только мирные и несметные звуки летней ночи. За столом сидит Хайтауэр,
больше чем когдалибо напоминая неуклюжего зверя, которого обманом и хит-
ростью удержали от бегства, а теперь обложили - те самые, кто обманул и
перехитрил его. Остальные трое сидят, обратив к нему лица, почти как
судьи. Двое из них тоже неподвижны: женщина, каменноликая и терпеливая,
как скала, и старик, выгоревший, как фитилек безжалостно задутой свечки.
Байрон один кажется одушевленным. Его лицо опущено. Может быть, он разг-
лядывает свою руку, лежащую на коленях; большой и указательный пальцы ее
медленно трутся друг о друга, как бы раскатывая что-то, и кажется, будто
он наблюдает за ними задумчиво и увлеченно. Услышав Хайтауэра, Байрон
понимает, что священник обращается не к нему, да и ни к кому из при-
сутствующих в комнате.
деются - что я, по их мнению, могу сделать?
Байрон и не предполагал, что старик услышит. "Ему помощь не нужна", -
думает он. "Емуто нет. Ему мешать нужно", - думает он, вспоминая полуоб-
морочное и вместе с тем маниакально-напряженное забытье, в котором вот
уже двенадцать часов - с тех пор, как они встретились - пребывает ста-
рик, таскаясь с места на место за своей женой. "Ему мешать нужно. Не ей
одной, пожалуй, повезло, что он такой беспомощный". Он наблюдает за жен-
щиной. И произносит тихо, почти ласково:
от него хотите. Скажите ему.
нее не столько неуверенный, сколько скрипучий, точно его вынуждают про-
износить что-то, лежащее за пределами речи, - то, что можно только
знать, чувствовать. - Мистер Банч сказал, что может быть...
колько визгливым голосом; он тоже не пошевелился и сидит, откинувшись в
кресле, руки - на подлокотниках. - Что? Что может быть?
комых. Голос раздается снова, невыразительный, тусклый; при этом она си-
дит, тоже чуть опустив голову, словно прислушивается, внимательно и ти-
хо, к собственному голосу: - Он - мой внучек, моей дочери сынок. Я
только подумала, что если бы я... если бы он... - Байрон тихо слушает,
думая Чудно, ей-богу. Можно подумать, они как-то поменялись. Как будто
это у него должны повесить внука-нигера Голос продолжает. - Я знаю, не-
хорошо беспокоить чужого человека. Но вам посчастливилось. Холостой,
одинокий мужчина, у него спокойная старость, он не знает горя любви. Но
вы, наверно, все равно не поймете, даже если бы я складно могла сказать.
Я только подумала - если бы хоть на один день сделалось так, как будто
этого не было. Как будто люди никогда не знали его за человека, который
убил... - Голос снова смолкает. Она не пошевелилась. Кажется, она прис-
лушивается к молчанию так же, как раньше прислушивалась к своему голосу
- с тем же интересом, так же тихо, без удивления.
продолжайте.
Тридцать лет я его не видела. Я не говорю, что он не сделал того, про
что люди рассказывают. Что он не должен пострадать за это, как заставил
страдать людей, которые любили и потеряли близких. Но если бы его хоть
на денек могли отпустить. Как будто ничего этого еще не случилось. Как
будто люди ничего еще против него не имеют. И было бы так, как будто он
просто уехал надолго, стал за это время взрослым и вернулся. Если бы
стало так хоть на один день. А после я бы не вмешивалась. Если он это
сделал, как мне защищать его от наказания? Только на один день, понимае-
те? Как будто он уехал надолго, вернулся и рассказывает мне про то, как
ездил, и ни одна живая душа не держит против него зла.
гается, костяшки рук, сжавших подлокотники кресла, побелели от напряже-
ния, но видно, как под одеждой его начинает бить медленная сдерживаемая
дрожь. - Вон что, - говорит он. - Всего-то. Это так просто. Просто. Он,
очевидно, не может остановиться. - Просто. Просто. - Сначала он говорил
тихо; теперь он повышает голос. - Чего они от меня хотят? Что я теперь
должен сделать? Байрон! Байрон! Чего им теперь от меня надо? - Байрон
встал. Он стоит у стола, положив руки на крышку, лицом к Хайтауэру. Хай-
тауэр попрежнему не шевелится, только дрожь все сильнее сотрясает его
дряблое тело. - Ах да. Как же я не догадался. Ведь просить будет Байрон.
Как же я не догадался. Это дело припасено для нас с Байроном. Давайте,
давайте. Выкладывайте. Что же вы оробели?
рону? Давайте же, выкладывайте. Чего вы от меня хотите? Ведь это вы - я
понимаю. Я понял сразу. Ах, Байрон, Байрон Какой режиссер в вас пропада-
ет.
- говорит Байрон - Нехорошо. Я сам знаю. Можете мне не говорить.
вам скажу, а сами не говорите того, что хотели бы довести до моего све-
дения. Чего вы от меня хотите? Чтобы я признал себя виновным в убийстве?
Да?
усталая, невеселая.
- Нехорошо об этом просить. Бог свидетель, я это понимаю. - Он наблюдает
за своей рукой, движущейся медленно, механически и бесцельно по крышке
стола. - Помнится, я вам раз говорил, что быть хорошим - даром не дает-
ся, так же, как быть плохим; за это тоже надо платить. И как раз хорошие
люди не могут отказаться платить, когда им подают счет. Не могут потому,
что заставить их платить никак нельзя - они вроде честных картежников.
Плохие люди могут отказаться; потому-то никто и не ждет от них, что они
расплатятся сразу или вообще когда-нибудь. А хорошие не могут. Может
быть, хорошим приходится дольше расплачиваться, чем плохим. Но с вами
это - не в первый раз, ведь вы уже заплатили раз по счету вроде этого.
Теперь не должно быть так же плохо, как тогда.
тановочно.
Брауна, цена им - грош. Вы могли бы сказать, что он был у вас в ту ночь.
И каждую ночь - когда Браун якобы видел, как он шел к большому дому и
входил в него. Люди вам поверят. Все равно поверят. Они скорее поверят
такому о вас, чем тому, что он жил с ней, как муж с женой, а потом убил
ее. И вы уже старый. Теперь они с вами ничего страшного не сделают. А ко
всему остальному, что они могут сделать, я думаю, вы уже привыкли.
очень просто и очень хорошо. Для всех хорошо. Тогда он вернется к людям,
которые из-за него пострадали, а Брауна без премии можно будет запугать,
чтобы он признал ребенка своим, а потом опять сбежал, и уже навсегда. И
останутся только она и Байрон. Поскольку я - всего лишь старик, которому
посчастливилось дожить до старости, не познавши горя любви. - Его сотря-
сает непрерывная дрожь; он поднял голову. В свете лампы лицо его лоснит-
ся, будто намасленное. Искаженное и перекошенное, оно блестит в свете
лампы; пожелтелая, застиранная рубашка, которая утром была свежей, мокра
от пота. - Не потому, что я не могу, не осмелюсь, - говорит он, - потому
что я не желаю! Не желаю! Слышите? - Руки его отрываются от подлокотни-
ков. - Потому что я не желаю это делать! - Байрон не шевелится. Его рука
замерла на столе; он смотрит на Хайтауэра и думает Не мне он кричит. По-
хоже, он знает, что убедить ему надо кого-то другого, кто ближе к нему,
чем я Потому что Хайтауэр уже кричит: - Я не желаю! Не желаю! - Кулаки
его подняты, по лицу течет пот, дряблые, отвисшие складки желто-серой
кожи раздвинулись, обнажив гнилые стиснутые зубы. Вдруг его голос разда-
ется еще громче. - Вон! - вопит Хайтауэр. - Вон из моего дома! Вон из
моего дома! - И он падает лицом на стол, выбросив вперед кулаки. Выходя
в дверь следом за стариками, - Байрон оглядывается и видит, что Хайтауэр
так и не пошевелился, его лысая голова и сжатые в кулаки руки лежат в
озерке света под абажуром настольной лампы. Гудение насекомых за откры-
тым окном не смолкло, не прервалось ни на миг.
откуда вышел всего шесть часов назад. Он спрыгнул на землю и сразу побе-
жал по узкой дорожке к темному крыльцу. Несмотря на спешку, ему кажется,
что он хладнокровно наблюдает себя со стороны: он думает, угрюмо без
удивления: "Байрон Банч принимает младенца. Если бы я увидел это недели
две назад, я бы глазам своим не поверил. Я бы сказал, что они врут".
На бегу ему вспомнилась лысая голова, стиснутые кулаки, дряблое тело,
навалившееся грудью на стол. "Вряд ли он много спал сегодня, - подумал
Байрон. - Хотя и не изображает... не изображает... - Он не мог произнес-
ти про себя слово "повитуха", которое непременно употребил бы Хайтауэр.
- Пожалуй, не обязательно мне об этом думать, - размышлял он. - Если че-
ловек бежит от пистолета или на пистолет, ему тоже некогда рассуждать,
как это называется - трусостью или храбростью".
пробирался по передней, нисколько не заботясь о тишине. Он ни разу не
заходил дальше комнаты, где в последний раз видел хозяина, лежавшего
грудью на столе под ярким отвесным светом лампы. Однако он подошел к
Круз Андрей
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Каргалов Вадим
Зыков Виталий
Афанасьев Роман