их будущему жидовскому отечеству, к их придуманному национальному очагу. И
вялые послевоенные правительства -- от английского до румынского, от
французского до польского, -- будто предчувствуя, какую кашу из дерьма
заварит мироиая жидова на этом очаге, и тайно соглашаясь с покойным фюрером
Адольфом в том, что лучший национальный очаг для евреев -- это крематорий,
всячески запрещали деятельность палестинских эмиссаров, ловили их,
штрафовали, интернировали, на год-два сажали в тюрьмы. А те не унимались:
бегали из тюрем, давали взятки, контрабандно вывозили евреев из всех южных
портов в свою обетованную Палестину, дундя неустанно, что, только собравшись
в земле отцов -- все вместе! -- они не отдадут себя больше на смерть и
поругание. И так эти жидюки боевые раздухарились, что забросили группу
эмиссаров и к нам -- в Бессарабию и Прибалтику. Мол, это не советская земля,
а оккупированные территории, и местные евреи вправе выбрать себе
местожительство. Сейчас это даже представить трудно -- при современной-то
границе дружбы с братскими социалистическими странами, запертой на тройной
замок. Но тогда, в послевоенном брожении и неустроенности, вывели эти
прохвосты из Бессарабии -- через Румынию и Болгарию -- несколько тысяч
человек. А в Литве накололись... -- Теперь вы вспомнили, из-за чего сидел в
концлагере Элиэйзер Наннос? -- терпеливо спрашивал Магнуст. Я вспомнил. И
подумал, что в этом бесконечно долгом разговоре с Магнустом я превратился в
странный инструмент -- вроде механического пианино, в котором он медленно
прокручивает свой мнемонический валик злопамятности и жажды мести, и с
каждым оборотом крошечные штырьки и вмятинки этого валика насиль- но
извлекают из меня визгливую мелодию ужасных воспоминаний о прошлой, навсегда
ушедшей жизни. Оказывается, не навсегда. И не ушедшей. Длящейся. Он
доказывает, что я -- тот прошлый, далекий, молодой Кромешник, и я
сегодняшний -- усталый либерал, интеллигент, всем отпустивший все грехи и
забывший все, -- это, мол, один и тот же человек. Идея немилосердная,
ненаучная, недиалектическая. Требующая достойной отповеди. Поэтому я мягко
заметил: -- Разговор, в котором один из собеседников только спрашивает, а
другой только отвечает, называется не беседой, а допросом. Обращаю твое
внимание, сынок, на это обстоятельство, поскольку и у меня тоже есть
вопросы.,. Ч- Пожалуйста! -- Он широко развел руками и любезно заулыбался:
-- Как угодно много! Но разрешите напомнить о вашем горячем желании
обращаться ко мне исключительно на лвы"... Ч- Ну, конечно, мне ведь без
разницы -- лтыкать" или лвыкать"... Да, так что меня интересует: только у
нас, в Союзе, вашу родню обидели? У вас там, в Германии, все в порядке? К
ним претензий не имеется? И виноват один товарищ Сталин? -- Почему же один
товарищ Сталин? -- пожал плечами Магнуст. -- == Партайгеноссе Гитлер
разыграл с ним мою семью, как в регби: счет 18: 13 в пользу фюрера. --
Точнее? -- Не может быть точнее! Гитлеровцы убили восемнадцать моих
родственников, а вы с вашими коллегами -- тринадцать. -- И вы равняете нас,
освободителей Европы от коричневой чумы, с фашистской нечистью? Магнуст
оскалился: -- Бог с вами! Я ведь сразу отметил, что нацизм, как более
радикальное и искреннее учение, выиграл это соревнование... -- Практически
получается -- из-за вашей родни, в сущности, и началась Вторая мировая
война! -- ухмыльнулся я. Во всяком случае, с моей родни началась война, --
невозмутимо сообщил Магнуст. -- Гитлер захватил Польшу, а Сталин -- Литву. В
Варшаве оказалась вся семья моего отца, а в Вильно -- вся семъя матери. А
как же, уважаемый зятек, удалось уцелеть вам? Я родился во время восстания в
Варшавском гетто. Мою мать со мной на руках вывели из города через
канализационный люк. А отец вместе с Мордехаем Анилевичем бился до
последнего дня в гетто. И погиб. А я выжил. И пришел к вам. Но почему ко
мне? Разве я убил твоего отца? Вы убили моего деда. Элиэйзера Нанноса. В
феврале 1953-го... Да, конечно, это было в феврале. В конце месяца. Числа
двадцатого -- двадцатьпятого Лютостанский, мудрец, удумал. Он нашел евреям
нового Моисея, современного, настоящего. Который даст им новый закон,
принесет новые скрижали и поведет в новую страну обетования -- за полярный
круг, в Арктику, на полуостров Таймыр, в солнечную страну Коми. И не надо им
будет бродить по тундровой пустыне сорок лет -- за сорок дней будет
завершена вся операция. На должность Моисея предложил Лютостанский Элиэйзера
Наноса -- зека из лагпункта лПерша" лагерной системы Усольлаг ГУЛАГа МГБ
СССР. Зека Наннос, 76 лет, образование низшее, профессии не имеет без
определенных занятий, источники доходов сомнительные, до первого ареста в
июне сорокового года подвизался в несуществующей должности Виленского гаона,
что по их тарабарским представлениям означает -- духовный вождь, мудрец и
учитель. До момента изоляции от общества в качестве социально вредного
элемента Элиэйзер Наннос в течение тридцати лет занимался сознательным
одурманиванием трудящихся литовских евреев, внедряя в их умы вздорные
сионистские представления. И, арестовав, его спасли. Потому что через год
все его родственники, оказавшиеся на территории, временно оккупированной
немецкими захватчиками, были расстреляны или отравлены в газовых камерах.
Это, конечно, те, кого мы оставили на воле после ареста Нанноса. А с теми,
кого прибрали вместе с дедом, -- с ними по-разному получилось. Конечно,
кое-кто пострадал, не без этого в военной неразберихе. Вон, Магнуст
утверждает, что тридцать душ преставилось. Вполне может быть, кто их знает,
кто их в те боевые времена считал... Сам же Наннос отбухал пятерку на
Печоре, открутился от войны, отсиделся в лагере в час кровопролитной битвы
сил прогресса и демократии с фашистской чумой и вернулся в Вильнюс, на
старые развалины. Естественно, предупредили его под расписку, чтобы он сдуру
не возобновил свое еврейское мракобесие, эту пропаганду раввинских бредней.
Он и жил тихо. Пользовался нашей хоть и законной, однако недопустимо широкой
свободой совести: коли ты такой дурень, что хочешь верить, -- верь, но
только втихую, молчком, под подушечкой; а другим не задуривай и без того
серое вещество. И через год старика Нанноса пришлось снова брать на цугундер
-- влупили ему двадцать пять лет, потому что дед, неправильно поняв наш
гуманизм, вместо одинокой законной меланхолии продолжал
законоучительствовать и тем самым докатился до измены Родине. Его -- как
особо опасного рецидивиста -- безусловно, подвели бы под вышку, но в это
время у нас вовсю развернулся мягкотелый послевоенный альтруизм, поскольку
на пару лет отменили смертную казнь и карательные органы оказались перед
лицом врагов народа как без рук. И укатил дед Наннос отбывать последнюю
четверть своего долгого века в Усольлаг. Не думал, не гадал, что еще с
детства помнил о нем нынешний майор госбезопасности Владислав Ипполитович
Лютостанский. Лютостанский, гнойный пидор, бледно припудренный, извивался
перед моим столом спирохетой, прижимал влажные ладошки к впалой груди, ярко
пылал своими глазами возбужденной саранчи, и все уверял, и убеждал, и
доказывал: -- Павел Егорович, не отказывайся, поверь мне -- это будет
изумительно!.. О, как потеплели, как упростились наши отношения за последнее
время, как сблизились мы! Он не называл меня уставным лтоварищ полковник". И
имел на это право: первым поздравил меня с папахой, сообщив, что новый
министр Игнатьев уже подписал приказ. Я об этом не знал. А Лютостанский знал
-- ему Мишка Рюмин шепнул доверительно. Он не называл меня официально
лтоварищ Хваткин", поскольку мы были действительно близкими товарищами,
делавшими одно большое дело. И не называл меня на лвы", а говорил лты" --
даже не от фамильярности, а скорее от нетерпения, потому что в своих
сумасшедших грезах видел Миньку завтрашним министром, а себя -- его первым
минестрелем, главным советчиком, подсказчиком, научным руководителем, шефом
всей контрразведывательной системы, началь- ником внутренней политической
полиции -- то есть, в частности, и моим непосредственным хозяином. А
начальник говорить подчиненному лвы" не может. И ему не терпелось хоть с
этой стороны приблизить час торжества. Я его не одергивал, ни разу не
поставил на место. Это было бы так же нелепо, как подвесить на стрелку
барометра гирьку, чтобы вела себя послушнее. Я наблюдал. И степень его
развязности подсказывала мне ситуацию. И, честно говоря, я никогда не
сердился по-настоящему -- возможно, потому, что смотрел на него, как на
покойника. Я ведь дал Лютостанскому роль не возвращающегося кочегара...... А
он напирал на меня: Павел Егорович, ты хоть дело его, этого Нанноса,
почитай! -- Зачем? -- Конфета! На чистом сахаре! Там липой и не пахнет!
Натуральное дело, чистенькое! Нам он для чего, Наннос?.. Как -- для чего?
Одно дело, если жидов при депортации возглавят комисары, начальники. А коли
вместе с евреями-комисарами позовет за собой всю жидову ихний религиозный
командир и наставник это совсем другой коленкор! Это настоящий Исход! Ч
Лютостанский злорадно заухмылялся: -- Исход на Таймыр!.. ~ А кто он
укрывал двух эмиссаров Брихи -- Садлера и Каца. Те уже сбили в Вильнюсе этап
на двести человек -- через польскую границу просочиться в Европу, потом к
себе, в Палестину. А Наннос их благословлял... -- И что? -- Жену
синагогального кантора взяли на черном рынке ~ она харчи на дорогу скупала.
Думали, что спекулирует. Вот ее следователь из милиции, еврей, между прочим,
и разговорил. А как она раскололась, следователь сам испугался и перекинул
ее к нам. Ну, тут уж все остальное -- детали. Этап на Палестину -- в Сибирь,
а Нанносу и эмиссарам -- по двадцать пять лагерей... -- Почему же ты
думаешь, что Наннос согласится возглавить этот еврейский Исход? -- Обижаешь,
Павел Егорович! -- развел руками Лютостанский. -- Пусть он только вякнет
что-нибудь, я из него сам кровь по капельке выцежу. Да и не станет он
ерепениться, к барской жизни привык, ему ведь и в лагерях каждый еврей готов
свою пайку отдать... -- Чего так? -- От дикости, наверное: они ведь его
вроде святого считают. лЦадик велел", лцадик сказал", лцадик направил". И
что смешно -- даже интеллигенция, умники ихние пархатые, тоже его почитают.
Я ведь это с детства, по Вильнюсу еще помню... Таинственная пирамида жизни.
Незримая иерархия человеческих воль, из которых незаметно складывается
судьба мира. Кого-то где-то в глубоких рудных толщах жизни направил Элиэйзер
Наннос. Его самого сейчас накалывал, как жука в кляссере, Лютостанский.
Цветистая мозаика под названием лДобровольный Исход евреев на север в связи
с гневом советских народов, вызванным их попыткой убить Великого Пахана". А
я решил, что пришла пора посадить на булавку самого Лютостанского, поскольку
Мерзон давно выполнил задание... Может быть, я бы еще повременил и не стал
бы всаживать в него острую сталь компромата, если бы Лютостанский не сказал:
-- И Михаил Кузьмич наверняка эту идею одобрит... Минька Рюмин, значит,
Шилова Юлия
Корнев Павел
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Мурич Виктор