ости, да где он, труд-то и хлеб, легким бывает?
старики Завьяловы все-таки снарядили их в дорогу, набили съестным продуктом
холщовый мешок. Настасья Ефимовна поплакала, Корней Измоденович на нее
покрикивал, покашливал, кряхтел, пытался шутить.
ничего. Главное дело, держитесь друг дружки да здоровье берегите, коли воин
занеможет, всяк его переможет, говаривали в старину, друг дружки держитесь,
еще раз говорю...
матери они уяснили, что он не пролетарского полета птица, из "грамотеев" он,
к которым веки вечные была и пока не извелась почтительность в русской
деревне. Но после того как Валерия Мефодьевна приблизила к себе Васконяна,
поручила ему писать всякого рода бумаги, в основном квитанции, уважением
этим прониклась вся деревня. Васконян сперва путался в деловых бумагах,
цифирь у него не сходилась, но Завьяловы-то этого не знали. Да если б им и
сказали о том, не поверили б -- такой лютый книгочей в бумагах каких-то
конторских осиповских может дать промашку? Чепу-ха!
части, в которой воевал с флота на сушу ссаженный и тут же запропавший
старший приемыш, да и самому приемышу написать с намеком, что-де война
войной, но родителей не следует забывать и хоть две строчки, хоть поклон...
длинная бумага -- длиньше бы написал. Вроде бы и диктовку-то рассеянно
слушал, но так проемисто, так складно, так жалостно все прописал, что
Настасья Ефимовна пускала слезу при слушании письма, за сердце держалась.
Вот что делает грамота! -- сраженно удивлялись старики, вот до чего может
дойти умная голова, ведь даже то, чего старики не умели сказать, лишь
подумали, и то обозначилось на бумаге, все вравноступ, все с ходом мыслей
наравне, с ладом деревенским, неспешным, всем во всем понятным. "Это-то вот
наше-то, деревенское-то, как постиг грамотей за шшытанные дни?" --
поражались старики. Улучив минутку, Настасья Ефимовна незаметной отмашкой
позвала Хохлака и Шестакова в куть, шепотом наказала беречь такого
редкостного человека, в обиду его не давать, на позициях остерегать от огня
и пуль. Ребята дружно сулились остерегать. Корней Измоденович выразил свое
напутствие более открыто и прямо, чем это свойственно бабам:
подарошна, а все-ш-ки не всяка пуля твоя. Вы, робятки, Лешка, Гриша, коли он
по интеллигентной учености поскромничает, подскажите кому надо, в лазарете
или ишшо где, любу, дескать, бумагу в ладном виде и содержании может
составить человек, хоть на нашем, хоть на заморском языке.
отворачиваясь от резкого навечернего хиуса, молвил:
немецким, ну и немножко читаю по-фганцузски...
штаб, переводчиком, либо в отдел какой... секретный...
вослед им старики Завьяловы.
поставленными возле ног. А приехали-то с голыми руками. Вот будет работа в
казарме! Вот повеселятся зимогоры! Вот пошерудят котомочки доходяги-
промысловики.
накинутой на плечи телогрейке, под которой белела кофточка, бугристо
округленная набрякшими грудями.
тут побыть, но и на том, что сделали, спасибо! -- Валерия Мефодьевна обвела
строй из глуби печально освещенными глазами, скользнула взглядом по
девчатам, сиротливой кучкой сбившимся в отдалении. -- Останетесь живы,
приезжайте! Крестьянская работа не кончится до тех пор, пока есть земля. Она
и войны не признает. Как мой папа говаривал: "Рать кормится, мир жнет". А
девочки наши будут ждать вас... Ну, с Богом!
строй, звонко, отчетливо, стосковавшись, видать, по привычным командам,
почти как песню вывел: -- Нн-на-пр-рыв-во! Ш-го-ом... 3-за-певай!
к месту -- боевая, грозная, надежду в мирное население, веру в
несокрушимость родного войска вселяющая.
подбавил. Только вот Анька, семенившая за строем, петь ему мешала,
толкалась, обнимала при всем честном народе, губами шлепала куда попало.
Девушки не висли на войске, стеснялись, частью на почтительном расстоянии
тащились за строем, частью уж у конторы в кучу сбились да так и остались
закаменелые. Ребятишки малые спешили по обочинам, вязли, барахтались в
сугробах -- большенькие-то в школе, на центральной усадьбе, а этим,
сеголеткам, возбуждение, шум, праздник. Высыпавшие за ворота, прижавшие к
окнам расплющенные носы осиповские жители, крестясь, утирая слезы, все же
отрицательно влияли на песню. За околицей она начала разлаживаться, пока не
развалилась на отдельные голоса, а там и вовсе угасла.
наказав не сбавлять темп движения, вернулся в деревушку, сказав, что нагонит
роту на подводе.
как, кто с кем, побоевитее и посмелее которые воины, среди них технический
спец и командир над машинами Вася Шевелев, -- в обнимку с зазнобами. До
комбайна дошли, замедлили шаг, останавливаться начали, поглядывая на кучи
соломы. Вася Шевелев, угадав здоровые намерения, повелительно крикнул:
"Отставить!"
и лезут в руководящий состав. Скоро совсем некому воевать и работать будет,
совсем рядовых не останется.
Шурочка приникла к Лешке, Дорочка -- ко Грише, все уединились парами. Анька
в замок взявши шею Коли Рындина, повисла на нем, плакала и за щеку воина
кусала. Он увертывался, пытался успокоить свою зазнобу, но она была
безутешна.
Лешкиной шинели лицо, Шурочка сдерживала слезы. -- Все некогда... Может, к
лучшему? Я буду тебя ждать. Ты адрес мой не забыл? Да как его забудешь? Одно
Осипово на свете! Пиши, ладно? И не обижайся на меня. В разлуке чувства
проверяются... Крепчают. Я глупая, глупая... Ты не слышишь меня? Вот она
какая, разлука-то...
дороге. Красноармейцы спотыкались, оглядывались, махали нечаянным подружкам,
махали и они вослед, по пророчеству тетки Марьи, первым, кто знает,
возможно, и последним в жизни ухажерам. Бежала следом, голосила на всю степь
Анька. Коля Рындин отставал, прижимал ее к груди, гладил по спине, отпускал,
но через какое-то время Анька, неистовая женщина, снова припускалась вдогон,
волоча цветастый полушалок по снегу.
дальше и дальше молодые бойцы. Неубранная мертвая полоса поглотила наконец
нечаянных, негаданных тружеников своих, прикрыла их нищими лохмотьями.
Воронье, кормившееся зерном под комбайном и вокруг машины, клубясь и каркая,
катилось поверху вослед спугнувшему его войску. Что было в том крике:
сожаление, радость, торжество? -- пойми у воронья. Горластая стая начала
рассеиваться, отваливать в сторону березовых колков, только канюк, возникший
из неубранных хлебов, забравшись высоко, все валился и валился косо на
разбродно двигающееся воинство, и почти до станции Искитим сопровождала
ребят зловещая птица.
первой в жизни женщиной, Коля Рындин голосил про себя: "Не к добру так
визгливо вскрикивает пташка, ох не к добру!.. Пушшай безвредная, мышью
питающаяся пташка -- все одно не к добру, ох не к добру..." Правясь на почти
уже унявшийся огненный эакат, под которым и над которым властно, по-хозяйски
уверенно занимала земную и небесную ширь тяжелой мутью налитая темнота,
понуро бредущие парни думали и плакали всяк о своем. Недоброе, ввечеру
леденеющее небо еще и напоминало о том, что они, кто они, куда и зачем
двигаются. И каждый заключал, что та мраком налитая, огнем запекшаяся по
окоему даль -- и есть войной объятая, фронтовая сторона.
Глава пятнадцатая