я не слышал, но сужу по жестам и спокойной неспешности. Наконец молодому
чеченскому парламентеру, видимо, надоели эти пустопорожние переговоры.
Всадники развернули коней и разъехались в противоположные стороны, но -
разными аллюрами. Чеченец гнал галопом, а Моллер трусил манежной рысью.
Однако наши противники терпеливо дождались, пока он не спешился и не отвел
лошадь за скалу. Тогда они дружно заорали и помчались на нас со всех трех
сторон.
камнем.
только блеск чеченских шашек, но и бородатые лица передовых конников и
слышал не только их рев, не только согласный грохот копыт, втянувшихся в
общий ритм, но и отдельные возгласы особо распаленных глоток...
эта команда: железной выдержке нашего поручика можно было позавидовать. Зато
большинство солдат успело разобраться в своих целях, и залп прозвучал
впечатляюще. Не менее дюжины всадников оказалось на земле.
и помчались на прежние позиции. Однако по пути добрая четверть из них на
скаку попадала на землю.
расположился за соседним камнем.
винтовки не бросил.
закричали первые раненые.
внимательнее, ребята, сейчас опять пойдут!..
откатились, и вновь их стрелки начали обстрел, не давая нам пошевелиться...
стремительной конной атакой, конная атака - обстрелом. Уже убили
Мздолевского, неосторожно выглянувшего из-за камня, еще двоих или троих, что
ли, да ранили с добрый десяток. У нашего противника оказалось не только
численное, но и тактическое преимущество, что говорило не просто об опытном,
но и о думающем их командире. Чеченцы вели переменный бой, не давая нам при
этом передышки и привязав нас к укрытиям, тогда как сами получали
возможность хоть чуточку да передохнуть: когда шла пальба - отдыхали
конники, когда атаковали конники - отдыхали стрелки. А мы не имели никакой
возможности перевести дух, дать успокоиться нервному напряжению, хотя бы на
миг отвести глаза от противника.
бой шел всего-то два часа восемь минут: Моллер засек время по своему
брегету. А через полчаса после его начала противник изменил тактику - ох,
толковый нам достался командир с той, вражеской стороны! Он приказал своим
стрелкам вести огонь и во время конной атаки - до тех пор, пока свои
всадники не перекроют им цели. Он сократил нам и без того считанные
мгновения, когда мы могли хотя бы оглядеться, подбодрить друг друга,
оттащить раненых в укрытие, отдать команды, наконец. Он как бы изолировал
нас друг от друга, заставил каждого из нас драться только за себя,
рассчитывать только на себя и бороться за собственную жизнь.
личного укрытия, не получив ясной команды, практически не ощущая плеча
соседа. Так долго продолжаться не могло: каждый человек имеет предел личной
выдержки и боевой выносливости. В конце концов слабое звено должно было
лопнуть, и какой-либо из солдат, отупев от бесконечного напряжения
собственных сил и собственного внимания, мог либо не успеть укрыться при
обстреле, либо кинуться бежать в момент начала атаки...
и конский топот вместе с их дикими криками заглушал слова. - Последний
ящик... у расселины...
мною почему-то сорвался с места Пров, но ранило меня, а не его. Ранило
пустячно: зацепило бок, надломив ребро. Боли я не почувствовал, но кровь
потекла обильно...
патроны!..
скал.
чеченскими шашками. Я оценил это мельком, успев подумать, что долго нам не
продержаться. Сел у входа, торопливо сорвал с себя мундир, окровавленную
рубаху. У кого-то попросил пороховницу, кто-то протянул мне ее. Я начал
сыпать порох на рану: помню, дрожали руки. И я не глядел, как сыплю, а
озирался с некоторым изумлением, что ли, если в той обстановке уместно
употребить это слово. Изумлением потому, что в тесной этой щели всем
распоряжалась Вера Прокофьевна, когда-то показавшаяся мне перепуганной до
конца дней своих. Она споро и умело перевязывала раненых лоскутами их же
рубах и остатками своих нижних юбок, не забывая бормотать притом такие
женские и такие нужные солдатам слова:
солдатского исподнего и собственных одежд, кому-то давала пить, кого-то
утешала... Я успел подумать, что она - образец офицерской жены, да и Вера в
скором будущем таковой станет, поджег трутом (вот кто мне его запалил,
напрочь не помню...) порох на ране, взвыл от дикой боли, и тут в щель
втащили Моллера.
невозможно, но не воспринимать ее, что ли, я себя заставил. И выбежал из
расселины.
матерщиной, лошадиным ржанием... Я подхватил чье-то ружье, в кого-то всадил
штык, кого-то огрел прикладом - все уже как в тумане, как в тумане...
заорал что-то воодушевляющее: атака и без меня уже захлебывалась, чеченцы
начали откатываться. Я успел упасть за свой камень, обнаружил по соседству
Прова. Спросил, помню:
из-за которой, по убеждению Сурмила, и шла вся эта странная война. Мы
выдержали пальбу и даже устояли в еще одной атаке, но устояли из отчаянных,
последних сил, и я обреченно понял, что они - последние...
орудий. Следом за ним еще один, еще, еще... Не знаю, откуда стреляли, где
рвались ядра, а только чеченцы начали разворачивать коней...
не мог заглушить в себе пальбу, крики, лошадиное ржание, предсмертные стоны.
Может быть, потому, что к нам ходят как на экскурсию, только не с билетами,
а с подарками.
всего два десятка с половиной при одном, да и то раненом командире. Мы
потеряли девятна-дцать убитыми, да еще пятеро скончались от ран и потери
крови. Дорого нам стало освобождение генеральской жены и ее компаньонки, но
спасение женщин равно спасению солдатской чести, да к тому же спасли мы три
жизни вместо двух. Три потому, что супруга генерала Граббе ожидала ребенка,
хотя я узнал об этом позже. Да, мы стали героями, и о нас разговоров сегодня
- во всех линейных крепостях.
вспоминаю, как брели мы, чудом спасенные, к крепости Грозная по неласковой
кавказской земле. Не брели - ползли, еле волоча ноги. Солдаты из Грозной
тащили на себе наших обессилевших раненых, я тащился сам... Нет, нет, я на
Прова опирался, счастливчика Прова, которого ни разу так и не зацепило. Ни
клинком, ни пулей. А Сурмил с кем-то из грозненцев нес потерявшего сознание
Моллера, голову которого бережно поддерживала Вера. В оборванном,
окровавленном платье, с растрепанными и спутанными волосами... И генеральша
- тоже оборванная и тоже почему-то окровавленная - шла пешком, опираясь на
кого-то из офицеров Грозненского гарнизона...
Смутно помню, как меня осматривали врачи, как кто-то из них ворчал
неодобрительно:
Провалился часов на четырнадцать...
глядь - батальон с артиллерией!..
видом бродил по огромной нашей палате и виновато оправдывался: