Чтение 58–й страницы книги ~Бомба для председателя~

нормы, то это вроде как целый день носить в руке штангу. Выходит, я каждый
день таскаю штангу в десять килограммов".

Он посмотрел на часы, лежавшие на тумбочке: Хоа будет ждать в десять
тридцать.

"У меня еще тридцать минут, - подумал Люс. - Можно успеть
поработать..."

Люс поднялся с кровати, достал из портфеля диктофон в включил звук.

"Д ж е й н. Нет, что вы, Фердинанд... Он был влюблен в нее.

Л ю с. По-моему, это естественное состояние для мужчины - желать ту
женщину, в которую влюблен.

Д ж е й н. Но он хотел жениться на ней... Вы ведь очень щепетильны в
вопросах брака. Знакомство, дружба, потом помолвка, свадьба, а уже
потом...

Л ю с. Кто это вам наплел? Мы не мастодонты.

Д ж е й н. А я думала, вы э т о смогли сохранить в Германии.

Л ю с. Я же не думаю, что вы э т о сохранили у себя в Британии...

Д ж е й н. У вас больше от традиций, чем у нас. Уж если англичане
новаторы, так они во всем новаторы.

Л ю с. Почему вы говорите об англичанах "они". Можно подумать, что вы
полинезийка.

Д ж е й н. Я плохая англичанка, Фердинанд. Я просто никакая не
англичанка. А может быть, я настоящая англичанка, потому что меня все
время тянет на Восток.

Л ю с. А она очень красива?

Д ж е й н. Кто? Исии? Очень.

Л ю с. Ноги у нее кривые?

Д ж е й н. Что вы!.. У нее замечательная фигурка. Иначе кто бы ее
пригласил в ночную программу? Такие "мюзикл" здесь очень дороги.

Л ю с. Я три дня проторчал в баре министерства информации, пока не
докопался до фамилии продюсера, который привозил их сюда. Вы неверно
сказали его имя.

Д ж е й н. Почему? Синагава-сан.

Л ю с. Нет. Не Синагава, а Шинагава. Это, оказывается, большая
разница. Мне еще надо узнать, где Дорнброк арендовал для нее дом...

Д ж е й н. Вам не скажут. Там, где всеобщий бедлам, особенно
тщательно следят за индивидуальной нравственностью.

Л ю с. Я звонил к этому самому Шинагаве... В Токио...

Д ж е й н. Ну и что?

Л ю с. Он улетел на гастроли со своими девицами в Тайбэй. Я заказал
себе билет на послезавтра.

Д ж е й н. Летите "МСА". У них самое комфортабельное обслуживание и
не было ни одного несчастного случая... Мне будет скучно без вас,
Фердинанд... У вас сценарий как детективное расследование... Я никогда не
думала, что банальную историю о миллиардере и бедной японочке из варьете
можно повернуть таким образом, как это хотите сделать вы... К сожалению, я
не видела ни одной вашей картины...

Л ю с. Слушайте, Джейн, я не могу понять: вы говорили, что он
привозил к ней кого-то из ваших врачей. Но ведь они были знакомы только
двадцать дней... Не могла же она за это время...

Д ж е й н. Он любил ее, Фердинанд... Знаете, даже если у нее была
беременность от другого, он бы все равно привез ей врачей...

Л ю с. А сам жил в другом отеле? И к ней приезжал только днем? И
ограничивался тем, что танцевал с ней по вечерам в "Паласе", а днем
валялся в вашем "свиммингклабе"? Так, что ли?

Д ж е й н. Надо придумывать для себя какой-то идеал... мечту... Без
этого нельзя.

Л ю с. Про это я слыхал. Только не думал, что женщины тоже
придумывают себе... всяческие химеры...

Д ж е й н. Придумывают, когда плохо. Вы знаете, кому хорошо сейчас,
Фердинанд? Я не знаю. Всем плохо. В той или иной степени, но плохо...

Л ю с. Как фамилия доктора, которого он привозил?

Д ж е й н. Я этим не интересуюсь. Мы интересуемся только своими. Если
бы она была англичанкой, я бы сказала вам, кто ее смотрел, что у нее
обнаружили и как прошла операция, если она была здесь сделана.

Л ю с. Вы бы мне очень помогли, Джейн, если бы смогли найти того
врача.

Д ж е й н. Постараюсь.

Л ю с. Хорошо бы это сделать сегодня или завтра в первой половине
дня.

Д ж е й н. Сегодня вряд ли. У нас сегодня какой-то банкет в клубе.
Значит, никого не будет дома. Знаете, что делает англичанин, попав на
необитаемый остров? Он сначала строит тот клуб, куда он не будет ходить...
Скорее всего, я позвоню вам завтра до одиннадцати. Хорошо?

Л ю с. Знаете, за что я люблю англичан, Джейн? У вас в языке нет
разницы между "вы" и "ты". Просто "уои". Каждый волен понимать это
обращение так, как ему хочется. Вы вообще-то демократичная нация - такая,
как о себе пишете?

Д ж е й н. Конечно. Демократичная. Дальше некуда. Когда мне было
десять лет и я вместе с однокашником возвращалась из школы, отец спросил
меня: "Надеюсь, он джентльмен?" А в пятнадцать лет мама спрашивала про
каждую мою подругу: "Ты убеждена, что она настоящая леди?" Очень
демократично.

Л ю с. Не люблю людей, которые ругают свою нацию.

Д ж е й н. Я не человек. Я женщина. И мне очень понравилось, как
Дорнброк говорил о вас, о немцах...

Л ю с. Ругал?

Д ж е й н. Не всех.

Л ю с. Кого?

Д ж е й н. Себя прежде всего. Но он говорил, что в нем сосредоточен
немецкий дух со всеми комплексами: если уж доброта - то до конца, а
жестокость - то без колебаний и самотерзаний. Он очень верно сказал, что
каждый человек обладает бесконечными потенциями - как в зле, так и в
добре.

Л ю с. Где это он сказал?

Д ж е й н. Когда напился в нашем клубе... Наверное, врачи сказали ему
то, чего он не хотел знать. Ее часто тошнило, бедняжку...

Л ю с. А как же выступления?

Д ж е й н. Она делала свой номер, а потом сразу же уходила к себе в
уборную".

В диктофоне звук оборвался, и Люс вздрогнул, настороженно поднявшись
на локте.

"Психопат. Просто кончилась пленка в кассете. Чего мне сейчас-то
пугаться? Ведь один. И свободен. Уверял себя, что дорожу жизнью только
из-за детей. Значит, врал себе? Вообще, люди врут себе чаще, чем другим.
Чужие могут схватить за руку, а сам все себе простишь".

Люс посмотрел на часы: было 10.20.

"Пора спускаться вниз... Пока оденусь... Он велел мне одеться как
оборванцу. Расхотелось мне что-то идти в этот мужской бардак... Не
хочется, и все тут. Господи, подумаешь, Хоа обидится... Ничего страшного.
Я, конечно, благодарен ему за то, что он здесь для меня сделал... Если бы
я ходил и спрашивал у каждого встречного азиата: "Что вы знаете про визит
Дорнброка?" - меня бы давно засекли. У старика Дорнброка здесь наверняка
есть свои люди. А так я собираю материалы к новому фильму о трагедии
Востока. Пусть не поверят. Я сам просил Хоа показать мне здешние злачные
места, которые типичны для постколониального общества... Но он ведь мне
навязывал этот морской притон... А снять бы там, конечно, было здорово..."

Люс достал из чемодана свои мятые, закапанные краской джинсы, которые
когда-то были настоящими белыми "Ли", надел рубашку хаки, но, подумав,
снял ее. "Решат, что я какой-нибудь военный янки из Вьетнама. Отлупят еще.
Лучше надену синюю. Жарко, правда, но это будет в самый раз".

Одевался он сейчас, как. и думал, лениво, чуть заторможенно.

"А "Сестра Керри" сегодня смотрится как слащавое мещанство, -
рассуждал Люс, натягивая мокасины, - черт меня угораздил зайти в кино.
Надо беречь первые впечатления. Любил этот фильм, любил Драйзера - так
нет, черт меня потащил в кино! Там же никакой информации - одни
сантименты. Впрочем, мне предстоит в Жизни сыграть роль Оливье, когда
будет процесс с Норой. Хотя тот был метрдотель и ему важны были его
привычные условия: дом, манишка и положение в обществе. А мне хоть в
конуре, только б работать".

Было 10.28. На улицах только-только зажигались огни.

"Хоа точен. Наверное, сейчас он подходит к стоянке такси. Чудак,
почему бы не прийти сюда? - подумал Люс. - Хотя он объяснял: раньше
англичане запрещали цветным входить в отели. Демократы, ничего не скажешь.
А теперь цветным можно всюду ходить, но разве сразу выдавишь из человека
то, что закладывалось столетиями? Черт, ну почему мне так не хочется идти
в этот морской бардак? А чего мне хочется? Сесть в самолет, и вернуться в
Берлин, и сказать Бергу, что я уже почти все нашел? А он спросит: "все"
или "почти все"? Он страшно рассказывал, как погибли его жена, сестра,
дети... "Моя сестра была ангел... Ее звали Кэтрин. В Греции мне говорили,
что это имя бывает у женщин двух противоборствующих характеров: либо это
святые и страдалицы, либо своенравные грешницы". Интересно, зачем он это
рассказывал? Она всегда улыбалась, даже когда он беспробудно пил, работая
нотариусом. "Она тайком продавала что-то, и дети были сыты, и всегда
встречала меня с улыбкой, потому что она понимала, из-за чего я пью. Она
понимала лучше всех врачей, что алкоголизм - это социальное заболевание.
Или болезнь талантов. Когда спивается безвольная шваль - и лечить-то не
стоит, туда ей дорога..." Люс спрятал блокнот в карман синей рубашки и
взял ключ с тяжелой бронзовой бляхой, на которой был выбит номер его
комнаты - 19.

В это время раздался телефонный звонок.