превратить ее в песнь), то, ее не коря, рассуди -- ведь ты сам виноват, что
родился, с теплым, любящим сердцем в груди. Если ж ты не захочешь сознаться
даже в столь очевидной вине..." (вот только эта строка звенит
по-настоящему).
Сашу до мучительных бессониц нескончаемыми своими наставлениями (как
"материалист" он имел изуверскую смелость полагать, что главная причина
сашиного расстройства -- "жалкое материальное положение"), и сам так
страдал, как даже не страдал в Сибири. Обоим вздохнулось легче, когда зимой
Саша уехал, -- сперва, кажется, в Гейдельберг с семьей ученика, потом в
Петербург "по надобности посоветоваться с медиками". Мелкие, ложно-смешные
несчастья продолжали сыпаться на него. Так, из письма матери (88 год)
узнаем, что покамест "Саша изволил прогуливаться, дом, в котором он жил,
сгорел", при чем сгорело и всг, что было у него; и уже совершенным бобылем
он переселился на дачу Страннолюбского (отца критика?).
чувства он при этом ни испытывал, они всг равно были отравлены несносной
семейной заботой: Саша, у которого всегда была болезненная страсть к
выставкам, вдруг предпринял сумасброднейшую и счастливейшую поездку на
пресловутую парижскую Exposition universelle, -- сначала застряв в Берлине,
куда пришлось ему выслать деньги на имя консула, с просьбой отправить его
назад; какое! получив деньги, Саша добрался до Парижа, нагляделся "на дивное
колесо, на гигантскую ажурную башню" -- и опять очутился без гроша.
мозг в каторжный завод и являвшаяся в сущности величайшей насмешкой над
человеческой мыслью) не покрывала неожиданных расходов, -- и день-деньской
диктуя, диктуя, диктуя, он чувствовал, что больше не может -- что историю
мира не может больше обращать в рубли, -- а тут еще мучил панический страх,
что из Парижа Саша нагрянет в Саратов. 11-го октября он написал сыну, что
мать ему посылает деньги на возвращение в Петербург, и -- в который раз --
посоветовал ему взять любую службу и исполнять всг, что начальство велит
делать: "Твои невежественные, нелепые назидания начальству не могут быть
терпимы никакими начальниками" (так завершилась "тема прописей"). Продолжая
дергаться и бормотать, он запечатал конверт и сам пошел на вокзал письмо
отправить. По городу кружил жестокий ветер, который на первом же углу и
продул легко одетого, торопящегося, сердитого старичка. На другой день,
несмотря на жар, он перевел восемнадцать страниц убористого шрифта; 13-го
хотел продолжать, но его уговорили бросить; 14-го у него начался бред:
"Инга, инк... (вздох) совсем я расстроен... С новой строки... Если бы
послать в Шлезвиг-Гольштейн тысяч тридцать шведского войска, оно легко
разобьет все силы датчан и овладеет... всеми островами, кроме разве
Копенгагена, который будет защищаться упорно, но в ноябре, в скобках
поставьте девятого числа, сдался и Копенгаген -- точка с запятой; шведы
превратили всг население датской столицы в светлое серебро, отослали в
Египет энергических людей патриотических партий... Да-с, да-с, так где ж
это... С новой строки...". Так он бредил долго, от воображаемого Вебера
перескакивая на какие-то воображаемые свои мемуары, кропотливо рассуждая о
том, что "самая маленькая судьба этого человека решена, ему нет спасения...
В его крови найдена хоть микроскопическая частичка гноя, судьба его
решена...". О себе ли он говорил, в себе ли почувствовал эту частичку, тайно
испортившую всг то, что он за жизнь свою сделал и испытал? Мыслитель,
труженик, светлый ум, населявший свои утопии армией стенографистов, -- он
теперь дождался того, что его бред записал секретарь. В ночь на 17-ое с ним
был удар, -- чувствовал, что язык во рту какой-то толстый; после чего вскоре
скончался. Последними его словами (в 3 часа утра, 16-го) было: "Странное
дело: в этой книге ни разу не упоминается о Боге". Жаль, что мы не знаем,
какую именно книгу он про себя читал.
попадался футляр с очками.
первые омнибусы, и когда саратовский священник записал у себя в
молитвеннике: "Июля 12-го дня по утру в 3-м часу родился сын Николай...
Крещен по утру 13-го пред обеднею. Восприемники: протоиерей Фед. Стеф.
Вязовский...". Эту фамилию впоследствии Чернышевский дал главному
герою-чтецу своих сибирских новелл, -- и по странному совпадению так или
почти так (Ф. В........ский) подписался неизвестный поэт, поместивший в
журнале "Век" (1909 год, ноябрь) стихи, посвященные, по имеющимся у нас
сведениям, памяти Н. Г. Чернышевского, -- скверный, но любопытный сонет,
который мы тут приводим полностью:
--------
бесхитростное эхо. Валентин Линев (Варшава) написал так:
автор почему-то называет сонетом (?), а засим следует вычурно-капризное
описание жизни известного Чернышевского.
когда и где родился, не сказано), окончил семинарию, а когда его отец,
прожив святую жизнь, вдохновившую даже Некрасова, умер, мать отправила
молодого человека учиться в Петербург, где он сразу, чуть ли не на вокзале,
сблизился с тогдашними "властителями дум", как их звали, Писаревым и
Белинским. Юноша поступил в университет, занимался техническими
изобретениями, много работал и имел первое романтическое приключение с
Любовью Егоровной Лобачевской, заразившей его любовью к искусству. После
одного столкновения на романтической почве с каким-то офицером в Павловске,
он однако принужден вернуться в Саратов, где делает предложение своей
будущей невесте, на которой вскоре и женится.
много пишет (роман "Что нам делать"), дружит с выдающимися писателями своего
времени. Постепенно его затягивает революционная работа, и после одного
бурного собрания, где он выступает совместно с Добролюбовым и известным
профессором Павловым, тогда еще совсем молодым человеком, Чернышевский
принужден уехать заграницу. Некоторое время он живет в Лондоне, сотрудничая
с Герценом, но затем возвращается в Россию и сразу арестован. Обвиненный в
подготовке покушения на Александра Второго Чернышевский приговорен к смерти
и публично казнен.
если б автор не нашел нужным снабдить свой рассказ о ней множеством ненужных
подробностей, затемняющих смысл, и всякими длинными отступлениями на самые
разнообразные темы. А хуже всего то, что, описав сцену повешения, и покончив
со своим героем, он этим не удовлетворяется и на протяжении еще многих
неудобочитаемых страниц рассуждает о том, что было бы, если бы -- что, если
бы Чернышевский, например, был не казнен, а сослан в Сибирь, как
Достоевский.
выдумывать слова. Он любит длинные запутанные фразы, как например: "Их
сортирует (?) судьба в предвидении нужд (!!) биографа" или вкладывает в уста
действующих лиц торжественные, но несовсем грамотные, сентенции, вроде "Поэт
сам избирает предметы для своих песен, толпа не имеет права управлять его
вдохновением".
Христофора Мортуса (Париж), -- так возмутивший Зину, что с тех пор у нее
таращились глаза и напрягались ноздри всякий раз, как упоминалось это имя.
испытываешь чувство некоторой неловкости: не собьешь ли его, не повредишь ли
ему слишком "скользящим" замечанием? Мне кажется, что в данном случае
бояться этого нет основания. Годунов-Чердынцев новичек, правда, но новичек
крайне самоуверенный, и сбить его, вероятно, нелегко. Не знаю, предвещает ли
какие-либо дальнейшие "достижения" только что вышедшая книга, но, если это
начало, то его нельзя признать особенно утешительным.
произведение Годунова-Чердынцева. Один пишет лучше, другой хуже, и всякого в
конце пути поджидает Тема, которой "не избежит никто". Вопрос, мне кажется,
совсем в другом. Безвозвратно прошло то золотое время, когда критика или
читателя могло в первую очередь интересовать "художественное" качество или
точная степень талантливости книги. Наша литература, -- я говорю о
настоящей, "несомненной" литературе, -- люди с безошибочным вкусом меня
поймут, -- сделалась проще, серьезнее, суше, -- за счет искусства, может
быть, но зато (в некоторых стихах Циповича, Бориса Барского, в прозе
Коридонова...) зазвучала такой печалью, такой музыкой, таким "безнадежным"
небесным очарованием, что, право же, не стоит жалеть о "скучных песнях
земли".
годов ничего предосудительного в себе не содержит. Ну, написал, ну, вышла в
свет, -- выходили в свет и не такие книги. Но общее настроение автора,
"атмосфера" его мысли, внушает странные и неприятные опасения. Я не стану
говорить о том, насколько своевременно или нет появление такой книги. Что ж,
-- никто не может запретить человеку писать о чем ему угодно! Но мне
Каменистый Артем
Самойлова Елена
Круз Андрей
Андреев Николай
Самойлова Елена
Орлов Алекс