Только вот закинули животник, и готово дело -- таймень попался!
Давай лучше я! Я -- везучий!
вытаскиват!..
темноту во всю глотку: -- Алешка! АлешкаТаймень попался! Здорову-у-ущий!..
-- Как будто Алешка мог меня слышать.
сроду не бывало.
дергало, тукало по ней так, будто она к моему сердцу прикреплена. Не помня
себя, начал отталкивать Саньку, тащить, и он кричал теперь уже мне:
таймень! Ну не везучий ли я! Не колдун ли?
ней, с удой! Вырежем! Я хоть че стерплю! -- Санька визжал, взрыдывал, а я
боролся с рыбиной и никак не мог подвести ее к лодке.
цапнул! -- объяснил мне Санька рыдающим голосом, но я не слушал его. Мне
сейчас не до Саньки было!
к веслам, запутался в животнике, забыл, что он ведь тоже на крюк попался, и
тут в мои бродни вцепился крючок. Я тоже попался в животник.
лодку. -- Уйде-о-от!..
завалилась на бок, и меня обожгло холодной водой. Я забултыхался. Рядом
бился Санька. Его запутало животником.
рубаху.
горле, но я не выпускал Саньку. Меня дергала за бродень рыбина, тянула
вглубь, на струю. Рука моя стукнулась обо что-то твердое. Льдина! Я вцепился
пальцами в ее источенную, ребристую твердь.
почувствовал, что с нами стряслась оеда.
палкой -- не успел бы. Он ухнул в воду, наклонил черемуху. Я отпустился от
льдины и схватился за куст одной рукой, затем подтянул к себе Саньку.
крепким, выдюжил. Алешка подхватил и выволок Саньку на берег, я вылез сам.
Без бродня. Рыбина сняла с меня обуток. Дедушкин бродень. И ушла с ним.
Никто уже не дергал животник. Я весь был им опутан и услышал бы рыбину.
Санька оторвал крючок вместе с коленцем и выпутался из животника.
кулаком по мокрой земле.
селе.
на траву и сразу смолк.
А он -- баба! Ты чЕ сидишь? -- взъелся я на Саньку. -- Завяжи руку, и станем
животник распутывать... Расселись тут... Рыбаки! Другой раз свяжусь я с
вами!
куда что делось? -- подчинялся мне, как миленький, и даже несмело попытался
утешить, когда помогал распутывать животник.
налим!
мокром. Я дул на руки, пытаясь согреть пальцы.
робким, простеньким голосом. -- Ноги у тебя рематизненные... Захвораешь.
дну, хрен достанешь хоть одну!..
понял: характером я весь в бабушку свою Катерину Петровну, а не в деда, как
утверждает она.
оплеуху, дрова таскал, несмотря на боль и рану. Огонь поднял до небес. Живо
навел я тут порядок. Разбаловались, понимаешь! Все бы им игруньки, бабы да
мамы!..
его к кусту и закинул недалеко. Санька ждал меня на берегу, к огню не
уходил.
тащился за мной, придумывал и не мог придумать, чего бы сказать дружеское,
умягчающее отношения в беглой артели, оставшейся без транспорта, почти без
харчей и обуток, -- вор слезлив, плут болтлив.
сушилась одежда. Я помаячил Алешке, чтобы принес из старого остожья сена.
Прелое было сено, одонье. Кто же доброе оставит? Доброе зимой вывезли. И все
же не на голой земле плясать.
будто серебряные хвосты волшебных, сказочных птиц, да нам-то не до сказок!
Не до красот! Напялили сырую одежонку. Алешка почернел от боли, от знобкой
стужи. Я оторвал от подола рубахи лоскут, перевязал еще раз ему ногу. Рана
была мокрая, сочилась кровью. Санька грел у костра завязанную с крючком
руку, то и дело принимался на нее дуть, но не выл. И Алешка не выл, бабу
тоже больше не звал -- артель сдавала, надо было что-то придумывать, так нам
не выдюжить до утра.
стало от холода, зуб на зуб не попадал. Мигом перенесли костер на другое
место, замели смородинным веником угли в сторону, на прогретую землю
набросали веток, сена и тесно улеглись.
В роте рыбина была!..
двора, а уже тоска изняла! Явственно видел я, до боли ощущал каждой жилочкой
краснохвостого тайменя -- на полтора пуда! В серебряных пятнах по скатам
толстой спины, с пепельно-серыми боками, с белым нежным брюхом. Огромного,
открывающего огненные жабры, хлестко бьющего хвостом по доскам лодки. И еще
толпу деревенского люда видел на берегу. Мужики, женщины, ребятишки
смотрели, как я иду, согнувшись под тяжестью рыбины, хвост ее волочится и
бьет по камням. Я бы уж обязательно его живого домой притартал -- неживую
если рыбу домой приплавишь, ловиться впредь не будет -- Ксенофонт говорил, И
вот я иду, пру домой тайменя, а про меня говорят, а про меня говорят... И
только хорошее: что везучий я, что колдун и что такому удачливому человеку
ничего не страшно будет в дальнейшей жизни...
река, плещется, буйствует, пьяная от половодья. И где-то в ней ходит таймень
с оторванным крючком и с броднем. Ну что ему стоило? Ведь все равно, если
запутается животником за корягу или за камень -- сдохнет. Так уж лучше бы...
здесь колодой...
шевелилось в кустах, поталкивало их. Льдины. Из подмытых яров острова все
отваливалась, отваливалась земля, выпугивая из норок береговушек, и они
молча, слепо выметывались в ночь, мчались от яра и пропадали во тьме,
поодиночке, всегда птичьей толпой живущие, стайные, веселые птички, куда они