встреча мимолетна и произошла при столь мрачных обстоятельствах, соглашаюсь
я терпеливо и спокойно исполнять твои прихоти".
чтобы я погостила еще неделю. Она утверждала, что ее планы требуют всего ее
времени и внимания; она намеревалась уехать куда-нибудь в далекие края и
поэтому проводила весь день в своей комнате, заперев дверь на задвижку, и
там укладывала чемоданы, разбирала вещи в комодах, жгла бумаги и ни с кем не
виделась. Она просила меня вести хозяйство, принимать посетителей и отвечать
на соболезнующие письма.
тактичное поведение! Какая разница - жить с таким человеком, как вы, или с
Джорджианой: вы делаете свое дело и ни на ком не виснете. Завтра, -
продолжала она, - я покидаю Англию. Я решила поселиться под Лиллем - это
нечто вроде монастыря; там я могу жить тихо и спокойно. Я решила посвятить
свое время изучению догматов католической церкви, а также ознакомлению с ее
обрядами; если эта религия, как я надеюсь, удовлетворит мои стремления к
достойной и упорядоченной жизни, я приму учение римской церкви и, вероятно,
уйду в монастырь.
ее. "Это как раз по тебе, - подумала я, - ну что ж, скатертью дорога".
лишены здравого смысла. Я ответила:
погребены в каком-нибудь французском монастыре. Однако это не мое дело. И
если вам это нравится, так и поступайте.
упомяну здесь же, что Джорджиана сделала блестящую партию, выйдя замуж за
богатого, но очень потасканного джентльмена, Элиза же приняла постриг и в
настоящее время является настоятельницей монастыря, где она была послушницей
и которому пожертвовала все свое состояние.
короткого отсутствия; я никогда не испытывала этого ощущения. Когда я была
еще ребенком, я знала, что значит возвращаться "домой" в Гейтсхэд после
длинной прогулки и ожидать, что сейчас тебя будут бранить за твой озябший
или угрюмый вид; и позднее - что значит возвращаться из церкви "домой" в
Ловуд, ощущая мучительную потребность в сытном обеде и отрадном тепле и
зная, что ни того, ни другого не будет. Ни одно из этих возвращений не могло
быть ни приятным, ни желанным; никакое чувство не влекло меня тогда, подобно
магниту, к какому-нибудь определенному месту, становясь все сильнее по мере
того, как я к нему приближалась. Каково же будет мое возвращение в
Торнфильд?
в первый день и ночевала в гостинице, на второй день - опять пятьдесят миль.
В течение первого дня я не переставала думать о миссис Рид и ее последних
минутах: я видела перед собой ее искаженное, бледное лицо, слышала странно
изменившийся голос, вновь представляла себе день похорон, гроб, заупокойную
службу, вереницу одетых в черное арендаторов и слуг, - родственников было
очень мало, - мрачные своды склепа, безмолвие церкви, торжественность
богослужения. Затем мои мысли перешли к Элизе и Джорджиане; я видела одну в
центре бального зала, другую в монашеской келье и размышляла об их
характерах и склонностях, делавших их столь несхожими между собой. Когда я
вечером приехала в большой город, эти мысли рассеялись; ночь дала им другое
направление. Я легла в постель, и воспоминания уступили место мыслям о том,
что ждет меня впереди.
прожить? Недолго, в этом я была уверена. Миссис Фэйрфакс писала мне, что за
время моего отсутствия гости разъехались; мистер Рочестер отбыл в Лондон три
недели назад, его ждали домой еще на прошлой неделе. Миссис Фэйрфакс
предполагала, что он уехал в связи с предстоящей свадьбой, так как говорил
что-то о приобретении нового экипажа; она добавляла, что мысль о его
женитьбе на мисс Ингрэм все еще кажется ей странной. Но, судя по тому, что
говорят все кругом, и по тому, что она сама наблюдает, надо полагать, что
событие это скоро свершится. "Странно было бы сомневаться в этом, - добавила
я мысленно. - Я нисколько не сомневаюсь".
Ингрэм, а под утро, в особенно ярком сновидении, я видела, как она запирает
передо мной ворота Торнфильда и указывает на незнакомую мне дорогу; а мистер
Рочестер стоит тут же, скрестив руки, и насмешливо улыбается, как будто
издеваясь и над ней и надо мной.
не выслали в Милкот экипажа. Меня больше привлекала спокойная одинокая
прогулка. И вот, оставив чемодан на постоялом дворе, я в тихий июньский
вечер, около шести часов, вышла на дорогу, ведущую к Торнфильду; она
тянулась полями, и ею редко пользовались.
обеим сторонам дороги косцы сгребали сено. Небо, хотя и не безоблачное,
сулило ясную погоду; его голубизна, кое-где проступавшая сквозь легкий
облачный покров, казалась особенно светлой и спокойной. Закат алел теплым
сиянием, дождевые тучи не омрачали его. Казалось, среди мраморных облаков
горит огонь, зажженный на алтаре, и через эту завесу просвечивает золотистый
багрянец.
становилось у меня на душе, так что я даже вдруг остановилась и спросила
себя: что означает эта радость? Ведь я же не домой возвращаюсь, не на
постоянное свое место, не туда, где близкие друзья скучают по мне и ждут
моего приезда. "Конечно, миссис Фэйрфакс встретит тебя своей спокойной,
приветливой улыбкой, - говорила я себе, - а маленькая Адель будет хлопать в
ладоши и прыгать вокруг; но ты прекрасно знаешь, что думаешь не о них, а о
ком-то другом, кто не думает о тебе".
мне, что мне радостно будет опять увидеть мистера Рочестера, независимо от
того, взглянет ли он на меня; и добавляло: "Спеши, спеши, будь с ним, пока
это тебе дано, ведь еще несколько дней или недель самое большее, и вы
расстанетесь навек". И, судорожно подавив в себе какое-то еще неведомое мне
отчаянье, какое-то новое тяжелое чувство, которого я не могла и не хотела в
себе допустить, я поспешила вперед.
косцы уже кончили работу и возвращаются домой с граблями на плечах, - именно
сейчас, когда возвращаюсь и я. Впереди еще одно-два поля, затем только
перейти дорогу - и я окажусь перед воротами Торнфильда. Как пышно цветет
шиповник в этом году! Но мне некогда нарвать букет, надо торопиться домой. Я
миновала высокий куст шиповника, протянувший густолиственные цветущие ветви
над тропинкой. Вот уже передо мной знакомая изгородь - и вдруг я увидела
мистера Рочестера, который сидел с записной книжкой и карандашом в руках и
что-то писал.
теряю власть над собой. Что это значит? Я не ожидала, что буду так дрожать
при встрече с ним, что голос откажется мне служить или что мной овладеет
такое волнение. Я сейчас же поверну обратно, я не допущу в себе такого
безумия. Есть и другая дорога к дому. Но если бы я знала даже двадцать
других дорог, было уже поздно: он увидел меня.
Подойдите сюда, пожалуйста!
и забочусь только об одном - казаться спокойной, а главное - подчинить себе
выражение своего лица, которое, я чувствую, упорно не повинуется мне и
стремятся выразить то, что я твердо решила скрыть. Но у меня есть вуаль, и я
опускаю ее. Может быть, мне все-таки удастся сдержать себя и выйти с
достоинством из этого положения.
ваших проделок! Не послать за экипажем, который, громыхая колесами, привезет
вас, как обыкновенную смертную, - нет, вы предпочитаете незаметно пробраться
к себе домой вместе с сумерками, точно вы греза или тень. Где вы, черт вас
возьми, пропадали весь этот месяц?
другого мира, из дома, где побывала смерть, и возвещает мне это, встретив
меня наедине в сумерках. Если бы я смел, я прикоснулся бы к вам, чтобы
убедиться, материальное вы существо или тень, о легкокрылый эльф!.. Но
скорее я мог бы поймать блуждающий болотный огонь, чем вас. Изменница,
изменница! - добавил он, помолчав. - Целый месяц ее не было возле меня! И
она, конечно, совершенно забыла обо мне, клянусь!
невзирая на мучительный страх, что он скоро перестанет быть моим хозяином, и
на уверенность, что я ничего для него не значу. Но у мистера Рочестера была
такая способность распространять вокруг себя радость (или так по крайней
мере мне казалось), что даже и те крохи, которые случайно перепадали мне,
бедной перелетной птице, казались мне пиршеством. Его последние слова были
для меня бальзамом. Из них как будто явствовало, что ему в какой-то мере
важно, забыла я его или нет. И он назвал Торнфильд моим домом. О, если бы он
был моим!
чтобы он посторонился. Я осведомилась, был ли он в Лондоне.