Георгиев - разведчик? Утром вышел к нам на батарею. Ты тоже разведчик?
Ранены. Обморожены все. Целый день мы с немцем. Взяли на рассвете. На шоссе.
Из машины. Важный немец... Георгиева послали... сказать...
разведчик, что утром у Чубарикова? Тот самый? Бывает же! Вот, славяне,
ядрена мама! Так что те ребята, из разведки?
безжизненно привалясь к брустверу, закрыв глаза. - Где остальные, далеко
отсюда? Ты ранен? И немец, говоришь, с ними? По тебе стреляли?
Кузнецов, вглядываясь в его разлепившиеся губы, уловил:
сюда. Побежал. А там немцы везде. Две машины. Стрелять не мог. Руки
обморожены, как култышки. А по мне стреляли... Взять надо их, ребята, взять!
Двое наших там... Немец больно важный!..
бруствера.
бил нахлестами поземки из степи. Вся степь переменчиво обнажилась под светом
ракет, змеилась, белой рябью наползала из-за черных груд сожженных танков,
за которыми стеной вырастало низкое небо в моменты темноты. Ветер с поземкой
усилился к этому дикому часу декабрьской ночи, разбросал, погасил последние
пожары боя. И невозможно было поверить, что где-то там, в умерщвленной
танками, выжженной морозом степи, еще могли быть люди, оставались двое наших
разведчиков... Кузнецов хотел понять, куда стреляли немцы, хотел засечь
направление трасс, но мешали угрюмые громады сгоревших танков.
точнее? Можешь сказать точнее?
пальцы, пытаясь отогреть их, пошевелить ими, но пальцы не разгибались. Не
опуская рук от подбородка, он сделал движение ногой, чтобы встать, но
мгновенно ослаб в этой попытке, откинулся на кромку бруствера, прошептал:
прямо перед балкой... Скорей бы вы, артиллеристы!..
- сказал Уханов и оглянулся по сторонам. - Чибисов! Быстро в котелок снега -
и ко мне! Только чистого снега, без пороха. За огневой набери. Понял?
вскинул на Уханова пришибленный взгляд зверька; потом из-под его
подшлемника, заросшего сосульками на рту у подбородка, проник вместе с паром
тихий, скулящий звук. И так, тоненько поскуливая, он, как раздавленный,
пополз на коленях от орудия, елозя валенками, распластав по земле полы
шинели - и во всем этом было нечто отвратительное, жалкое, словно он уже не
воспринимал ничего, потерял способность по-человечески передвигаться,
понимать что-либо.
бегом!
до ровика, канул в его темноту.
вслед:
старший сержант.
Нечаев. Тоже полезно будет - напудрился, попка. - И он легким похлопыванием
рукавицы повернул лицо Нечаева к себе. - Три сильнее, а то амба щечкам!
перчатках руки, ноги в валенках, все жестче корябало когтями, раздирало
лицо, и, глядя на разведчика, на его скрюченные возле подбородка пальцы, на
их холодную костяную твердость, отчетливо вообразил, как тот бежал пятьсот
метров до батареи, не стреляя, - его пальцы, наверное, не сумели стронуть,
нажать спусковой крючок автомата... А волосы парня густо седели от
застрявшей в них снежной крупы, густой иней налипал на ноздрях, ледком
спаивал ресницы, и с клубами пара из его рта выдавливался шепот:
немцем. За бронетранспортерами. Бомбовая воронка...
пока Уханов натянет на голову разведчика шлем, сказал вполголоса: - Что,
Уханов, будем делать? Пятьсот метров... Слева немцы, похоронная команда. А
если нас пойдет четверо, с четырьмя автоматами?.. Возьмем гранаты. Нечаева
оставим возле орудия, на всякий случай. Надо идти. Как считаешь?
права не пойти, не имеют права не сделать попытку прорваться к этим двум
раненым разведчикам, о которых сообщил парень. Он понимал, что никому из них
- ни ему, командиру взвода, ни Уханову - нельзя будет спокойно жить потом,
если они оба не примут такого решения, -другого выхода не было. Он ожидал
ответа Уханова, доверяя его трезвости и опыту больше, чем себе.
батарею вышли... Попытаемся?
затем надел их, похлопал ими по коленям и с неприязненной досадой из-под
белой наледи на бровях глянул на Кузнецова.
пятьсот метров не пять метров. Главное, смазка бы в автоматах не замерзла!
Послушай-ка, лейтенант. Затихли фрицы.
ни одной ракеты; везде сереющие контуры сгоревших танков, извивающиеся меж
ними змеи поземки, ее перекаты по брустверу.
Где снег? Какого дьявола!
глаза - провалы страха в искрящемся панцире подшлемника; шмурыгая валенками,
волоча по земле набитый снегом котелок, на четвереньках скатился к орудию,
безголосо вскрикивая:
Нечаев, дай-ка ему хлебнуть из фляжки, в себя придет!
шепча, с робостью отползал задом от парня, который громко застонал, когда
Уханов окунул его руку в котелок со снегом.
правее орудия, и с окликом: "Кто идет?" - схватил автомат разведчика, но из
полутьмы выделились на свету два силуэта, ответный крик хлестнул оттуда:
старшина Голованов. Оба вбежали на огневую позицию, и Дроздовский, загнанно
переводя дух, выговорил:
его властного голоса и со стиснутым на груди автоматом присел на станину,
сжатыми губами, молчанием давая понять, что не забыл то, что было между
ними.
он?
обдав запахом мерзлой шинели, и, чтобы удостовериться самому, нагнулся над
Ухановым, над разведчиком, включил карманный фонарик. Свет пронзил, заклубив
в плоском лучике желтый туманец, выхватил крепко сомкнутые зубы на
запрокинутом к брустверу перекошенном курносом лице парня, сверкнули на
скулах льдистые комочки, образовавшиеся от слез боли.
надели, не слышу я...
снегом руки парня, обозленно отодвинул плечом фонарик.
выстрелы, скользнули огоньки над бруствером, и Дроздовский, слегка наклонив
голову, пряча погашенный фонарик, но нисколько не удивленный, процедил
иронически:
требовательностью: - Кто этот парень? Как он попал к вам?
и излишне лениво ответил Дроздовскому: - Этот парняга - разведчик, комбат.
Из той разведки, что ночью ушла и не вернулась. Если помнишь, первый утром к
нам во время бомбежки пришел - Георгиев его фамилия. Это второй. А там,
оказывается, еще в живых два. Двигаться не могут... Говорит: обморожены и
ранены. Да еще в компании с "языком". Целые сутки. Вот какая картинка,
комбат.
опустившись на корточки, неуклюже огромный старшина Голованов, приглядываясь
к тихонько постанывающему разведчику. - Он сообщил? Он без сознания - бред у
него. Там землю танки с дерьмом смешали. Где разведчики?
и выпрямился так резко, гибко, словно в нем пружина разогнулась. - Забыли