потому что никаких указаний на задержание гражданина САСШ Д. И. Скотта, ни
я, ни мои сотрудники Вам не давали. В нашем циркуляре было обращено
внимание Вашего высокоблагородия на необходимость ареста злоумышленника, а
отнюдь не гражданина Северо-Американских Соединенных Штатов. Ввиду того,
что настоящий злоумышленник сумел пересечь границы империи, а Вашими
сотрудниками был задержан невиновный, я, к сожалению, не смогу ответить
Вам в каком-то ином смысле, кроме как в том, какое имею честь отправить.
сферу ее внимания попадал человек, вхожий в круги революционной эмиграции,
оказавшийся при этом в тяжелом положении, - неважно каком, моральном или
финансовом, - срабатывала сигнальная система, и на "объект" интереса
заводился формулярчик наблюдения. Сначала - проверка. (Однажды Гартинг
месяц держал филеров на слежке, подвел к подозрительному человеку
агентуру, те в поте лица, бедолаги, п р о щ у п ы в а л и его через эсеров
и эсдеков, а оказалось, что работают с секретным сотрудником Московского
охранного отделения, направленным на внедрение к боевикам, -
бюрократическую машину где-то заело, не сообщили из Санкт-Петербурга
вовремя, что с в о й едет.) После проверки, проводимой Гартингом
дотошливо, шло письмо в Департамент полиции; иногда, впрочем, Аркадий
Михайлович "разыгрывал покер" - письма в департамент с просьбой на санкцию
не отправлял, а вербовал сам, если человек, у л о в л е н н ы й
"штучниками", был особо интересен для него с точки зрения личной
перспективы.
Адольфович Лежинский, рабочий-каменщик, ныне "вольный слушатель"
Люксембург.
приезжал в Берлин к "Розе" из Королевства, Швейцарии или Австро-Венгрии, и
дважды ездил к тому в Краков.
собственно, и вся Галиция, "входил" в сферу работы его конкурента и
давнего приятеля, заведующего заграничной балканской агентурою, статского
советника Пустошкина Андрея Максимовича.
повторял своим чиновникам: каждому, естественно, в отдельности, давая
понять этим, что информация, вырванная "из клюва" коллеги по работе, ценна
вдвойне, ибо свидетельствует о силе, сноровистости и смелости жандарма.
Андрей Максимович не обессудит, коли он, Гартинг Аркадий Михайлович,
станет получать краковские данные от Лежинского, прямехонько через
"товарища Юзефа", тут уж, что называется, "кто смел, тот и съел". Он,
Гартинг, возражать не станет, если и Пустошкин исхитрится сыскать в
Берлине ту агентуру, которая сможет "освещать"
как тихую жизнь любит, риска чурается, лень-матушка вперед него родилась.
который представился приват-доцентом, встречей остался доволен, ссудил
молодого человека, оказавшегося действительно в тяжком финансовом
положении, двадцатью пятью рублями и следующую встречу предложил провести
дома - то есть на одной из четырех своих конспиративных квартир.
Адольфович, мне приходится выполнять ряд заданий, связанных с практикой
дипломатической разведки. Не согласились бы помогать мне?
О чем вы?
скорей ее психологическая суть, приложимая к вопросам техники, - работа.
"Все смешалось в бедной голове моей", - улыбнулся Гартинг. - Сто рублей в
месяц я могу вам платить. Данные, которые меня интересуют, относятся к
сфере ваших занятий:
кабинет, с одной стороны, и двор кайзера - с другой.
ставил задачу широкую, политическую, которая сразу-то и не ранит человека,
защищает его от того, чтобы внутри себя близко увидеть страшное слово
"предательство". Пусть человек сначала посчитает себя политиком, пусть.
Важно, чтоб первые данные от него легли в сейф. Потом - просто, как по
нотам: "Коготок увяз - всей птичке пропасть". И рифмы бы вроде нет,
корявая рифма, а сколько смысла в народной мудрости сокрыто?!
спросил Лежинский. - Я ведь откажусь, Аркадий Михайлович.
провокаторы вас зову, не к унизительному осведомительству. Я зову вас в
дипломатию, без которой нельзя стать политиком. А вы - политик,
прирожденный политик. Я прочитал стенографический отчет вашей речи во
время реферата Каутского. Прекрасно! На вас кое-кто шикал. Еще лучше! С
каких углов? Кто? Какие интересы стоят за этими шикунами?
понятие собирательное, то есть расчленяемое. Думаете, я не рассуждаю о
будущем? Ого! Еще как рассуждаю! Считаете, что мое рассуждение идет в
понтан с петербургскими рассуждениями? Ни в коем случае. Естественно, в
столице есть люди, которые думают, как я, - иначе б не сидеть мне здесь.
Но их пока мало. Растут еще только те, с которыми моим детям и вам - я-то
свое пожил - предстоит принять бремя ответственности за судьбу России.
Поверьте слову, помочь прогрессу в стране может эволюция - все иное
обречено на варварство и отсталость. Лучше помогать, состоя в наших рядах,
чем дразнить медведя, как это делают большевисты, эсеры, ваши друзья
польские эсдеки. Да, да, именно так: медведь терпит-терпит, а потом как
поднимется на задние лапы, как шварканет когтями по мордасам - костей не
соберете! Я приглашаю вас, социал-демократа, в наши ряды, и я знаю, на что
иду:
шараханьях - разумная, справедливая. То-то и оно. Кто больше рискует - не
знаю, но позволю высказать предположение, что больше рискую я.
риск выверенный, оправданный. Нет, скорее меня можно причислить к
либералам: я думаю о России как патриот, состоящий в рядах тех, кто г о т
о в принять на себя бремя. Да и вы готовы - по глазам вижу.
Лежинского, что подвигло Аркадия Михайловича сделать запрос в Варшавское
охранное отделение.
Шевяков к "берлинскому деятелю" относился с глухим недоброжелательством, в
подоплеке которого было извечное человеческое чувство - зависть: "Везет
латышу проклятому, триста рублей каждый месяц и жилье за казенный счет".
(О том, что Гартинг из евреев, знали лишь Рачковский и Плеве - от
остальных, особенно от особ царской фамилии, этот досадный факт тщательно
скрывали: неловко могло получиться, если б император узнал, что охранял
его в Пруссии жид порхатый, хоть и принявший православие.)
увидел, что человек этот - недюжинный, умный, отменно храбрый, облеченный
доверием партии.
Казимировной и привез в Варшаву подробный доклад, из коего следовало, что
Лежинского, который лишь в последние недели начал шататься по пивным
заведениям, денно и нощно "пасут" люди Гартинга, а тот зазря ничего не
делает - всегда в свою выгоду.
решил Гартингу не отдавать. Заглянув вечером к Глазову, сказал:
на время.
Иванович.
дано мне. А вам следует выполнять указания и в споры, так сказать, не
вступать.
сейчас вы все к себе да с собой.
на груди сколько! Побойтесь бога!
смолчал.