ничего не прикрытый, что его сжимала холодная лапа... Но тогда ему не было
страшно. А теперь он испытывал не просто страх, его пронизывал ужас.
повергнуть его в безумие, превратить из человека в зверя, амебу, слизняка,
червя, отбросить его в невообразимые дали добытия и хаоса, Иван вдруг
ощутил на груди холодок. И даже не понял, что это. Лишь вывернув шею,
скосив глаза чуть не до выхода из орбит, он увидал ту самую маленькую
угластую железячку, что не снимал ни перед превращением, ни при входе в
Осевое, ни ранее, с тех пор, как надел ее на себя. И в голове прояснилось.
Страхи ушли. Нет, он не стал вдруг неуязвимым, и кожа его не стала ни на
капельку плотнее и тверже. Все оставалось прежнимчеловеческим, хрупким,
нежным, открытым, подвластным смерти в любой миг. Но душа его окрепла,
стала сильной, неколебимой, властной, если только эти качества можно
разместить рядом с самим понятием Дуща. И она влила силы в уязвимое и
незащищенное тело, прикрыла его невидимым и неощутимым стальным панцирем.
Иван содрогнулся, словно его внезапно ударило током. И наземь полетели
последние ошметки чужой шкуры. Теперь он был самим собою. В ушах опять
прозвучало, но тише, почти неслышно, будто далекий отголосок
растворяющегося под невидимыми сводами эха: "Иди! И да будь благословен!"
образовался проем. В комнату вползло что-то шарообразное на множестве
ножеккрючьев. Проем тут же исчез, словно и не было ничего. А Иван увидел,
что вползшее существо представляло из себя одну огромную трехглазую
голову, усеянную пластинами и короткой рыжей щетиной - ножки торчали прямо
из-под брылей и пластин.
рот-клюв и изрекло глубокомысленно:
забыл, небось, что сейчас месяц развлечений?
Иван-узником. Ему бы вести себя поскромней, но куда там!
вопросительных интонаций проговорил он. - Сколько мне еще болтаться и
дозревать, а? Чего молчишь?!
еще надо отработать с тобой некоторые моменты, опробовать реакцию на
адекватность, а там и развяжем... - она вдруг замялась, но договорила, -
ежели не перезрел.
высветился экран не экран, а что-то навродеокна с замутненным стеклом. За
стеклом висела... Иван подумал сначала, что это мохнатая Марта, размякшая
в прозрачной сеточке, выдающая из шара-матки через хобот зародышей
пряником в аквариум, все было в точности... Но взгляда на одутловатое
сонное лицо, на заплывшие глазки, на растрепанные, но вовсе не черные,
волосы, он чуть не закричал, рванулся опять. Не тут-то было!
испытывала блаженство, вечное блаженство. В искривленных закушенных губах
читались скорее безнадежное отчаяние, тоска. Желтые мешки под Глазами
старили ее, делали некрасивой.
вяло и безразлично пролепетала:
голова в прозрачном шаре. Голова была совсем как живая, а может, и живая.
Но она оказалась лишь ловкой и хитрой подделкой или вообще иллюзией. А
сейчас?
сам ни гроша не стоят пред этой вечной мукой. Это он был виноват! Это он
обрек ее на висение!
гляди, не верь, это неземное, блаженство, ах как мне хорошо, я никогда не
умру! Все обратится в тлен и прах, погаснут звезды, в пыль развеются
планеты, свернутся коллапсары, а я буду висеть и наслаждаться...
тебя из этой гадкой паутины!
морщинистый и слизистый хобот, свисавший из шара-груши. Его мутило, горло
сжимали спазмы. Но он все смотрел и смотрел.
одновременно твердо, будто не прося, а требуя. - Дай мне, Всемогущий и
Всезнающий, сил и терпения, не дозволь вновь обратиться в зверя! Укрепи!
черта нету, слизняк! Такто! А реакция у тебя неважная, что-то и не пойму,
то ли недозрел, то ли перезрел!
шланги, тянувшиеся от потолка. Но он и теперь молчал. Пускай пытают!
Пускай издеваются! Пусть и вообще убьют! Он не проронит больше ни
словечка, он будет нем как мертвый, как камень, как эта стена!
глазами закружились углы, стены... Через какое-то время, не прекращая
этого вращения, она начала крутиться и по вертикальной. При каждбм обороте
Ивана встряхивало, ударяло о незримый барьер. И трясло, не переставая
трясло. Но он молчал.
казаться, что он на Земле, в их учебно-тренировочном комплексе, что его
крутят на восьмиплоскостной центрифуге - словно школяраподготовишку.
Продолжалось это бесконечно долго. Иван потерял счет секундам, минутам,
часам, может, и дням даже!
его еще продолжало крутить, вертеть, переворачивать.
что-то проделал у основания плахи.
его кидало из-стороны в сторону - он шибанулся всем телом об одну стену,
сполз вниз, но его кинуло на другую, потом опять на пол. Ему казалось, что
это не его бросает после плахи-центрифуги, а сама комната сошла с ума и
вертится во всех направлениях. Его зашвырнуло даже на потолок. Тут же
размазало по полу. Но движение было неостановимо.
та с треском развалилась, будто была слеплена из пересохшей глины. Иван
пробил ее насквозь, влетел в огромное пустынное помещение и повалился
лицом вниз на холодный каменный пол. Его перестало бросать из стороны в
сторону. Он лежали не мог отдышаться.
уверенности, он чуть приподнял голову, повернул ее налево, потом направо-и
увидал, что на кистях обеих рук у него надеты массивные железные кольца с
ушками, и что от них тянутся по обе стороны цепи, а концы цепей держат в
восьмипалых лапах два негуманоида-харханянина, стоящие от него слева и
справа.
скачкообразно, без привычных постепенных переходов. И иногда это просто
выбивало из колеи. Но только не сейчас! После дичайшей болтанки на
плахе-центрифуге и всего последующего эти цепи казались подарком судьбы.
ладонями о холодный камень. Охранники сразу направили на него раструбы
своих коротких лучеметов, будто держали на цепях не "жалкого слизняка", а
паукомонстра-урга.
встать он еще не мог - его продолжало пошатывать, ноги и вовсе были
ватными.
утомительно!
метрах в сорока от себя огромный хрустальный куб, парящий над полом. Куб
этот был великолепен в своей прозрачной чистоте и аристократически прост.
Ла самом же кубе стоял голубоватый, усыпанный чем-то мелким и
поблескивающим трон. Это был именно трон-не стул, не кресло, не табурет со
спинкой. На "гаком мог восседать лишь властитель очень, высокого, если не
наивысочайшего, ранга. Таковой и восседал.