в посте и молитве! Смиреньем он победил себя, а гордыня и тут велит тебе
любоваться смиреньем своим! И самой гордыни отрицаясь, сотворивый себя
меньшим меньших на земли, глядь, начинает гордиться отречением своим!
Почто, дочь моя, не встретила ты князя Ивана со смирением и не облобызала
его с любовию? Почто восприняла огорчение в сердце свое, егда стали хулить
и поносить тебя неции из бояр? Почто забыла ты, что наказание оных -
святительская нужа, тебе же достоит смирять себя дозела не пред ними, пред
Господом!
Из ребра Адамова сотворил Господь подругу ему! Как же не поняла ты, дочь
моя, что супруг твой усопший, Симеон, молил свыше Господа, да вдаст
царство в руце брата его единородного, дабы дело мужа твоего, за которое
он главу свою положил, не изгибло на земли?! Мнишь ли ты, что без воли его
пред сильными и властными, пред лицом хана победил, и возмог, и одолел, и
воссел на престол владимирский? И кто? Не скажу слова, звука не реку, и
сам преклоню колена пред нынешним повелителем Москвы! Ибо что остает от
нас в мире сем, преходящем и суетном? Дела, угодные Господу! Подумай, был
бы счастлив супруг твой, уведав о безлепой гибели дела своего на Москве?
Уведав даже и о днешней трудноте: гибельной которе боярской, безлепом
пожаре, истребившем имение его, со тщанием собираемое, о потере волости
Лопаснинской, ея же захапив Олег Рязанский! О розмирье с Новгородом!
Помысли: токмо об одном этом уведавши, твой супруг в том мире, в горнем,
где он и дети его, восхищенные ко Господу, пребывают, не пожалился днесь и
не огорчился? Не простер с тоскою и вопрошанием незримые руце своя к тебе,
возлюбленной супруге своей? Не он ли вопрошает тебя днесь моими устами?!
слабые руки, испытуя, предал ныне Господь град Московский и судьбы русской
земли! Но дерзнешь ли ты, дочь моя, рещи, что не благостен и не мудр
Господь, пославший на ны истому, дабы уверовать, что мы истинно те, коих
должно возвеличить и восславить ему в столетьях? Железо, отковав, испытуют
огнем и стужею, дабы окрепло оно, закалилось, превратясь в харалуг! Тако и
нас, закаляя огнем и хладом, испытует Господь! Помысли, сколь временен и
преходящ человек, сколь мал и внезапу смертен! Должно заботить себя тем,
что останет после нас, должно мыслить о вечности!
вздрагивала, трудно удерживая слезы. - Прости, Алексие, мнила, ждала...
Хотела сама передать из рук в руки...
Но надлежит сотворить это непременно с любовью к ближнему, к молодшему
брату супруга твоего, опочившего в Бозе! И надлежит закрепить грамотою,
ибо лишь с одобрения власти духовной возможно и действенно сотворенное
новопоставленным тысяцким на Москве! Иначе то - разбой и татьба, да, да,
дочь моя, да! И на Хвоста, и на иных будет наложена епитимья, но и ты,
дочь моя, грешна, повторю! Грешна гордынею, и тебе надлежит пристойно
искупить грех сей пред высшим и неподкупным судией!
протянув княгине для поцелуя руку и крест, вопросил:
дабы от гибельного позорища сего вскоре не осталось и следов? Да,
восстановить свой терем, да, улицу перед ним, но и еще большее... При
господине своем была ты рачительною госпожою и, мыслю я, ныне возможешь ли
принять на себя труд отстроить заново амбары, рыбный и соляной двор и
княжую бертьяницу? И сады насадить возможешь ли ныне?
голову. Алексий, властно вмешавшийся в уныние вдовьей жизни, давал ей
сейчас дело истинно по плечу, и такое, которое вновь воскрешало для Марии
минувшие, казалось бы, невозвратно годы, когда она была в Кремнике
хозяйкой и госпожой.
лавку, сам присел в узкое монастырское креслице, чуть опустив плечи, чуть
расслабив жестокие складки лица. Посмотрел на нее добрым оком пастыря,
долг которого не токмо карать, но и прежде всего миловать. Помолчал,
вздохнул:
проводившей в могилу любимых чад, - утешить тебя возможет токмо Господь!
Но и тем не гордись и на то не ропщи! Веси ли мой труд? И я отрекся во
младости, даже не испытавши их, утех бытия! Отринул богачество, молол
зерно, испытывал себя гладом и нужою. И недавно был при дверях смерти,
егда корабль наш малый трепало взъяренное море! И то было такожде
испытанием от Всевышнего! А егда потребует от нас бренной жизни самой?
вкушаем мясное, или пропустим по лености всенощную, или не сотворим
милостыни, или правила молитвенного не совершим к ночи... Грешить мы
начинаем, когда заботы свои личные возносим паче забот о ближних своих,
егда жизнь сию временную и греховную начинаем беречь и холить паче
Господней воли! Тогда и прежереченные грехи почасту одолевают ны! Но и без
оных! И тот фарисей, кто неукоснителен в правиле церковном, но сотворяет
оное лишь для спасения своего, не грешнее ли грешника во сто крат?!
Таковой, ежели он боярин, живет грабительством меньших и сам, величаяся в
злате, не ведает уже о меньшей братьи своей. Воин таковой позорно бежит на
рати, отдавая жен и детей на поругание и плен чужеземцам. Смерд - небрежет
пашнею, где вместо хлеба вырастают плевелы. Монах - предается пиянству и
блуду. Жена - служит не мужу своему, но похотному любострастию. И всякий
таковой, возжелав в себе большего, чем дает ему Господь, позабывши о том,
что выше нас и ради чего возможем мы отдать и само бренное наше бытие, -
всякий таковой грешнее грешного на земли! От сего прегордого величания и
споры, и свары, и войны, и всякие нестроения в языцех!
не хотелось уходить и было хорошо. Что-то прояснело в душе, что-то
отпадывало, как короста от заживляемой раны.
хотя иные и многие слова рвались у нее из души.
грамоты мы с тобою утвердим нынче же, ибо назавтра в покое сем собраны
будут великие бояра Москвы, и каждый из них возьмет на себя труд по званию
и достатку своему. И твой, госпожа, почин, будет им всем и укором и
поучением!
Вступая на монастырский двор, все они невольно потишели, и уже одним тем,
что местом государственных решений оказался монастырь, Алексий избавил
себя от многой ненужной толковни и безлепых споров.
говорить, громово обрушившись на весь синклит со словами стыденья и
укоризны. Затем напомнил недавнее прошлое, постарался возжечь в боярах
гордость, в каковой вчера еще укорял вдову Симеона, но гордость особую,
надобную днесь - гордость к совокупному деянию. И сам, наслушавшись и
навидавшись греческого своекорыстия и нелюбви к общему делу (очень
помнились ему рассказы ромеев о том, как жители Константинополя провалили
строительство Кантакузином флота для борьбы с Галатою), Алексий был и
удивлен, и обрадован, и тронут, хоть постарался не показать и виду о том,
как живо и с какою охотою великие бояре московские откликнулись на его
призыв немедленно и полностью, еще до снегов, восстановить Кремник.
городовой стены от Боровицких ворот до Портомойных. Василий Вельяминов с
братом обещали восстановить противоположную Фроловскую въездную башню с
прилегающими к ней пряслами стен. Прочие великие бояре, каждый по силе
своей, разобрали иные участки городовой стены, и уже в ночь пошли обозы, а
наутро огустевший народом Кремник огласился дружными возгласами тружающих,
конским ржанием, треском и гулом обрушиваемых обгорелых прясел и ладным
перестуком наточенных плотницких топоров.
архиепископа Моисея и вятшей господы, решивших сменить остуду на любовь, -
для чего в Новом Городе после бурного вечевого схода <даша посадничество
Обакуну Твердиславличу, а тысяцкое Олександру, Дворянинцеву брату>, то
есть тем боярам, что держали руку Москвы, - их встретило тьмочисленное
скопище работного люду, телег, коней, и уже подымались гордые маковицы
возрожденных соборов, и уже под редкими, порхающими в воздухе снежинками
подступавшей зимы высили, радуя глаз белизной молодого леса, возрожденные
башни Кремника.
рачением митрополита Алексия, не потребовавши от опустелой казны
великокняжеской никаких сверхсильных для нее серебряных кровопусканий.
Симеонова Москва, слава Господу, еще совсем не была похожа на умирающий
Царьград!
Алексий был в пути.
высилась на склоне холма новая просторная церковь под чешуйчатою, из
осиновой драни, кровлею, взметнувшая свои шатровые главы выше лесных
вершин, в ширь небесного окоема, и уже прояснела для многих сдержанная
властность нового игумена, ибо Сергий взял себе за правило по вечерам
обходить кельи одну за другой, и там, где слышал неподобный смех или иное
какое бесстыдство, негромко постукивал тростью по оконнице, назавтра же
вызывал провинившегося к себе, будто бы для беседы, но горе было тем, кто
не винились сразу, пытаясь скрыть от прозорливого старца вину своих
вечерних развлечений. И уже переписыванием книг, изготовлением дощатых,
Панов Вадим
Ларссон Стиг
Зыков Виталий
Андреев Николай
Мурич Виктор
Сертаков Виталий