Симагин слегка размяк и, пока его вели, позволил себе минуту отдыха. Дышать
было больно, особенно стоя, и тем более при ходьбе; а в пах словно закачали
сгусток расплавленного свинца, тяжко и нестерпимо мотающийся влево-вправо.
Хоть о чем-то приятном необходимо было подумать, а то уж совсем
беспросветно. А чувство, что все беспросветно - гарантия поражения. И он
вспомнил себя маленького - как он, едва приехав с родителями из Ленинграда,
едва дойдя с электрички до дому и переодевшись в вольготное деревенское,
обеими руками, на манер снегоочистителя, сосредоточенно и стремительно
метет малину, потом красную смородину, черную смородину, опять красную
смородину, опять малину, крыжовник - до оскомины во рту и урчания в
животе... а над ним - необозримое, полное солнца и птиц небо без этажей и
проводов! а тут бабушка, грузно переваливаясь, выходит на крыльцо и кричит:
<Ондрюша! Шанежки стынут! Ватрушки стынут!> И как в единственное лето,
когда они приехали туда на отпуск втроем с Антоном и Асей, те же ягоды метет
уже Антон, и бабушка, пекущая ватрушки и шаньги - уже мама Симагина, а
прежняя бабушка давно переселилась на запущенное деревенское кладбище,
отстоящее от деревни километра на полтора, и идти все вверх, вверх, среди
лугов, потом близ опушки, по красноватой земле проселочной дороги, правее
знаменитого холма, с которого на закате так сладко, сидя в цветах по самый
подбородок, смотреть на проходящие внизу поезда... дотошный Антошка все
пытался выяснить у местных, как правильно холм пишется, через какую букву
- Чалпан, Чолпан или Челпан, но никто не мог ему сказать; какие тебе буквы,
Господь с тобой - все на слух, из века в век... И как славно они тогда катили на
поезде - то и дело чем-нибудь закусывая, перекусывая, а потом затевая
трапезу всерьез, и Ася так заботливо, так ласково и радостно расстилала на
столике салфетку, чистила обоим мужчинам, а потом уж себе, неизменные
дорожные яички, сваренные вкрутую, а Симагин резал истекающие соком
помидоры и благоуханные, хрустящие свежие огурцы, и на всех остановках они
выходили подышать свежим воздухом и размяться - в ту пору совсем еще не
страшась, что вещи украдут или обчистят карманы - и смаковали
удивительные, исконные названия этих остановок, так же отличающиеся от
всех этих бесчисленных пристоличных Первомайской и Черных Речек, как
живые люди отличаются от манекенов: Тешемля, Кадуй, Комариха, Шексна и
еще какой-то совсем невероятный, потрясающий Никола-Угол... и на одной из
них уж не вспомнить, на какой именно, из репродуктора прозвучало наконец
вместо обычного дистиллированного <Поезд отправляется> родное, распевное
<Поезд отправля-атца>, и Симагин даже засмеялся от счастья, вожделенно
потер ладони: <Ну все, ребята! Урал приближается!> - на что Ася и Антон
принялись с хохотом дразнить его: <Урал приближа-атца! Урал приближа-
атца!>
места, сел на край стула напротив следователя.
прожаривая пол и стену, но Листровой не открыл ни окна, ни форточки. Не до
того. Что в лоб, что по лбу - он весь взмок от напряжения. Все лицо его было в
бисеринах и даже потеках пота.
и как садится.
Листровой.
равнодушным. Синяки совсем расцвели, мельком подумал Листровой. Всеми
цветами радуги. Мне купили синий-синий презеленый красный шар... А взгляд-
то каков!
кто-то очень хотел свалить на вас свои темные делишки. И вы наверняка знаете
кто.
заговорит и хоть словом, хоть кивком головы поможет ему. Но он не ожидал,
что это произойдет так легко и быстро. Он в отличной форме, несмотря на все
наше угощение, подумал Листровой. А может, и впрямь - сверхчеловек?
тем больше вы будете не верить, а в конце концов вызовете психиатра.
на что было отвечать. - Вокруг вас затеялась очень неприятная и очень
подозрительная возня. Вчера я полвечера провел с человеком из комитета, с
Бероевым. Он сказал, что вы его знаете.
наш куратор удостаивал меня непосредственного общения.
вы, и совершили вы все эти злодеяния каким-то сверхъестественным образом.
Связанным, как я понял, с утаенными вами от страны и народа результатами
вашей работы в лаборатории слабых взаимодействий.
не дрожали. А вот с утра, когда он велел привести Симагина и ждал тут...
переломленные спички так и летели в стороны.
для вас новостью.
сразу снова треснула, и снова проступила кровь.
образом?
спросил Листровой. Он еще не успел закончить фразу, а уже пожалел о том, что
она вырвалась; она звучала издевательски. Но сидящий напротив него человек
не обиделся, а спокойно и серьезно ответил:
происшедшем?
что Симагин еще что-нибудь скажет - но не дождался.
Непосредственно в комитет. Будут разматывать сами, я чувствую. Завтра или,
скорее, послезавтра.
справлюсь с ситуацией, то...
я все-таки надеюсь, что справлюсь.
истекающего зыбкими сизыми волокнами кончика сигареты.
слишком пережал и потерял все, чего за последние десять минут достиг, что
подозреваемый снова замкнулся и не скажет больше ни слова. Но Симагин
вдруг опять улыбнулся - улыбка, несмотря на корку крови, у него оставалась
такая, что Листровой едва не заулыбался в ответ - и сказал:
насколько мне стало легче.
моим осуждением и не рвалось бы навесить на меня июльские дела, и если бы
не вторгся в вашу епархию бедняга Бероев... ему, кстати сказать, сейчас тоже
очень туго, и тоже из-за меня, он тоже перед жутким выбором поставлен... Если
бы не все это, вы ведь не заговорили бы со мной сегодня, а еще некоторое
время пытались сами разобраться в происходящем? Правда?
разговора, предусмотрел все и подготовился ко всему - но такого он не
ожидал. У него даже слегка отвисла челюсть. Но он быстро взял себя в руки.
глазами.
усиление давления совершенно непроизвольно, не из гордыни, а по внутренней
чистоплотности, отвечают усилением сопротивления. Я очень рад, что даже
столь мощное... довольно мощное уже, как ни говори... суммарное давление не
превысило ваших способностей к сопротивлению. Я буду брать с вас пример,
честное слово.
Однако все былое разнообразие не шло ни в какое сравнение с этим
сомнительным, но, возможно, именно поэтому очень лестным комплиментом.
Корнев Павел
Суворов Виктор
Маккефри Энн
Каргалов Вадим
Флинт Эрик
Андреев Николай