Чтение 59–й страницы книги ~Дом без хозяина~

пирог румяный", - донесся из кухни голос старушки. Славная какая
присказка, "шафран" - слово само какое-то вкусное! Но что ни говори, а все
это для _детей_! Его не проведешь - тут что-то не так!

Генрих знал теперь, что кондитер вовсе не такой добрый, как казалось
вначале. Когда мама сказала, что они переедут к нему, он подумал сначала:
"Вот здорово". Но потом понял, что это вовсе _не здорово_! Кондитер похож
на тех "добрых" учителей в школе, которые еще хуже, чем злые: такие
приходят в ярость в самый неподходящий момент.

С другой стороны, кондитер все же лучше, чем Лео. Одно-то уж, во всяком
случае, ясно: денег у них наверняка будет больше.

Зажигалка дяди Эриха, мамины часы - подарок Герта и брезентовый чехол,
в котором Карл носил котелок, были в его памяти неотделимы друг от друга,
словно они лежали на одной полке. Теперь он положил на эту полку и пилочку
для ногтей, принадлежавшую Лео. В суматохе сборов мать случайно сунула ее
в свою шкатулку с нитками. К особым запахам Эриха, Герта и Карла
прибавился еще запах Лео - запах одеколона и помады. На кухне старушка,
смеясь, говорила Вильме: "Сорока-белобока кашку варила, пирог пекла,
гостей созывала..." Генрих представил себе, как она месит там желтое
сладкое тесто, бормоча свои присказки, словно добрая волшебница
заклинания: "Этот пальчик - дрова рубил, этот - печку топил, этот - воду
носил, этот - муку покупал, а мизинчик мал, ничего не покупал, пришел и
все съел!" Вильма смеялась звонко и радостно.

Из-за дома выглянул дядя Вилль и внимательно посмотрел на него. Потом
Генрих услышал, как он поднялся на веранду и спросил Альберта:

- Что это случилось с парнишкой?

- Оставь его, - ответил Альберт.

Они говорили негромко, но Генрих слышал каждое слово.

- Нельзя ли чем-нибудь помочь ему? - снова спросил Билль.

- Можно-то можно, - сказал Альберт, - но лучше оставь его сейчас в
покое. В главном ты ведь ему не поможешь!

В деревне зазвонили колокола - печально и нежно. Генрих понял, почему
разошлись ребята, игравшие в футбол. Звонили к обедне, а все они были
служками в деревенской церкви.

- Ты пойдешь со мной? - крикнул Мартину Билль.

- Да, да, - ответил Мартин.

Цоканье мячиков сразу оборвалось. Генрих услышал, как Билль еще что-то
спросил у Альберта про него.

- Не нужно, оставь его, - ответил Альберт и, помолчав, добавил: -
Идите, я здесь посижу.

Глухо и протяжно звонили колокола. На кухне снова радостно запищала
Вильма: ее кормили яичком всмятку. Хорошо здесь, все гладенько - без
сучка, без задоринки, но все это не для него. Больно уж гладко! И запахи
здесь один лучше другого. Пахнет свежей древесиной, печеньем, свежим
тестом, но и запахи эти чужие: слишком уж хорошие!

Он выпрямился, прислонился к стене сарая и стал смотреть в открытые
окна. В зале ресторанчика за столами сидели люди, они пили пиво, ели
бутерброды с ветчиной. Девушка-кельнерша то и дело подносила бутерброды и
опять уходила на кухню. Там она резала хлеб, ветчину, делала новые
бутерброды. Генрих увидел, как девушка, отрезав кусок ветчины, положила
его в ротик Вильмы. Та начала жевать, недоверчиво нахмурив бровки. Забавно
было смотреть, как постепенно морщинки на лбу ее разгладились и она
одобрительно заулыбалась. Потом, разжевав кусок как следует и проглотив
его, Вильма просияла. Мать Альберта и кельнерша так и покатились со смеху.
Улыбнулся и Генрих - это и впрямь было забавно. Но улыбка получилась
_усталой_. Он и сам знал, что улыбается _нехотя_, как обремененный
заботами _взрослый человек_, которому не до смеха.

В этот момент к дому подъехало такси из города, и он испугался:
наверное, сейчас что-то случится, если уже не случилось. Из машины вышли
бабушка и мама Мартина. Бабушка, не вынимая изо рта дымящейся сигареты,
громко сказала шоферу: "Подождите здесь, голубчик", - и побежала к
крыльцу. Лицо у нее было красное, сердитое.

- Альберт! Альберт! - закричала она на весь двор.

Люди в ресторане повскакали с мест, бросились к окнам. В окне кухни
показались испуганные лица кельнерши и матери Альберта, а сам Альберт
выбежал во двор с газетой в руках. Увидев бабушку, он нахмурился и,
медленно складывая газету, пошел ей навстречу. Мама Мартина подошла к окну
кухни и заговорила с матерью Альберта с таким видом, будто бы это ее
совершенно не касается.

- И ты ничего не хочешь предпринять? - сказала бабушка, яростно
стряхивая пепел с сигареты. - Тогда я сама поеду туда и убью его
собственными руками! Поедешь ты со мной или нет?

- Поеду, поеду, успокойся! - устало сказал Альберт. - Но что в этом
толку?

- О чем только все вы думаете? - сказала бабушка. - Садись в машину!

- Как хочешь, - сказал Альберт.

Он положил газету на подоконник, влез в машину, открыл изнутри заднюю
дверцу и усадил бабушку рядом с собой.

- Ты, значит, останешься? - уже из машины крикнула бабушка матери
Мартина.

- Да, я подожду вас здесь, - ответила та. - Не забудьте захватить мой
чемодан, слышите?

Но шофер уже выехал со двора. Вскоре такси скрылось за поворотом.
Колокола умолкли, и мать Альберта сказала матери Мартина: "Заходите, что
же вы?" Та кивнула и сказала кельнерше: "Дайте-ка мне девочку!"

Кельнерша поставила Вильму на подоконник. Генрих очень удивился,
увидев, как мать Мартина ловко взяла ее на руки и, улыбаясь, вошла в дом.

Потом зацокал целлулоидный мячик и донесся смех Вильмы. Хорошо это все,
славно, но только не для него.

В ресторане затянули песню: "Милый лес, родимый лес, краше всех земных
чудес!" Из кухни в зал прошла кельнерша с подносом, уставленным пивными
кружками. Мать Альберта на кухне вскрыла большую банку с консервированными
сосисками, потом стала готовить салат. На веранде смеялась мать Мартина.
Смеялась и Вильма. Генрих удивился: мать Мартина показалась ему вдруг
такой хорошей и доброй.

Да, все здесь хорошо, но ему от этого не легче. Ведь сейчас его мама
"сожительствует" с кондитером. Она променяла Лео на кондитера. Это хотя и
выгодно, но ужасно!

На дороге напротив дома остановился желтый почтовый автобус.
Распахнулись дверцы, на землю спрыгнул Глум и помог сойти Больде. Больда
подбежала к открытому окну кухни и воскликнула громко:

- Что-то теперь будет?

Но мать Альберта, улыбнувшись, ответила:

- Ничего там не случится! А ты вот скажи лучше, где я вас всех спать
положу?

- Я не могу успокоиться, просто места себе не нахожу, - сказала Больда.
- Ах, я и на старой кушетке высплюсь.

Глум засмеялся и сдавленно прохрипел:

- На полу! Солома есть?

Потом он с Больдой отправился в церковь, чтобы позвать Вилля и Мартина.

"Милый лес, родимый лес, краше всех земных чудес!" - пели в ресторане,
а мать Альберта на кухне вилкой выуживала из банки большие розовые
сосиски.

С веранды донесся голос матери Мартина:

- _Не подходи так близко!_ - закричала она и тут же засмеялась
неприятно и резко. Генрих испугался и, обернувшись, увидел, что Вильма,
бежавшая к утиному ставку, остановилась, услышав окрик, и засеменила
обратно. Мать Мартина подозвала его к себе, взяла его за руку и спросила:

- Ты играешь в пинг-понг?

- Плохо, - ответил он. - Я как-то пробовал играть.

- Давай, я научу тебя, хочешь?

- Да, - сказал он, хотя играть ему не хотелось.

Она выдвинула стол на середину веранды, снова укрепила сетку и подняла
лежавшие на полу ракетки.

- Становись вот здесь, - сказала она и показала, как надо подавать мяч.

Удар был сильный, мяч пролетел высоко над сеткой, и Генрих легко отбил
его.

Вильма ползала по полу и радостно повизгивала. Ей очень нравился белый
летающий мячик. Каждый раз, когда он падал, она поднимала его и несла к
столу. Но отдавала она мячик только матери Мартина, а не Генриху.

Все время Генрих думал о том, что его мама сожительствует сейчас с
кондитером. Это было очень скверно, и казалось ему куда более
_безнравственным_, чем сожительство с Лео.

Колокола вновь зазвонили мерно и торжественно, священник сейчас
благословляет паству. Потом курят ладан и поют "Tantum ergo". Он пожалел,
что не пошел с Мартином, они стояли бы с ним рядом в полутьме между
исповедальней и дверьми.

Генрих быстро усвоил, что мяч надо подавать резким и сильным ударом.
Несколько раз ему уже удалось так подать мяч, что мать Мартина не смогла
его отбить. Она засмеялась, но стала играть с ним всерьез, лицо ее приняло
сосредоточенное выражение.

Трудно было следить за полетом мяча и вовремя отбивать его. Генрих
думал совсем о другом: об отце, о дядях, о кондитере, который сейчас
сожительствует с его мамой. А у Мартина мама красивая, высокая, стройная,
белокурая. Теперь она очень нравилась ему, особенно когда, не прерывая
игры, вдруг поворачивалась к Вильме и ласково улыбалась ей. Вильма сияла,
ей это тоже очень нравилось.

Улыбка у мамы Мартина была светлая, такая же хорошая, как и все здесь,
- как звон колоколов, как запах сдобного теста. Все это ему здесь дарили -
и улыбку и колокольный звон, - и все же подарок оставался чужим. Ему снова
вспомнился запах Лео - запах туалетной воды и помады, вспомнилась и его