Чтение 58–й страницы книги ~Умножающий печаль~

недобитого медведя - раздавить эту ничтожную говнизу.

По-моему, я ее уже сграбастал в охапку, но не успел придушить, поскольку
она заполошно верещала:

- Погодите, погодите! Посмотрите - вы же стоите на ногах!..

Я стоял на ногах - без костылей, без помощи этих паскудных Гиппократов.
Она вылечила меня. Гениальная прохиндейка, недоучившаяся медсестра, чернявая
тощая волшебница с чародейской силой в костлявых тоненьких ладошках.

Я точно знаю - в ней бушевало таинственное знание инобытия, взошедшее на
дрожжах мелкого шарлатанства и пустякового циркового жульничества.

Конечно, мы были с ней одного поля ягодицы. Всегда я боялся кому-нибудь
задолжать. Не мог же ей просто дать деньжат! Сначала хотел по-честному
рассчитаться, а потом вдруг заметил, что мне очень приятно устраивать ее
судьбу. И жутко интересно.

Я возил ее по всем знаменитым знакомым, с моей подачи она начала
помаленьку врачевать режиссеров, писателей и генералов. Потом пошло-поехало
- госбоссы и крутые деловики, моссоветовские шишки и жены цековских
командиров. Был в ней азартный размах гражданки Хлестаковой и таинственный
шарм бесовщины, никогда она не мельчилась, играла с апломбом - лечила или
бесплатно, или за огромные деньжищи.

Тогда уже подкатила золотая пора шальных бабок - за магические пассы
Джины, за душевные разговоры, за реальное или внушенное исцеление, за
принадлежность к избранному кругу ее пациентов, чьи имена якобы хранились в
секрете, но почему-то были известны всем, - за все за это никаких монет было
не жалко! А в газетах ее разоблачали и восхищались, топтали и
свидетельствовали, издевались и сообщали о чудесах - она стала наразрыв и
нарасхват. Потом подлечила дочку какого-то члена Политбюро - и начала
регулярно вещать по телеящику. И незаметно быстро моя крестница на этой
шумной ярмарке плутов и самозванцев превратилась в культовую фигуру.

Мы жили так стремительно и полно, что как-то так странно получилось - ни
разу и не нырнули мы с ней в койку. А потом она познакомила меня с Мариной -
и все делишки насчет задвижки с ней сами отпали.

Но из всех моих знакомых баб только Джина Бадалян приехала ко мне в
лагерь, в Пермскую исправительно-трудовую колонию ј11. Заблатовала все
начальство, всем дала в лапу, всем пасть хмельным медом смазала, привезла
полный джип продуктов для нашей братвы, огляделась и сквозь слезы бодро
сказала:

- Ништяк, гасконский братец Дертаньянц! По-вашему, по-мушкетерскому -
алагер кум алагер, а по-нашему - в лагерях как в лагерях...

- Думаешь? - не поверил я.

- Знаю. Как поет Левка Лещенко, "не надо печалиться, вся жизнь
впереди...".

А может, мне, дураку, надо было жениться на ней?

Наверное, нет. Я ведь уже встретил Марину. Самое большое и острое счастье
в жизни. И потерял ее...

...А на двери ее кабинета была привинчена сияющая бронзовая доска -
"PRESIDENT GEENA BADALYAN".

- Слушай, президент, сними срочно мемориальную доску! - попросил я
сердечно.

- Это еще зачем?

- Русских посетителей твоей международной шарашки пугаешь до смерти - они
ведь это безобразие читают или как "геенна", или как "гиена". Нехорошо! Ты,
можно сказать, светило наше национальное, а прозываешься как-то
враждебно-оскорбительно. Как говорят нынешние придурки, весь имидж себе
описаешь...

- Ништяк! - отмахнулась Джина, усаживая меня в громадное покойное кресло.
- Мой имидж не описаешь - я кутюрье и совладелица великой фирмы "Новые
платья короля". Ты заметил, кстати, что чаще всех говорят - "дураков нет!" -
самые безмозглые дураки?

- Ну да, они это заявляют, когда у них умники денег просят, - усомнился
я. - Я вообще считаю, что в нашем мире сейчас не дефицит ума, а острая
нехватка счастья.

- Как проявляется? - деловито спросила Джина, и по ее наморщившемуся лбу
я увидел, что она уже прикидывает, как коммерчески сбагрить клиентуре
"левые" запасы дефицитного счастья.

- Понимаешь, не вижу я вокруг себя ни одного по-настоящему счастливого
человека, - сообщил я меланхолически. - Как встречу, так сразу же
собезьянничаю - отращу себе золотые рожки, стану веселым беззаботным
козликом на изумрудной лужайке жизни...

- Посовестись, Кот противный! - возмутилась Джина. - Ты ведь прирожденный
везун! Пожизненный счастливчик! Мистер Фарт! Господин Удача!

- Не преувеличивай! - скромно потупил я ясные очи. - Многовато накладок в
последнее время у твоего везучего счастливого удачника-фартовика... Чего-то
я маленько по жизни не подтверждаюсь.

Джина подошла ко мне вплотную, вперилась в меня своим огневым обжигающим
взглядом:

- Правду скажешь?

- Клянусь! - поднял я руку, как на присяге. - Клянусь говорить неправду,
одну неправду и только неправду!

- Все равно говори - ты кому-нибудь завидуешь?

- Завидую? - удивился и озаботился я. - Не знаю... Наверное, понемногу
завидую. Хитрому Псу - на широкие бабки, Сереге - на ясность жизни, тебе -
на тусовку... Не знаю больше, не могу припомнить... А, вот вспомнил -
боксеру Майку Тайсону, у этого кретина девятнадцать гоночных машин!

Джина почти беззвучно, шелестяще засмеялась:

- Ты и сам не понимаешь, какое это счастье - никому не завидовать! То, о
чем ты тут блекотал, - не зависть...

- А что же это? Светлое умиление?

- Котяра, я ведь с людьми работаю... Такого наслушалась, такого
нагляделась! Зависть не бывает на деньги, или на баб, или на карьеру.
Зависть - это готовность поменяться судьбой, страстное желание махнуться
своей личностью, способность отдать свое прошлое за чужое будущее. Вот это -
настоящая зависть. Ты готов на такой чейндж?

- Ну-ну-ну! - замахал я руками. - Сглазишь еще, чертова колдунья! А так -
какой ни есть говенненький, а все-таки я свой!

Она тихо засмеялась, а я подозрительно спросил:

- А ты-то сама кому-нибудь завидуешь?

И она твердо и быстро ответила:

- Да. Я мечтала поменяться судьбой!

- Это с кем же ты поменялась бы будущим? - спросил я ошарашенно.

- Мне будущего мало. Я бы хотела и прошлым... С подругой моей Мариной...

- Во даешь! - растерянно пробормотал я. - Надоело быть простой
колдуньей-мещанкой, хочешь стать столбовой дворянкой? Мадам Губернатор?

- Плевала я на его губернаторство! Захочу - завтра меня в Госдуму
депутатом выдвинут. Не в этом счастье...

- А в чем? - тупо допытывался я.

Джина помолчала, будто раздумывала - говорить со мной, остолопом, или
плюнуть на меня, как на губернаторство. Вздохнула и засмеялась:

- Мне Маринка рассказывала, что, когда вы спутались, ты устроил ей ванну
из шампанского. Правда? Или наврала для красного словца?

- Правда, - признался я. - Было дело. Подумаешь, тоже мне чудо! Тридцать
пять ящиков по двенадцать бутылок. Без отстоя пены - полное булькающее
корыто...

Господи, как это давно было!

...Джина позвонила мне и попросила встретиться на бегу, на минуточку -
хотела отдать мне долг, на машину деньги занимала. Я ей "забил стрелку" у
Юрия Долгорукого, мы в "Арагви" с Серегой и Хитрым Псом гулянку
запланировали. А она прикатила с Мариной и сказала весело:

- Знакомься! Она тебе должна понравиться - такая же шиза... Жили у бабуси
два безумных гуся... Представляешь, эта больная летает на дельтаплане!
Можешь это вообразить?

- Могу, - сказал я, потеряв дыхание.

Она и должна была прилететь ко мне на дельтаплане - не на пердячем
"Жигуле", не в троллейбусе и не на грохочущем самолете. На дельтаплане!
Спустилась с небес - не лилейный нежный ангел, конечно, нет, а вся
загорело-хрустящая, как вафельная трубочка с кремом, смеющаяся своими
удивительными разноцветными глазами, горячая - у нее нормальная температура
была градусов сорок, от ее кожи шел живой теплый ток, и тысяча яростных
пульсов бились в ней одновременно, и я умирал от непереносимого желания
прямо здесь же на улице войти в нее, раствориться, исчезнуть в ней - в ее
вожделенной Марианской впадине, в этой марракотовой бездне наслаждения.

Она разомкнула меня, и взяла в свои нежные сильные руки мое сердце, и
поцеловала его, запечатав мою любовь. И моя неугомонная алчная душа полетела
к небесам легко и плавно, как воздушный шарик, и я знал, что это навсегда,
потому что теперь я обручен с ней на муку и счастье до последнего вздоха.

Это же надо - на дельтаплане, долбанный по голове! Жарким летним днем. В
сумасшедшем слепом городе. На улице Горького. Спустилась с небес.

Сладкое умопомрачение, волшебное сновидение - вроде бы наяву.
Остановилось надо мной солнцем. Ничего не видел, не слышал, не помню. Не
знаю, куда подевалась Джина, что происходило, что мы говорили друг другу. А
может, и ничего не говорили - не надо это нам было!

Помню только, как мы зашли в цветочный магазин и я, купец Иголкин, купил
все имевшиеся у них розы. 121 штуку - букетик удался! Мы стояли около
конного памятника со своим пылающим снопом в оба наших обхвата, и Марина
раздавала идущим мимо бабам розы - целовала бутон и протягивала прохожим, а
они испуганно шарахались, боясь подлянки или скверного понта, а мы хохотали
и бросали цветы вслед отказавшимся. Последний цветок Марина оставила себе и
сказала - вот этот будет мой, мне больше не надо...

А потом мы пошли в ресторан, где уже широко кутили мои замечательные
дружки с какими-то девками, и я любил их и горевал, что все счастье
обвалилось только мне, что я один сорвал сказочный джек-пот, мне было