негр полоумный. Говорю сестре Демрел: "А что я говорила, сестра Демрел?
Ведь он полоумный, - так и сказала, этими самыми словами: вы все меня
слыхали, - он полоумный, говорю, по всему видать. Взять хоть этот самый
жернов, - и не говорите мне лучше! Чтобы человек в здравом уме да стал
царапать всякую чушь на жернове? С чего бы это? - говорю. Здесь такой-то
разорвал свое сердце, а здесь такой-то утомлялся тридцать семь лет и
прочее, побочный сын какого-то Людовика... забыла, как его фамилия... ну
просто чушь! Совсем рехнулся, говорю". Так с самого начала и сказала, и
потом говорила, и сейчас говорю, и всегда буду говорить: этот негр сов-
сем полоумный, чистый Навуходоносор, говорю...
- Ну для чего она ему понадобилась, скажите на милость?
жет подтвердить. "А веревочная-то лестница?" - говорит. А я говорю: "Вот
именно, на что она ему", говорю. А сестра Оттербек и говорит...
дыру? И кто...
редайте-ка мне блюдце с патокой... только что я сказала сестре Данлеп,
вот только сию минуту! "Как же это они ухитрились втащить туда жернов?"
- говорю. "И ведь без всякой помощи, заметьте, никто не помогал! Вот
именно!.." - "Да что вы, говорю, как можно, чтобы без помощи, говорю,
кто-нибудь да помогал, говорю, да еще и не один помогал, говорю; этому
негру человек двадцать помогали, говорю; доведись до меня, я бы всех
негров тут перепорола, до единого, а уж разузнала бы, кто это сделал,
говорю; да мало того... "
только посмотрите: и пилы понаделаны из ножей, и всякая штука, а ведь
столько со всем этим возни! Ведь такой пилой ножку у кровати отпилить -
и то десятерым надо целую неделю возиться. А негра-то на кровати видели?
Из соломы сделан. А видели вы...
брату Фелпсу. Он говорит: "Ну, что вы думаете, сестра Гочкис?" - "Насчет
чего это?" - говорю. "Насчет этой мой ножки: как это так ее перепилили?"
- говорит. "Что думаю? Не сама же она отвалилась, говорю, кто-нибудь ее
да отпилил, говорю. Вот мое мнение, а там думайте, что хотите, говорю, а
только мое мнение вот такое, а если кто думает подругому, и пускай его
думает, говорю, вот и все". Говорю сестре Данлеп: "Вот как, говорю... "
меньше месяца им надо было по ночам работать, чтобы со всем этим упра-
виться, сестра Фелпс. Взять хоть эту рубашку - вся сплошь покрыта тайны-
ми африканскими письменами, и все до последнего значка написано кровью!
Должно быть, целая шайка тут орудовала, да еще сколько времени! Я бы
двух долларов не пожалел, чтобы мне все это разобрали и прочли; а тех
негров, которые писали, я бы отстегал как следует...
ли бы у нас в доме это время, сами увидели бы. А сколько всего они у нас
потаскали, - ну все тащили, только под руку подвернется! И ведь заметьте
себе - мы жили все время. Эту самую рубашку стянули прямо с веревки. А
ту простыню, из которой у них сделана веревочная лестница, они уж я и не
помню сколько раз таскали! А муку, свечи, а подсвечники, а ложки, а ста-
рую сковородку - где это мне теперь все упомнить? А мое новое ситцевое
платье! Мы ведь мы с Сайласом и Том с Сидом день и ночь за ними следили,
я вам уже говорила, да так ничего и не выследили. И вдруг в самую пос-
леднюю минуту - нате вам! - проскользнули у нас под носом и провели нас,
да и не нас одних, а еще и целую шайку бандитов с индейской территории,
и преспокойно удрали с этим самым негром, - а ведь за ними по пятам гна-
лись шестнадцать человек и двадцать две собаки! Разве черти какие-нибудь
могли бы так ловко управиться, да и то едва ли. По-моему, это и были
черти; ведь вы знаете наших собак - очень хорошие собаки, лучше ни у ко-
го нет, - так они даже и на след напасть не могли ни единого раза! Вот и
объясните мне кто-нибудь, в чем тут дело, если можете!
боялась, не смела ни сесть, ни лечь, сестра Риджуэй! Как они только не
украли... можете себе представить, так меня трясло от страха вчера, ког-
да стало подходить к полуночи! Вот вам бог свидетель, я уже начала бо-
яться, как бы они детей не украли. Вот до чего допила, последний рассу-
док потеряла! Сейчас, днем, все это кажется довольно глупо, а тогда ду-
маю: как это мои бедные Том с Сидом спят там наверху одни в комнате? И,
господь свидетель, до того растревожилась, что потихоньку пробралась на-
верх и заперла их на ключ! Взяла да и заперла. И всякий бы на моем месте
запер. Потому что, вы знаете, когда вот так боишься - чем дальше, тем
хуже, час от часу становится не легче, в голове все путается, - вот и
делаешь бог знает какие глупости! Думаешь: а если бы я была мальчиком да
оставалась бы там одна в комнате, а дверь не заперта...
мою сторону и взглянула на меня; ну, тут я встал и вышел прогуляться.
Говорю себе: "Я, пожалуй, лучше сумею объяснить, почему сегодня утром
нас не оказалось в комнате, если отойду в сторонку и подумаю, как тут
быть". Так я и сделал. Но далеко уйти я не посмел, а то, думаю, еще пош-
лет кого-нибудь за мной. Потом, попозже, когда гости разошлись, я к ней
пришел и говорю, что нас с Сидом разбудили стрельба и шум; нам захоте-
лось поглядеть, что делается, а дверь была заперта, вот мы и спустились
по громоотводу, оба ушиблись немножко и больше никогда этого делать не
будем. Ну, а дальше я ей рассказал все то, что рассказывал дяде Сайласу;
а она сказала, что прощает нас, да, может, особенно и прощать нечего -
другого от мальчишек ждать не приходится, все они озорники порядочные,
насколько ей известно; и раз ничего плохого из этого не вышло, то надо
не беспокоиться и не сердиться на то, что было и прошло, а благодарить
бога за то, что мы живы и здоровы и никуда не пропали. Она поцеловала
меня, погладила по голове, а потом задумалась и стала какая-то скучная -
и вдруг как вздрогнет, будто испугалась:
пропасть?
того, что один пропал. Если он к ужину не вернется, поедет твой дядя.
после ужина.
дов Тома не отыскал. Тетя Салли - та очень встревожилась, а дядя сказал,
что пока еще рано горевать: "Мальчишки - они и есть мальчишки; вот уви-
дишь, и этот утром явится живой и здоровый". Пришлось ей на этом успоко-
иться. Но она сказала, что не будет ложиться, подождет его все-таки и
свечу гасить не будет, чтобы ему было видно. " А потом, когда я лег в
постель, она тоже пошла со мной и захватила свою свечку, укрыла меня и
ухаживала за мной, как родная мать; мне даже совестно стало, я и в глаза
ей смотреть же мог; а она села ко мне на кровать и долго со мной разго-
варивала: все твердила, какой хороший мальчик наш Сид, и никак не могла
про него наговориться и то и дело спрашивала ценя, как я думаю: не заб-
лудился ли он, не ранен ли, а может, утонул, может быть, лежит в эту са-
мую минуту где-нибудь раненый или убитый, а она даже не знает, где он...
И тут у нее слезы закапали, а я ей все повторяю, что ничего с Сидом не
слупилось и к утру он, наверно, вернется домой; а она меня то погладит
по руке, а то поцелует, велит повторить это еще раз и еще, потому что ей
от этого легче, уж очень она беспокоится. А когда она уходила, то пос-
мотрела мне в глаза так пристально, ласково и говорит:
только ты ведь послушаешься - не уйдешь? Ради меня!
собирался сделать, но после этого я не мог уйти, Даже за полцарства.
очень плохо. Два раза я спускался ночью по громоотводу, обходил дом кру-
гом и видел, что она все сидит у окна, усмотрит на дорогу и плачет, а
возле нее свечка; мне очень хотелось что-нибудь для нее сделать, только
ничего нельзя было; дай, думаю, хоть поклянусь, что никогда больше не
буду ее ворчать. А в третий раз я проснулся уже на рассвете, спустился
вниз; гляжу - а тетя Салли все сидит там, и свечка у нее догорает, а она
уронила свою седую голову на руку - и спит.
ма; и оба они сидели за столом задумавшись и молчали, вид у них был
грустный, они ничего не ели, и кофе остывал у них в чашках. И вдруг ста-
рик говорит:
и принес - и отдал ей. А она и говорит:
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Андреев Николай
Флинт Эрик
Доценко Виктор
Шилова Юлия