смотрел на мелькавшие перед ним деревья, соломенные крыши, вспаханные поля,
на пейзаж, менявшийся при каждом повороте дороги. Такое созерцание иногда
целиком поглощает душу и почти освобождает ее от необходимости думать.
Видеть множество предметов в первый и последний раз - что может быть
печальнее этого и вместе с тем многозначительней! Путешествовать - значит
рождаться и умирать каждую секунду. Быть может, в самом туманном уголке
своего сознания он сопоставлял эти изменчивые горизонты с человеческим
бытием. Все жизненные явления непрерывно бегут от нас. Сумрак чередуется со
светом. После яркой вспышки - тьма; вы смотрите, спешите, вы протягиваете
руки, чтобы схватить мимолетное видение; каждое событие - это поворот
дороги; и вдруг приходит старость. Вы чувствуете толчок, вокруг черно; вы
смутно различаете перед собой темные врата, угрюмый конь жизни, который вез
вас, останавливается, и некто с закрытым лицом, некто, неведомый вам,
распрягает его во мраке.
Правда, дни в это время года были еще короткие. Он не остановился в Тенке.
Когда он выезжал оттуда, - рабочий, мостивший щебнем дорогу, поднял голову и
сказал:
рабочий. - В четверти часа езды отсюда она загорожена, проезда нет.
переправьтесь через реку и, когда доедете до Камблена, возьмите вправо. Это
и будет дорога на Аррас, через Мон-Сент-Элуа.
сударь, - сказал рабочий, - я вам дам совет. Лошадь у вас устала,
воротитесь-ка вы в Тенк. Там есть хороший постоялый двор, там и переночуете.
А завтра поедете в Аррас.
там пристяжную. А конюх проводит вас по проселочной дороге.
проехал той же дорогой, но уже крупной рысью, с хорошей пристяжной. Конюх,
величавший себя почтарем, сидел на передке двуколки.
переваливалась из одной колеи в другую. Путник сказал почтарю:
теперь свою лошадь. Ночью трудно ехать по этой дороге. Не вернуться ли вам
ночевать в Тенк? А завтра мы могли бы рано утром быть в Аррасе.
стлались по холмам и вдруг отрывались от них, словно клубы дыма. В тучах
мерцали белесоватые отблески. Сильный ветер, дувший с моря, грохотал так,
будто кто-то невидимый передвигал тяжелую мебель. Все вокруг словно застыло
от страха. Сколько ужаса таит в себе могучее дыхание ночи!
смутно припомнилось другое ночное странствие - по широкой равнине в
окрестностях Диня. С тех пор прошло восемь лет, но, казалось, это было
вчера.
три лье.
не подумать об этом раньше, - что, возможно, все его усилия напрасны; что он
даже не знает, на какой час назначено слушание дела; что он должен был
осведомиться хотя бы об этом; что опрометчиво было ехать наобум, не зная,
послужит ли это к чему-либо. Затем, прикинув в уме, он рассчитал, что обычно
судебные заседания начинаются в девять часов утра; что это дело не могло
затянуться надолго, - вопрос о краже яблок должен был отнять очень мало
времени; что после него оставалось только установить личность обвиняемого,
то есть выслушать пять-шесть свидетельских показаний, не дающих адвокатам
материала для длинных речей; словом, что он приедет, когда все уже будет
кончено!
Мон-Сент-Элуа.
Глава шестая. ИСПЫТАНИЕ СЕСТРЫ СИМПЛИЦИИ
жар; ее мучили сны. Утром, во время обхода врача, она была в бреду. Врач
заметно встревожился и попросил, чтобы ему тотчас дали знать, как только
придет г-н Мадлен.
бормотала про себя какие-то цифры, словно вычисляя расстояние. Глаза у нее
ввалились и смотрели в одну точку. Они казались почти потухшими, но
временами вдруг загорались и сияли, как звезды. Должно быть, при приближении
роковой минуты небесный свет озаряет взоры тех, кто не увидит больше земного
света.
неизменно отвечала: "Хорошо. Но мне хотелось бы видеть господина Мадлена".
последнюю радость, она была собственной тенью, теперь она стала собственным
призраком. Физический недуг довершил дело недуга нравственного. У этой
двадцатипятилетней женщины был морщинистый лоб, дряблые щеки, заострившийся
нос, обнажившиеся десны, свинцовый цвет лица, костлявая шея, торчащие
ключицы, хилое тело, землистая кожа, а в отраставших белокурых волосах
появилась седина. Увы! Как искусно болезнь надевает на нас личину старости!
приходил ли в больницу г-н мэр, и покачал головой.
здесь была проявлением его доброты.
минут она чуть не десять раз спросила у монахини: "Сестрица, который час?"
лежала почти неподвижно, села на постели, судорожно стиснула свои худые,
желтые руки, н монахиня услышала, как из ее груди вырвался глубокий вздох,
который говорит о том, что с сердца свалился камень. Потом Фантина
обернулась и посмотрела на дверь.
не шевелясь, затаив дыхание. Сестра не решалась заговорить с ней. На
церковной колокольне пробило четверть четвертого. Фантина снова откинулась
на подушку.
часы, Фантина приподнималась и смотрела на дверь, потом снова падала на
подушку.
жаловалась, никого не обвиняла. Она только кашляла страшным, зловещим
кашлем. Казалось, на нее нисходил мрак. Она была бледна, как смерть, губы у
нее посинели. Время от времени она улыбалась.
кротко:
искала или вспоминала что-то. Вдруг она запела слабым, как дуновение
ветерка, голосом. Монахиня стала прислушиваться. Вот что пела Фантина:
Акунин Борис
Суворов Виктор
Буркатовский Сергей
Суворов Виктор
Орловский Гай Юлий