работать с актрисами, я подкладывал их французам в тридцать восьмом году.
Словом, вам нужно еще одно доказательство моей преданности. Этим
доказательством может служить план оборонительного вала. Потом вы, после
соответствующей проверки, свяжете меня с Центром. Пока, видимо, вам не
верят.
Коля заметил, как Вихрь чуть ухмыльнулся.
- Знаете, полковник, - сказал Вихрь, - я сейчас испытываю такую
радость, какой давно не испытывал. Вы все верно говорили. Я б так ни за
что не смог раскусить своего собеседника. Вы на сто голов выше меня в
разведке. Какое, к черту, на сто! На тысячу! Но вы ко мне пришли. Вы!
Он достал из заплечного мешка бутылку самогону, открыл пробку, выпил
несколько глотков, потом протянул Бергу и предложил:
- Валяйте.
Берг выпил чуть больше Вихря и передал бутылку Коле. Тот допил ее и
зашвырнул в чащобу.
- Я не обиделся на вас, - сказал Берг, закуривая, - потому что вы не
оскорбили меня, вы говорили правду. Всего лишь. А на правду обижаются
дураки или маньяки. Ладно. Давайте перейдем к нашим делам. Видимо, самым
надежным будет такой план: я внедряю вашего человека к себе - в агентуру
армейской разведки группы армий "А". Более того, я готов взять этого
вашего человека в свой автомобиль и провезти его по всему оборонительному
валу. Цель поездки я продумаю в деталях, чтобы не вызывать ненужного
интереса у гестапо. Такое решение проблемы вас устроит?
Вихрь подумал: "Бородин молчит. Никаких указаний из Центра до сих пор
не поступило. А промедление смерти подобно. Трус в карты не играет. Какие
карты? При чем здесь карты? Это пословица. Народная пословица. А карты -
пережиток прошлого, не так ли? Кроме, конечно, "дурака" и "пьяницы". В эти
карточные игры можно играть больным детям. Чертовина какая в голову
лезет".
- Это интересное предложение, - медленно ответил Вихрь. - Перспективное
предложение. У вас есть с собой карточки матери или детей?
- Мы ведь сентиментальная нация... Конечно, есть.
- Покажите.
Берг достал из кармана пачку писем, перевязанных синей тесемочкой.
- Дайте все, - попросил Вихрь.
Берг сказал:
- Я понимаю. Возьмите одно - с обратным адресом. И одно фото. Там мать
и дети. Остальные все-таки оставьте мне.
Вихрь взял письмо с обратным адресом и штемпелем на марке, отобрал
фотографию, спрятал все это в карман и сказал:
- Вот так. А на внедрение к вам пойдет мой друг.
Берг посмотрел на Колю, кивнул, потом перевел глаза на Вихря, и -
толчком - из точных, цепких глубин его памяти всплыл портрет того русского
разведчика, которого ждал Муха и который потом был взят гестапо и сбежал
от них - с рынка.
Полковник вдруг как-то устало и отрешенно подумал:
"Если я отдам его шефу гестапо, меня сделают героем нации. Во всяком
случае, за такой подарок я получу отпуск".
- Назначайте место новой встречи, - предложил Берг, и Коля
почувствовал, как в голосе полковника что-то сломалось.
Вихрь посмотрел на Колю, потом на Берга и сказал:
- Этот парень, - и он положил руку на Колино плечо, - мне как брат.
Вроде как вам - сыновья. Понятно?
- Понятно.
- Если с его головы упадет хоть один волос, я обещаю вам много
несчастий.
- Ладно, - сказал Берг все тем же усталым, надломленным голосом, - не
стоит нам друг друга пугать, и так довольно страшно жить в этом мире.
Завтра утром я жду. Надеюсь, мой адрес вам говорить не стоит?
- Не стоит, - сказал Коля.
- До свидания, - сказал Берг.
- До встречи.
- Мне держать налево? - спросил Берг, отойдя шагов десять. - Я плохо
ориентируюсь на местности.
- Да. Все время по распадку. Выйдете на проселок, и - направо. Он
выведет вас к шоссе.
- Спасибо.
Берг пошел было дальше, но его снова остановил Коля.
- Послушайте, полковник, - сказал он, - постарайтесь все же узнать, чем
занимается Краух, а?
Берг покачал головой:
- Нет. Этим будете заниматься вы. Сами.
Он уходил сгорбившись и ноги переставлял трудно, как старик.
"Если я предупрежу старшего, чтобы он не появлялся в городе, он,
видимо, испугается, - размышлял Берг, - он боится меня и ничему не верит.
Конечно, это не тот класс разведчика, который нужен мне. Он не понимает,
что я значу для их командования. С другой стороны, в гестапо распечатан
его портрет, и, если его схватят, как он ни силен, они могут его замучить
до такой степени, что он скажет обо мне. Хотя нет. Этот будет молчать".
Берг обернулся: русские все еще стояли на том же месте.
"Нет, рано, - решил он. - Его побег из гестапо - мой козырь. Еще рано.
Это надо суметь продать. А торгуют умные люди с глазу на глаз".
ПОПЫТКА-ПЫТКА
Седой и Юзеф Тромпчинский ждали Вихря в машине на выезде из города.
Вихрь опаздывал Седой, волнуясь, то и дело поглядывал на часы.
Тромпчинский неторопливо раскуривал сигарету - этот человек сплавил в себе
юмор и спокойствие.
"Мы все - в паутине случаев, - говаривал он. - И потом, мы - вне
логики, как, собственно, и вся эта Солнечная система. Где логика? Природа
дарит нам жизнь, впускает нас сюда, в мир, но какого же черта она с каждой
секундой отбирает у человека то, что ему сама же подарила? Первый вопль
новорожденного - это крик о грядущей смерти. Бояться смерти - наивно,
потому что ее нет. Мы живем в самопридуманном мире. Нас в детстве пугали
загробьем, а пугать надо только одним - предгробьем, то есть жизнью".
Вихрь вынырнул из переулка: он был в очках, в модном реглане - ни дать
ни взять служащий бурго-мистрата в толстом портфеле две гранаты и
парабеллум под деловыми бумагами, уголки губ опущены книзу, левая бровь
чуть изломлена.
- Простите, - сказал он, садясь в машину, - в центре была облава, я
отсиживался. Едем, есть разговор.
Тромпчинский нажал на акселератор, и машина медленно тронулась с места.
- Вот какая штука, - начал Вихрь, - у меня в кармане два адреса. По
этим адресам живут фрицы, которые будут взрывать Краков.
- Прелюдия довольно симпатична, - сказал Тромпчинский. - Когда им надо
проламывать черепа: сегодня вечером или ночью?
- Это кустарщина, - ответил Вихрь. - Тут завязывается интересная
комбинация. Это, конечно, параллельная комбинация, на нее ставку делать
нельзя, но, чтобы спасти город, мы должны использовать все пути. Дело
заключается в том, что один из этих двух эсэсманов - сын убитого в
Гамбурге коммуниста и расстрелянной в лагере коммунистки. Но он об этом не
знает. Сказать ему об этом может только один человек - Трауб.
Трауб спросил Тромпчинского:
- Послушайте, Юзеф, вы понимаете, с чем вы ко мне пришли?
- Понимаю.
- Включите радио, я боюсь микрофонов, хотя знаю, что их здесь нет -
телефон выключен, а все
тдушины я сегодня утром облазил с палкой.
По радио передавали отрывки из оперетт. Видимо, это было запись из Вены
- голоса поразительные, оркестр звучал единым целым, а хор словно
выталкивал солистов, а потом мягко и слаженно поглощал их.
- Откуда к вам поступили эти данные?
- Это несерьезно, пан Трауб. Лучше сразу вызывайте гестапо.
- Я обещал помогать вам - в безопасных для меня пределах... Объясните
мне, чем я заслужил это ваше проклятое, полное, ненужное мне доверие?
- Вы писатель.
- А мало ли писателей в Германии?! Какого черта вы пришли ко мне?!
- В Германии мало писателей. Один из них - это вы. Те, остальные - не
писатели.
- Милый Тромп, - улыбнулся Трауб, - я не смогу выполнить вашей просьбы.
Я был полезен вам в той мере, в которой ощущал свою возможность помогать
вам. Дальше начинается полицейский роман, а я писал психологические драмы,
настоянные на сексуальных проблемах. А с тех пор как фюрер решил, что
сексуальные проблемы разлагают будущее нации - ее молодежь, я стал писать
нудные газетные корреспонденции.
- Будет очень плохо, если вы откажетесь. Краков превратится в пепел.
Один раз вы помогли нам,
репко помогли, неужели откажетесь во второй?
- Надеюсь, вы не станете меня пугать тем, что однажды я вам уже
помогал?
- Если б я был уверен, что поможет, - пугал бы.
- Слава богу, не врете. Пугать можно кого угодно, но нельзя пугать
художника, потому что он сам столько раз пугал себя своим воображением,
что больше ему, вообще-то говоря, бояться нечего. Писатель как женщина:
захочет отдаться - вы ее
олучите, не захочет - ничего у вас не выйдет.
- Писатель, я не верю, что вы нам откажете.
Березин Федор
Ковальчук Вера
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Каргалов Вадим
Херберт Фрэнк