чокнулся. Одному Богу известно, что он мог сказать или сделать...
достал из кармана носовой платок, чтобы приложить его к носу Оскара. Платок
был отвергнут.
часовни, и Оскар уставился на костер.
жаль. - Он оглянулся на Дауда с выражением скорби на лице. - Так нельзя
обращаться с леди, - сказал он. - В будущем мы должны постараться
исправиться.
погребальный костер.
Развей пепел и похорони кости. У меня есть маленький молитвенник - подарок
Греховодника. Мы отыщем там что-нибудь подобающее.
предпринятое оттуда путешествие и город на другом конце пути, из которого
дул такой заманчивый ветер. Когда-нибудь она окажется там. В поисках пути
туда она потеряла мужа, но с ее теперешней точки зрения эта потеря выглядела
ничтожной. Теперь она стала чувствовать по-иному, и произошло это, когда она
увидела Оскара Годольфина. Она еще не знала, что этот человек будет значить
для нее, но, возможно, ей удастся убедить его взять ее с собой, в скором
времени.
сторону Пятого Доминиона, ее воображение, несмотря на всю свою лихорадочную
работу, так и не смогло воссоздать реальность этого путешествия.
Вдохновленная несколькими подсказками Дауда, она представляла себе Ин Ово
чем-то вроде безлюдной местности, где пустынники плавали, словно
утопленники, в глубоких рвах, а твари, никогда не видевшие солнца, ползли по
направлению к ней, и путь им освещало их собственное тошнотворное сияние. Но
обитатели Ин Ово оставляли далеко позади странности обитателей морского дна.
Они обладали формами и аппетитами, не описанными ни в одной книге. Гнев и
разочарование копились в них в течение долгих столетий.
того, что рисовало ей воображение. Если бы она отправилась в путешествие на
Изорддеррекском Экспрессе, она оказалась бы не посреди солнечного города, а
в сыром подвале, в котором тайно хранились амулеты и окаменелости торговца
Греховодника. Для того, чтобы попасть на открытый воздух, ей пришлось бы
подняться по лестнице и пройти через дом. Когда она оказалась бы на улице,
то по крайней мере некоторые из ее ожиданий были бы удовлетворены. Воздух
там Действительно был теплым и ароматным, а небо - ясным. Но в небесах сияло
не солнце, а Комета, несущая свое великолепие сквозь просторы Второго
Доминиона.
вниз, на мостовую, то она увидела бы, как мерцает ее отражение в луже крови.
Именно на этом месте нашла свое завершение ссора Оскара и Чарли, и именно
там было оставлено тело брата, потерпевшего поражение.
сброшенном в водосточную канаву, вскоре распространились по городу, и не
успела последняя кровь вытечь из его тела, как за ним пришли три человека,
которых никогда раньше не видели в этом Кеспарате. Судя по их татуировкам,
это были Дертеры, и если бы Юдит стояла на крыльце Греховодника и наблюдала
бы за этой сценой, то она была бы тронута, увидев, с каким почтением они
обращались со своей похищенной ношей. С какой нежностью смотрели они на
покрытое синяками безвольно обвисшее лицо. Как один из них плакал. И также
ей могло броситься в глаза (хотя в суматохе улицы эта деталь вполне могла
ускользнуть от ее взгляда), что хотя поверженный человек (и лежал совершенно
неподвижно на носилках, которые незнакомцы сделали из своих собственных рук,
- глаза его) были закрыты, а руки свисали вдоль тела до тех пор, пока их не
подняли и не скрестили у него на груди, - вышеупомянутая грудь не была
полностью неподвижна.
покинул улицы этого города, он обладал таким запасом дыхания в своем теле,
что хотя его и можно было окрестить неудачником, трупом его назвать было
никак нельзя.
Глава 22
1
казалось, становились все короче, по мере того как они поднимались вверх,
что подтверждало подозрение о том, что ночи в Джокалайлау длиннее, чем на
равнинах. Однако доказать, что это на самом деле так, было невозможно,
потому что оба их хронометра - борода Миляги и живот Пая - по мере подъема
утрачивали свою надежность, первый - потому что Миляга перестал бриться, а
второй - потому что аппетит путешественников, а следовательно, и их
потребность в испражнении становились тем меньше, чем выше они поднимались.
Разреженный воздух не возбуждал аппетит, а, скорее, сам превратился в
пиршественное блюдо, и они могли двигаться час за часом, ни разу не вспомнив
о какой-либо физической потребности. Разумеется, они не давали забыть друг
другу ни о своих телесных нуждах, ни о цели своего путешествия, но самыми
надежными в этом смысле были животные, на чьих лохматых спинах они
восседали. Когда доки начинали чувствовать голод, они просто
останавливались, и никакая сила в мире не могла их заставить оторваться от
найденного ими куста или клочка травы, до тех пор пока они не наедались.
Поначалу это раздражало путешественников, и, спешиваясь в такой ситуации,
они ругались на чем свет стоит, зная, что им предстоит целый час безделья,
пока животные насыщаются. Но дни проходили, воздух становился все более
разреженным, и вскоре они подстроились под ритм пищеварительных трактов доки
и во время таких остановок стали устраивать трапезу и для себя.
путешествия страдают безнадежным оптимизмом. Единственная часть предсказаний
мистифа, подтвердившаяся на опыте, касалась трудности этого путешествия. И
наездники, и животные стали проявлять первые признаки упадка сил, даже не
дойдя еще до границы снежного покрова, а тропа, по которой они шли, с каждой
милей становилась все более незаметной, так как мягкую, податливую землю
сковал холод, и те, кто ступал здесь до них, не могли оставить следов.
Предвидя перспективу снежных склонов и ледников впереди, они дали доки
отдохнуть один день и предоставили им возможность наесться до отвала на
пастбище, которое, судя по всему, было последним на этой стороне хребта.
отчасти напоминало своим задумчивым обаянием. Пай, однако, отказался
придумывать имя для своего доки, утверждая, что если съесть живое существо,
которое ты знаешь по имени, это обязательно принесет несчастье, а
обстоятельства вполне могут потребовать от них пообедать мясом доки еще до
того, как они пересекут границы Третьего Доминиона. За исключением этого
маленького разногласия, их разговоры, после того как они вторично
отправились в путь, были абсолютно мирными. Оба они сознательно избегали
любого обсуждения событий в Беатриксе и их значения. Холод становился все
настойчивее. Пальто, которыми их снабдили, едва ли могли защитить от порывов
ветра, поднимавших в воздух стены такой густой снежной пыли, что они часто
теряли из) вида дорогу. Когда это происходило, Пай доставал компас,
циферблат которого для непривыкшего глаза Миляги был больше похож на
звездную карту, и определял, в какую сторону идти дальше. Только один раз
Миляга позволил себе заметить, что надеется на то, что мистиф знает, что
делает, и заработал такой испепеляющий взгляд, что с тех пор больше не
произнес по этому поводу ни слова.
с тоской вспоминать об английском январе, удача не совсем оставила их. На
пятый день после того, как они пересекли границу снежного покрова, во время
затишья между порывами ветра Миляга услышал звон колокольчиков, и,
ориентируясь по звуку, они вышли на группу пастухов из шести человек, под
присмотром которых находилось стадо в сто или больше двоюродных братьев
земного козла, только эти были гораздо более лохматыми и фиолетовыми, словно
крокусы. Пастухи не говорили по-английски, и только у одного из них -
человека по имени Кутхусс, который мог похвастать бородой, такой же лохматой
и фиолетовой, как и у его подопечных (что навело Милягу на мысль о том,
какие браки по расчету свершаются в этих безлюдных горных краях), - в
словарном запасе встречались кое-какие слова, которые Пай мог разобрать. То,
что он сказал, было неутешительно. Пастухи уводят свои стада вниз с Великих
Перевалов так рано потому, что снег покрыл пастбища, на которых в нормальный
сезон животные могли бы кормиться еще дней двадцать. ?Но этот сезон
нормальным никак не назовешь?, - повторил он несколько раз. Ему никогда не
приходилось видеть, чтобы снег выпадал так рано и так обильно; никогда еще
он не видел такого холодного ветра. Словом, он посоветовал им не пытаться
двигаться дальше. Это было бы равносильно самоубийству.
больше времени, чем они рассчитывали. Если они спустятся вниз, за пределы
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Лукьяненко Сергей
Белогорский Евгений