него свою зажигалку. На мгновение наши взгляды скрестились: бесконечный
стыд прочел я в его глазах и яростное ожесточение. И этот порабощенный
взгляд поразил во мне мужчину, брата. Я почувствовал, до какого унижения
довела его женщина, и устыдился вместе с ним.
напрасно побеспокоились. - И я подал ему руку. Долгое колебание, потом я
ощутил влажные, костлявые пальцы и вдруг - судорожное, признательное по-
жатие. На секунду его глаза блеснули, встретив мой взгляд, потом опять
скрылись под опущенными веками. Назло женщине я хотел попросить его при-
сесть к нам, и, должно быть, рука моя уже поднялась для приглашающего
жеста, потому что она торопливо прикрикнула на него: - Ступай в свой
угол и не мешай нам!
су, к этому мерзкому мучительству. На что мне этот закопченный вертеп,
эта противная проститутка, этот слабоумный мужчина, этот чад от пива,
дыма и дешевых духов? Меня потянуло на воздух. Я сунул ей деньги, встал
и энергично высвободился из ее объятий, когда она попыталась удержать
меня. Мне претило участвовать в этом унижении человека, и мой реши-
тельный отпор ясно ей показал, как мало меня прельщают ее ласки. Тогда в
ней вспыхнула злоба, она открыла было рот, но все же не решилась разра-
зиться бранью и вдруг, в порыве непритворной ненависти, повернулась к
нему. Он же, чуя недоброе, торопливо и словно подстегиваемый ее угрожаю-
щим видом, выхватил из кармана дрожащими пальцами кошелек. Он явно боял-
ся остаться теперь с ней наедине и впопыхах не мог распутать узел ко-
шелька, - это был вязаный кошелек вышитый бисером, какие носят крестьяне
и мелкий люд. Легко было заметить, что он не привык быстро тратить
деньги, не в пример матросам, которые достают их пригоршнями из кармана
и швыряют на стол; он, видимо, знал счет деньгам и, прежде чем расс-
таться с монетой, любил подержать ее в руке. - Как он дрожит за свои ми-
лые денежки! Не идет дело? Погодика! - глумилась она и приблизилась на
шаг. Он отшатнулся, а она, при виде его испуга, сказала, пожав плечами и
с неописуемым омерзением во взгляде: - Я у тебя ничего не возьму, пле-
вать мне на твои деньги. Знаю, все они у тебя на счету, твои славные
деньжата, ни одного гроша лишнего не выпустишь. Но только, - она неожи-
данно похлопала его по груди, - как бы кто не украл у тебя бумажки, за-
шитые тут.
сердце, так он прижал бледную и дрожащую руку к груди, невольно ощупывая
пальцами потайное местечко, и, успокоившись, опустил ее. - Скряга, -
выплюнула она. Но тут лицо мученика побагровело, он с размаху бросил ко-
шелек Франсуазе, - та сначала вскрикнула от испуга, а затем расхохота-
лась, - и ринулся мимо нее к двери, точно спасаясь от пожара.
опять вяло опустились веки, устало ссутулились плечи. Старой, утомленной
сделалась она в одну минуту. Какая-то растерянность мелькнула в ее
взгляде, остановившемся на мне. Как пьяная, со смутным чувством стыда
очнувшаяся от дурмана, стояла она передо мною. - На улице он будет хны-
кать, оплакивая свои деньги, еще побежит чего доброго в полицию, скажет,
что мы его обобрали. А завтра опять явится. Но я ему все-таки не доста-
нусь. Всем, только не ему.
рюмку водки. Злой огонь опять загорелся в ее глазах, но тускло, точно
сквозь слезы ярости и стыда. Отвращение к ней пересилило во мне жалость.
- До свиданья! - сказал я. Ответила только хозяйка. Женщина не огляну-
лась и лишь засмеялась хрипло и насмешливо.
мглой в затуманенном, бесконечно далеком лунном свете. Жадно вдохнул я
теплый, но все же бодрящий воздух; страх и омерзение растворились в ве-
ликом изумлении перед тем, как многообразны судьбы людские, и снова я
ощутил, - это чувство способно радовать меня до слез, - что за каждым
окном неминуемо притаилась чья-нибудь судьба, каждая дверь вводит в ка-
кую-нибудь драму; жизнь вездесуща и многогранна, и даже грязнейший уго-
лок ее так и кишит, словно блестящими навозными жуками, готовыми образа-
ми.
сладостную истому, и меня уже тянуло преобразить пережитое в приятных
сновидениях. Я невольно огляделся по сторонам, стараясь найти дорогу до-
мой в этом запутанном клубке переулков. Но тут - по-видимому, бесшумно
подкравшись ко мне, - какая-то тень выросла передо мною.
заблудились. Не разрешите ли... Не разрешите ли показать вам дорогу? Вы
где изволите жить?..
тоном.
ные и все же неотступные, во мраке портового квартала, вытеснили ма-
ло-помалу воспоминание о пережитом, заменив его каким-то безотчетным
смятением. Я чувствовал смиренное выражение его глаз, не видя их, заме-
чал подергивание губ; я знал, что он хочет со мной говорить, но не поощ-
рял и не останавливал его, подчиняясь овладевшему мной дурману, в кото-
ром любопытство сочеталось с физической скованностью. Он несколько раз
кашлянул, я угадывал его подавляемые попытки заговорить, но какая-то
жестокость, таинственным образом передавшаяся мне от той женщины, теши-
лась происходившей в нем борьбой между стыдом и душевным порывом: я не
приходил ему на помощь, предоставляя молчанию черной тучей тяготеть над
ними. И вразброд звучали наши шаги, его - скользящие, старческие, мои -
нарочито гулкие и энергичные, в стремлении уйти от этого грязного мира.
Все сильнее чувствовал я напряжение, возникшее между нами: истошным не-
мым криком было это молчание до отказа натянутой струны; но вот, нако-
нец, он нарушил его - с какой отчаянной робостью! - и заговорил:
ны... Простите... простите, что я к ней возвращаюсь, но она должна была
показаться вам очень странной... а я - очень смешным... Эта женщина...
она, видите ли...
него упал до шепота, и он торопливо пролепетал: - Эта женщина... она моя
жена.
женой... Лет пять тому назад... В Гессене, в Герацгейме, я оттуда ро-
дом... Я не хотел бы, сударь, чтобы вы были о ней дурного мнения... Это,
может быть, моя вина, что она такая... Она такой не всегда была... Я...
я мучил ее. Я взял ее, хотя она была очень бедна, даже белья у нее не
было, ничего, решительно ничего... а я богат... то есть состоятелен...
не богат... или во всяком случае в ту пору у меня водились деньги... и
знаете ли, сударь, я, может быть, и вправду был - она права - береж-
лив... но это все раньше, до несчастья, и я себя за это проклинаю... Но
и отец мой был бережлив, и мать, все... И мне каждый грош доставался с
большим трудом... а она была легкомысленна, любила красивые вещи... и
при этом была бедна, и я постоянно попрекал ее этим... Мне не следовало
так поступать, теперь я это знаю, сударь, потому что она горда, очень
горда... Вы не думайте, что она такая, какой притворяется... Это неправ-
да, и она сама себя этим мучает... только... только для того, чтобы меня
мучить... и... потому что... потому что ей стыдно... Может быть, она и
вправду стала дурной женщиной, но я... я этому не верю... потому что,
сударь, она была хорошая, очень хорошая.
нул на него, и вдруг он перестал казаться мне смешным, и даже это стран-
ное, угодливое обращение "сударь", которым пользуются в Германии только
низшие сословия, не коробило меня больше. Лицо его говорило о том, каких
усилий ему стоит каждое слово, и когда он, пошатываясь, тяжело ступая,
пошел дальше, глаза его были устремлены на камни мостовой, как будто он
читал на них в неверном свете луны то, что так мучительно вырывалось из
его сдавленной гортани.
низким голосом, исходившим как бы из сокровенных глубин его души, - она
была хорошая, добрая, добрая и ко мне, была очень благодарна за то, что
я избавил ее от нищеты... и я знал, что она благодарна... но... я хотел
это слышать... вновь и вновь... мне, было радостно слушать слова благо-
дарности, сударь, так бесконечно радостно воображать, что я лучше ее...
а ведь я знал, знал, что я хуже... Я отдал бы все свои деньги за то,
чтобы это постоянно слышать... А она была очень горда и не хотела повто-
рять, когда заметила, что я требую ее благодарности... Поэтому... только
поэтому, сударь, заставлял я ее всегда просить... никогда не давал доб-
ровольно... Мне приятно было, что из-за каждого платья, из-за каждой
ленты ей приходилось попрошайничать... Три года я ее мучил, и все
сильнее... Но я это делал, сударь, только потому, что любил ее... Мне
нравилось, что она горда, и все же в моем безумии я всегда хотел сломить
ее гордость... и когда она что-нибудь просила, я сердился... Но это бы-
ло, сударь, притворством... для меня была блаженством каждая возможность
ее унизить, потому что... потому что я и сам не знал, как люблю ее...
совсем забыл. Говорил бессознательно, как во сне, и голос его становился
все громче.
отказал ей в деньгах для ее матери, в совсем ничтожной сумме... то есть
я уже приготовил их, но хотел, чтобы она пришла еще раз... еще раз поп-
росила... Так что я говорил?.. да, тогда я это понял, когда вернулся до-
мой, а ее не было, только записка на столе... "Оставайся при своих прок-
Русанов Владислав
Контровский Владимир
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Никитин Юрий