Чтение 59–й страницы книги ~Бомаск~

нее, но, даже уступая ему, девица не прекращала брани и щипала его до
крови. Филипп наслаждался, открывая в себе мужские достоинства. Вопреки
мечтам наяву или, быть может, благодаря им он вдруг стал бояться, что
очутится в дурацком положении, если Пьеретта в один прекрасный день
приблизит его к себе, - словом, повторится та же история, в которой он в
свое время с отчаянием и страхом признался матери, а она направила его к
специалисту по психоанализу.

Только во вторник вечером от одного старшего мастера он узнал об
увольнениях и стачке. Но он уже достаточно выпил и выслушал это известие
рассеянно.

В среду его разбудил стук - это стучал дедушка в ставни окна,
выходившего в парк. Валерио Эмполи с самого утра пытался связаться по
телефону с Филиппом и в конце концов решился позвонить старику Летурно.
Рассыпаясь в извинениях и любезностях, он попросил позвать к телефону
пасынка.

Филипп, как был в халате, пошел в "замок" и вызвал банк.

- Ты прочел газеты, которые я тебе прислал? - спросил Эмподи.

- Нет, - ответил Филипп. - А какие газеты?

- Два номера "Эко дю коммерс".

- Ах, эти. Да, прочел две заметки, отчеркнутые синим карандашом.

- Вот именно, - отозвался Эмполи. - Надеюсь, эти заметки заинтересуют
твоих друзей.

- Каких друзей? - спросил Филипп.

- Ну, этого почтового служащего и молодую женщину...

- Ах да... - протянул Филипп.

- Ты по-прежнему с ними встречаешься?

- Ну конечно, - ответил Филипп.

- Так вот что, - сказал Валерио, - если ты не желаешь показаться
подозрительным в их глазах, советую тебе ничего не говорить о нашей
теперешней беседе...

- Не понимаю... - прервал Филипп.

- Я говорю, чтобы не показаться подозрительным в их глазах.

- А-а, - протянул Филипп.

- Ну, как там у вас в Клюзо?

- Плохо, - ответил Филипп.

- Вот как?

Последовало молчание.

- Значит, до четверга...

- Почему до четверга? - спросил Филипп.

- Да как же... - сказал Эмполи.

- Ах да... до четверга.

- До четверга, - повторил Эмполи и повесил трубку.

В продолжение всего разговора старик Франсуа Летурно не отходил от
внука.

- Из-за чего вы тут торгуетесь? - спросил он.

- Я вовсе не торгуюсь, - ответил Филипп. - Я даже на это не способен.

- Хорошенькое вы затеяли дельце, - яростно крикнул старик Летурно.

Филипп пожал плечами.

- Я никогда ничего не затеваю, - огрызнулся он.

Дедушка оглядел его с головы до ног.

- Уже полдень, - сказал он, - а ты еще до сих пор из ха" дата не вылез.
Будь я хозяином, я бы тебя немедленно турнул, не посмотрел бы, что ты мой
родной внучек.

- Я бы вам только спасибо сказал, - ответил Филипп.

- Ты лишь на одно способен, - продолжал старик, - морить голодом моих
рабочих.

- Ну знаете, и вы в свое время их поморили немало, - возразил Филипп.

- Я? - закричал старик. - Я делом своей чести считал занять как можно
больше рабочих рук.

- Чем больше волов в стойле... - начал было Филипп.

- А вы, - кричал дед, - вы лишь тогда успокоитесь, когда у вас на
фабрике будут только машины и ни одного человека.

- Однако ж, когда рабочие старели и вы не могли больше извлекать с их
помощью прибыли, вы выгоняли их прочь, как отслужившую клячу гонят на
живодерню.

- А ты гонишь их на живодерню в расцвете сил, - орал старик.

- Я?.. - сказал Филипп, отступая на шаг. - Я? - повторил он. - Я?.. Вы,
значит, до сих пор не поняли, что я заодно с рабочими против АПТО.

- А что ты для них сделал? - спросил дедушка.

- Во всяком случае, не благодетельствовал им через свою сестру и в
обмен за свои благодеяния не посылал их к исповеди, - отрезал Филипп.

- Моя бедная сестра выполняла свой долг, она, как могла, старалась мне
помочь.

- Ах! - воскликнул, не слушая его, Филипп. - Если бы они захотели меня
допустить...

- Кому это ты нужен, такой никудышник? - заметил дедушка.

- Если бы рабочие захотели иметь со мной дело... - продолжал Филипп.

Старик Франсуа Летурно долго и молча глядел на внука, затем сказал:

- Ты еще до сих пор ничего не понял в жизни. Ты все переворачиваешь
вверх ногами, все видишь навыворот. Вот что мне уже давно хотелось тебе
сказать.

И дедушка заговорил. Филипп слушал его с нескрываемым удивлением.
Говорил старик очень громко, вдруг замолкал, ворчал себе что-то под нос,
иной раз раскатисто пускал крепкое словцо, изливал, должно быть, то, что
накипело у него на душе, то, о чем шепотом разговаривал сам с собою, когда
возился в розарии. Дедушка признал, что "часто обходился круто" с
рабочими. Недаром говорили, что у него есть хватка - так тогда принято
было выражаться о некоторых хозяевах. Ведь он вынужден был защищаться от
конкурентов, которые с ним самим обходились весьма круто, и, главное,
защищаться против банкиров, спекулянтов, биржевиков - против финансистов,
а у них, как известно, нет ни стыда, ни совести, ни родины.

И что же! В конце концов финансисты его одолели.

А сейчас финансисты обрекают его рабочих на голодную смерть. Он
подсчитал, что в 1900 году на те деньги, которые рабочие получали у него
на фабрике, они могли купить куда больше всякой всячины, чем при
теперешних заработках, и после двенадцатичасового рабочего дня они не так
тупели, как теперь, с этими американскими темпами, хоть и заняты всего
восемь часов в сутки.

Из-за этих господ финансистов он, Франсуа Летурно, вынужден теперь
копаться в саду, будто какой-нибудь железнодорожный чиновник в отставке.
Но с рабочими у них не пройдет - зубы сломают. Теперь сила на стороне
рабочих, и, если они бросят вертеть эти проклятые машины, пусть биржевики
не пытаются играть на понижение, дабы пополнить свой дефицит, - все равно
не поможет, все равно сдохнут, как скорпион, который кусает себя самого. И
вот если бы он не был так стар, он, Франсуа Летурно, "великий Летурно",
первый возглавил бы борьбу своих рабочих и прогнал бы вон всю эту
безродную сволочь, которая и у него и у рабочих отняла фабрику.

Вот что выложил, примерно в этих самых выражениях, Франсуа Летурно
своему внуку. Он повторялся, начинал сызнова, он говорил о финансистах,
биржевиках и прочих с тем же презрением, с каким о них говорили его деды,
основатели первой шелкопрядильной мастерской, поставившие себе на службу
воды Желины.

Филипп вернулся домой, в бывший флигель для сторожей. Первым делом он
отыскал номера "Эко дю коммерс", полученные накануне, и внимательно
перечел заметки, отчеркнутые синим карандашом. Затем принял холодный душ
(в соседней комнате Натали установила переносный душ) и снова перечел обе
заметки. После этого он отправился в горы и долго бродил в одиночестве.
Около пяти часов он вернулся в Клюзо и побежал к Пьеретте.

Но дома он застал только Красавчика, который беспокойно шагал взад и
вперед по всем трем комнаткам квартиры. Ему страстно хотелось
присоединиться к рабочим АПТО и принять участие в завтрашней демонстрации,
но, с другой стороны, он не мог преодолеть неприязни к Миньо, который
торчит теперь возле Пьеретты и с которым придется - хочешь не хочешь -
разговаривать как с товарищем.

- Где Пьеретта? - спросил Филипп.

- А зачем она тебе понадобилась?

Филипп взмахнул газетами.

- Видишь ли, я хочу сообщить секции крайне важные сведения.

С тех пор как Филипп стал дружить с Красавчиком, он в подражание ему
тоже говорил просто "секция".

- Она дежурит в стачечном комитете вместе с товарищами, - ответил
Красавчик.

Филипп поспешил туда.

СРЕДА

О событиях, разыгравшихся в Клюзо, я узнал от своей соседки Эрнестины.

Когда в среду утром я открыл окно, Эрнестина уже была за работой -
усердно подметала крылечко. Этой осенью она ходила в узеньких брючках, на
манер лыжных, и кожаной курточке на бараньем меху.

- Там, внизу, тоже дела плохи, - крикнула она мне.

Для вящей наглядности Эрнестина ткнула большим пальцем через плечо в
направлении гор и перевала на Клюзо.

Накануне Жюстен получил повестку, извещавшую об увольнении, но все-таки
поехал в Клюзо на мотоцикле только затем, чтобы присутствовать на
собрании, устроенном стачечным комитетом. Для себя лично он не так-то уж
сильно жаждал победы рабочих, больше того, увольнение было ему на руку -
наконец-то волей-неволей придется принять давно обдуманное решение. Всю
ночь он вслух строил планы их будущей жизни: усадьбу продать, трактор