Чтение 59–й страницы книги ~Последний полустанок~

Пустым взглядом смотрела она на удалявшуюся машину. С ума можно сойти
от расспросов мальчишки. Что? Как? Для чего? Ну, не все ли равно, клепаная
эта погремушка, золотая, серебряная? Кому какое дело?

"Вот и неулыба идет, - заметив подходившую Нюру, неприязненно подумала
Римма. - А макинтошик на ней ничего, приличный. Опять насчет аккумуляторов
будет допрашивать. И как ей только не надоест?"

Римма не ошиблась. Нюра ей надоедала постоянными расспросами: не
уронила ли та или не замкнула ли случайно аккумуляторную банку, из тех,
что задержались в лаборатории. Римма вначале отшучивалась, а потом стала
злиться.

Действительно, привязалась по пустякам. Да разве Римма не научилась
хотя бы вольтметром пользоваться? Не поставит она разряженный аккумулятор.
А кроме того, сама Анна Васильевна проверяла. Просто-напросто ярцевские
аккумуляторы никуда не годятся. Серафим против них возражал, а Борис
настаивал на своем.

У Анны Васильевны рыльце тоже в пушку, почему она не сказала Серафиму,
что старик хочет поставить ярцевские? А ведь Серафим в ней души не чает,
по уши влюбился. Разве можно быть такой неблагодарной? Конечно, если Анна
Васильевна мальчиками увлекается, тогда понятно. Багрецов покрасивее
Серафима, да и в герои вылез. Наверное, в газетах про него напишут.

- А хлопчик-то ваш гарнесенький, - чтобы предупредить ненужные
расспросы, начала Римма, откладывая вязанье. - Вин хто? Инженер чи
начальник лаборатории?

Нюра посмотрела на еще клубившуюся пыль от машины, с которой уехал
Юрка, и удивленно переспросила:

- Какой хлопчик? Тот, что здесь сидел?

- Не прикидывайтесь, Анна Васильевна. Хиба я не чую? - Римма вытащила
из сумки зеркальце и пригладила брови. - Щастя людыне. Два закоханца.
Тильки дуже они неспокойные... Серафим, конечно, посолиднее...

- Бросьте, Римма, - отмахнулась Нюра как от назойливой мухи. - Не до
шуточек мне. Испорченные аккумуляторы сейчас проверяются. Непонятно,
почему они оказались без паспортов. Я точно помню, что паспорта были у
всех.

Римма почувствовала назревающую неприятность. В самом деле, что же это
такое получается? Ей поручили поставить банки в гнезда и присоединить к
шинам. Из второго ряда паспорта не вытащишь, - значит, вся вина ложится на
нее. Начнут докапываться, кому и зачем она отдала паспорта? А кто их
знает, может, эти аккумуляторы секретные? Правда, ее об этом не
предупреждали, но вдруг сейчас, после испытаний, взяли и засекретили
ярцевские аккумуляторы?

Откуда знать Римме, что испорченные банки были вынуты из своих гнезд, а
если так, то и паспорта можно вытащить. В кабину ее не допустили, а Нюра
не сказала, что банки стояли отдельно под каркасом.

Римма перепугалась не на шутку. Самое главное доказать, что никаких
паспортов она не брала. И, позабыв, что всегда кокетничает украинскими
словами, поспешно заговорила по-русски:

- Очень даже странно, Анна Васильевна. Ведь у нас в аккумуляторной нет
ни одной банки без паспорта. Только ремонтные... Да разве я...

- Постой, постой! - перебила ее Нюра. - А ты не заезжала тогда в
аккумуляторную? Возможно, перепутала как-нибудь?

- Вы что же, меня за дурочку считаете? - Римма поджала губы и вновь
взялась за спицы. - Ремонтные - значит испорченные. А я могла поставить
только проверенные. Слава богу, не один раз вы меня заставляли их заряжать
и разряжать. Числятся они у меня отдельно.

Хоть и трудно было Нюре, но она ничем не выдала своего волнения.

- Ты говоришь о тех банках, которые я после тебя испытывала? Их, что
ли, поставила?

Метнув вопрошающий взгляд и не заметив в поведении Нюры ничего
особенного, Римма призналась:

- Дождь был. Заехала в аккумуляторную протереть банки. Потом
испугалась, думаю, не перепутала ли? Проверила напряжение. Все в порядке.

- Ремонтные не попали?

- Конечно нет. Они же без паспортов. - Римма зашевелила губами, считая
петли, по, чувствуя нетерпеливое ожидание Нюры, добавила: - Могли попасть
только те, что вы сами проверяли.

Нюра схватилась за голову. Все позабыла, проклятая девчонка! Сколько
раз ее предупреждали, что ярцевские аккумуляторы, прошедшие больше сотни
циклов, то есть зарядов и разрядов, могут отказать в работе. Им нельзя
доверять.

"Доверять? - переспросила себя Нюра. - А девчонке-пустышке ты могла
доверить?" И сразу припомнилось, как, блуждая отсутствующим взглядом по
потолку, Римма слушала надоевшие ей инструкции. При чем тут циклы? У Риммы
свои дела, свои заботы, а на все остальное наплевать.

Лишь сейчас Римма поняла, что совершила непростительную ошибку, надо
спасать положение.

- Сами напутаете, а я виновата. Откуда я знала?

- Да говорила же я тебе тысячи раз, - чуть не плача, доказывала ей
Нюра. - Ну чем забита твоя голова? Скажи, пожалуйста?

- Чего вы на меня вскинулись? Ничего особенного не случилось.

- Не случилось? - Нюра даже привстала от удивления. - Из-за тебя люди
остались в кабине, чтобы предупредить аварию. Из-за тебя диск попал в
грозу.

Ведь приборы не работали. Из-за тебя люди чуть не погибли.

Ого! Это дело посерьезнее. Римма почувствовала непривычное волнение. Да
разве так можно клепать на человека? Она не виновата нисколечко. И Римма
бросилась в атаку:

- А кто вам позволил законы нарушать? Я еще в профсоюз пожалуюсь.

- Какие законы?

- Обыкновенные. В субботу заставили работать, да еще на два часа
задержали.

- Но ведь это особый случай. Срочное испытание.

- А мне какое дело? Очень мне интересно отгуливать в будние дни, когда
все на работе.

- Мало ли что тебе неинтересно, - терпеливо разъясняла Нюра. - Но
космические лучи...

- А мне все равно... Космические, электрические, - в руках Риммы лениво
шевелились спицы, - какие угодно. И нечего рабочего человека прижимать.
Все говорят "забота о человеке". А где она, эта забота? Никакой охраны
труда.

Целую неделю спину гнешь, и нате вам, в субботу отдохнуть не дадут.
Поневоле ум за разум зайдет. Не то что банки перепутаешь, отца с матерью
не различишь.

Глядя на то, как Римма спокойно нанизывает петли, Нюра еле
сдерживалась. Все кипело в ней. Ну еще бы, Римма знает свои права, знает и
законы, профсоюз вспомнила, охрану труда. Замучилась от безделья, устала,
бедная. И если бы не тайная радость, что все наконец выяснилось, что
отказали не новые аккумуляторы, а те, которые и должны были прийти в
негодность, то вряд ли Нюра смогла бы сдержаться.

- Все ясно. Тебе были даны новые, хорошие аккумуляторы, а ты их
заменила испорченными. Можно сейчас позвонить в институт и проверить, где
находятся банки, которые ты взяла из лаборатории. Так и скажу Борису
Захаровичу.

Повернувшись к Римме спиной, Нюра медлила, наконец решилась и пошла.

Римма вскочила, удержала ее за платье:

- Но надо, Анна Васильевна! Не говорите. Новые тоже могли испортиться.

Нюра всплеснула руками:

- Какая же ты сквернавка! Слов не нахожу. Ради собственной шкуры готова
погубить труд и счастье человека. Он всю жизнь работал над этими
аккумуляторами. Да разве ты можешь понять? У... корова!

В это слово Нюра вложила всю глубину ненависти, которой раньше за собой
не замечала.

А Римма даже не оскорбилась. Подумаешь, Художественный театр! Пусть
себе ругается - все равно никто не слышит. Ей просто завидно, что сама она
тощая, в чем только душа держится. Римме, конечно, придется стерпеть и не
огрызаться.

Зная Нюрин мягкий характер и душевную теплоту, которую Римма определяла
как "бабскую жалостливость", можно было бы на этом сыграть. У мамы такой
же характер, и Римма часто пользовалась ее слабостью.

Удивительно сочетались в Римме и ханжеская стыдливость - в музее при
виде гипсового Аполлона она всегда отводила глаза - и жесточайший цинизм.
Она никогда не позволяла себе поддаться влечению к кому-нибудь из своих
друзей.

Никто бы из них не смог признаться, что поцеловал ее хоть раз. Никогда
не обнимали ее горячие мужские руки. Как и тысячи постоянных посетительниц
танцплощадок, она танцевала лишь с подругами, автоматически вышагивая за
вечер целые километры. А если и отвечала на приглашение какого-нибудь
завсегдатая, то даже в тесной толчее умела сохранять нужное расстояние
между собой и партнером.

Она любила смотреть французские фильмы, но, когда там целовались,
обязательно опускала ресницы. Чуточку грубоватое словцо, шутливый намек на
увлечение пли возможную любовь к Римме, чем грешили летчики, сразу же
делали ее недоступной и строгой.

Мать гордилась высокой нравственностью и чистотой дочери и в то же
время не понимала, что за всем этим у нее скрывается и высокомерие и ложь,
холодное равнодушие и пустота. Мама считала ее несчастной девочкой. В вуз
поступить не удалось, балериной она не стала, актрисой тоже. Из секретарш
перебросили на производство, ученицей сделали.

А ученица эта, несмотря на свою молодость, прекрасно усвоила те
жизненные принципы, которыми столь умело пользовался ее наставник и
руководитель Толь Толич Медоваров.