Чтение 58–й страницы книги ~Возвращение в Брайдсхед~

Джулия затрепетала от еле сдерживаемого смеха, потом, овладев собой,
спросила:

-- Но ты женишься не ради ее спичечных коробков?

-- Нет-нет, вся коллекция передана в собственность Фалмутской городской
библиотеки. Я испытываю к этой женщине самое сердечное расположение.
Несмотря на все жизненные трудности, она неизменно сохраняет бодрость духа,
любит театр. Она связана с Католической гильдией актеров-любителей.

-- А пара знает?

-- Я получил от него сегодня письмо, где он выражает свое одобрение. Он
давно склонял меня к женитьбе.

В эту минуту нам с Джулией одновременно пришло в голову, что мы
напрасно дали волю удивлению и любопытству; и мы оба стали поздравлять его с
сердечностью, в которой почти отсутствовала шутливость.

-- Благодарю,-- ответил он.-- Благодарю вас. Я считаю себя счастливцем.

-- Но когда мы с ней познакомимся? Право, ты мог бы привезти ее с
собой.

Брайди не ответил; он сидел, попивая портвейн и мечтательно глядя перед
собою.

-- Брайди,-- сказала Джулия,-- хитрый старый крот, ну почему ты ее не
привез, скажи на милость?

-- О, это никак нельзя, знаете ли.

-- Да почему же? Я умираю от нетерпения скорее с ней познакомиться.
Давай позвоним ей сейчас и пригласим приехать. Она сочтет нас очень
странными людьми, если мы в такое время оставим ее одну.

-- У нее дети,-- сказал Брайдсхед.-- К тому же вы ведь и есть странные
люди, верно?

-- О чем это ты?

Брайдсхед поднял голову и, важно глядя прямо в глаза своей сестре,
спокойно продолжал, словно речь шла все о том же, что и раньше:

-- Я не могу пригласить ее сюда при данных обстоятельствах. Это
неприлично. В конце концов, я здесь только жилец. В настоящее время это,
если угодно, дом Рекса. И то, что здесь происходит, его дело. Но привезти
сюда Берил я не могу.

-- Я не понимаю тебя,-- довольно резко сказала Джулия. Я поглядел на
нее: от ее веселой шутливости не осталось и следа; она казалась
встревоженной, почти испуганной.-- Само собой разумеется, что Рекс и я хотим
ее здесь видеть.

-- Да-да, конечно, я не сомневаюсь. Затруднение совсем в другом.-- Он
допил вино, снова наполнил свой стакан и пододвинул графин ко мне.-- Видишь
ли, Берил -- женщина строгих католических правил, которые у нее
подкрепляются еще предрассудками, свойственными среднему классу. Я не могу
привезти ее сюда. Для меня не имеет значения, что ты считаешь для себя
предпочтительным -- жить в грехе с Рексом, или Чарльзом, или с обоими. Я
никогда не вдавался в подробности вашего menage, но Берил ни при каких
обстоятельствах не согласится быть твоей гостьей.

Джулия встала.

-- Ты, надутый осел...-- начала она, замолчала и бросилась к двери.

Сначала я подумал, что ее душит смех, но, открывая перед ней дверь,
вдруг с ужасом увидел в глазах у нее слезы. Как я должен был поступить? Она
выскользнула из комнаты, даже не взглянув в мою сторону.

-- На основании моих слов может создаться впечатление,-- как ни в чем
не бывало продолжил Брайдсхед,-- будто это брак по расчету. Не могу говорить
за Берил; моя материальная обеспеченность, несомненно, оказала на нее
некоторое влияние. Она сама мне в этом призналась. Однако с моей стороны, я
хочу подчеркнуть, наличествует самая страстная привязанность.

-- Брайди, как вы могли так оскорбить Джулию?

-- Я не сказал ничего такого, против чего она могла бы возразить. Я
просто констатировал хорошо известный ей факт.

В библиотеке ее не было; я поднялся к ней в комнату, но и там было
пусто. Я подождал у ее заставленного туалетного стола, думая, что, может
быть, она сейчас войдет. И вдруг в открытом окне в полосе света, тянувшейся
через террасу и дальше в сумерки, к фонтану, который во всех случаях жизни
притягивал пас, даря прохладу и успокоение, мелькнуло на сером камне белое
платье. Было уже почти темно. Я нашел ее в самом затененном углу, на
деревянной скамье, обнесенной буксовой стеной, вплотную подступавшей к
бассейну. Я обнял ее, и она прижалась лицом к моему сердцу.

-- Тебе не холодно здесь?

Она не ответила, только прильнула плотнее; плечи ее вздрагивали.

-- Годная, ну что ты? Почему ты так приняла это к сердцу? Разве важно,
что говорит этот олух царя небесного?

-- Я не приняла, это не важно. Просто от неожиданности. Не смейся надо
мною.

За два с лишним года нашей любви, которые казались целой жизнью, я
впервые видел ее такой расстроенной и впервые был бессилен ее утешить.

-- Как он посмел так говорить с тобой? -- сказал я.-- Бездушный
болван...-- Но это были не те слова.

-- Нет,-- отозвалась она.-- Дело не в этом. Он прав. Они все знают,
Брайди и его вдова, для них все написано черным по белому, можно купить за
один пенс на любой церковной паперти. Там за пенни можно получить что
угодно, написанное черным по белому, и никто даже не будет следить,
заплатили вы или нет, только старуха со шваброй, которая копошится у
исповедальни, и девушка, ставящая свечку перед Семью скорбями. Бросьте пенни
в ящик, а то и не бросайте, и берите трактат. В нем про все написано, черным
по белому.

Называется одним коротким словом, одним плоским, убийственным
словечком, которое покрывает целую жизнь.

"Жить в грехе" -- это не просто поступить дурно, как в тот раз, когда я
уехала в Америку: поступить дурно, знать, что это дурно, перестать поступать
дурно, забыть об этом. Нет, речь о другом. Не за это пенсы плачены. Там ведь
все написано черным по белому.

"Жить в грехе", всегда со своим грехом, постоянным, неизменным, как
тщательно ухоженный, огражденный от мира идиот-ребенок. "Бедняжка Джулия,--
говорят они,-- она никуда не выезжает. Ей нужно нянчить свой грех. Жаль, что
он не умер при рождении,-- говорят они,-- у него такое крепкое здоровье. Эти
дети всегда очень крепкие. А Джулия так за ним ухаживает, за своим маленьким
слабоумным грехом".

А я думал: "Час назад она сидела в лучах заката, играла перстнем в воде
и считала дни счастья; и вот теперь, под первыми звездами, при последнем
сером вздохе дня, вдруг этот таинственный всплеск горя! Что случилось с нами
в Расписной гостиной? Какая мрачная тень упала на нас при зажженных свечах?
Две грубые фразы и одно избитое выражение".

Она была вне себя; ее голос, то приглушенный у меня на груди, то
звонкий, исполненный муки, доносил до меня отдельные слова и обрывки фраз:

-- Прошлое и будущее; годы, когда я старалась быть хорошей женой в
сигарном дыме, под стук костяшек на доске триктрака, пока господин, который
был "выходящим" за столом у мужчин, разливал вино по бокалам; когда
вынашивала его нерожденное дитя, сама раздираемая на части тем, что уже
умерло; потом вычеркнула его, забыла, нашла тебя, прошедшие два года с
тобой, все будущее с тобой, все будущее с тобой или без тебя, и
надвигающаяся война, и конец света -- грех.

Слово из далекого-далекого прошлого, где няня Хокинс сидит и что-то
шьет у камина, а перед Пресвятым Сердцем горит ночничок. Мы с Корделией у
мамы в комнате за катехизисом -- это по воскресеньям перед обедом. Мама.
Мама, которая несет в церковь мой грех, сгибается под ним и под черной
кружевной вуалью; выходит с ним на лондонские улицы рано-рано, когда еще не
дымят трубы; спешит с ним по безлюдным тротуарам, на которых стоят передними
копытами лошади молочников; мама, которая принимает смерть за мой грех,
пожиравший ее безжалостнее ее собственной смертельной болезни.

Мама, принявшая за него смерть; Христос, принявший за" него смерть,
прибитый за руки и за ноги гвоздями; Христос, висящий в детской над моей
кроватью; висящий долгие годы в темной комнатке на Фарм-стрит, где был такой
навощенный линолеум; висящий в темной церкви, где одна только старушка
поднимает шваброй пыль и одна только свеча проливает слабый! свет; висящий в
жаркий полдень высоко над толпой и над солдатами; не дождавшийся ничего,
кроме губки с уксусом и слов сочувствия от разбойника; висящий вечность; не
прохлада гроба и могильные пелены на каменной плите, не умащения и
благовония в темной пещере -- а только полуденное солнце и стук жребья,
бросаемого о хитоне его, тканом сверху.

И нет пути назад; ворота на запоре; вдоль стен -- все ангелы и святые.
Вышвырнутая, выскребленная, брошенная гнить; старик с волчанкой на лице и с
раздвоенной палкой, выползающий ночью порыться в отбросах в надежде найти и
засунуть в мешок что-нибудь, что может ему пригодиться, и тот отворачивается
с омерзением.

- Мертвая и безымянная, как дитя, которое завернули v унесли, и я ее
так и не видела...

Она плакала и говорила, говорила и плакала и, выговорившись, замолчала.
Я ничем не мог ей помочь; я был далеко; ладони мои на сребротканой ее тунике
застыли от холода, глаза были сухи; она прильнула в темноте к моей груди, а
моя душа была так же далеко от нее, как много лет назад, когда я раскуривал
ей сигарету по пути со станции, или потом, когда, из сердца вон, она была
где-то, а я жил долгие пустые годы в бывшем доме священника и в американских
джунглях.

Слезы зарождаются от слов; замолчав, она через некоторое время
перестала и плакать. Она отстранилась от меня, выпрямилась, взяла мой
носовой платок, поежилась и встала.

-- Да,-- сказала она почти совсем обычным голосом.-- Брайди, конечно,
мастер преподносить сюрпризы.

Я вернулся с нею в дом и поднялся в ее комнату; она села перед
зеркалом.

-- Не так скверно, учитывая, что я только что закатила истерику,--