опять стал смотреть только на девушку, на ее черные брови на белом лице, на
ее высокую грудь.
Николаевиче, как будто он сам виноват в том, - что такой, а не другой...
Если человек не удовлетворяется жизнью, значит, он выше жизни...
частица жизни... Неудовлетворенным он может быть, но причины этой
неудовлетворенности в нем самом. Он просто или не может, или не смеет брать
от богатства жизни столько, сколько это действительно нужно ему. Одни люди
сидят в тюрьме всю жизнь, другие сами боятся вылететь из клетки, как птица,
долго в ней просидевшая... Человек - это гармоническое сочетание тела и
духа, пока оно не нарушено. Естественно нарушает ее только приближение
смерти, но мы и сами разрушаем его уродливым миросозерцанием... Мы
заклеймили желания тела животностью, стали стыдиться их, облекли в
унизительную форму и создали однобокое существование... Те из нас, которые
слабы по существу, не замечают этого и влачат жизнь в цепях, но те, которые
слабы только вследствие связавшего их ложного взгляда на жизнь и самих себя,
те - мученики: смятая сила рвется вон, тело просит радости и мучает их
самих. Всю жизнь они бродят среди раздвоений, хватаются за каждую соломинку
в сфере новых нравственных идеалов и, в конце концов, боятся жить, тоскуют,
боятся чувствовать...
силы, которая была разлита и в неподвижной реке, и в темном лесу, и в
глубине синего неба с задумчивым месяцем, глубокими волнами входила в ее
тело и душу. Девушкой начало овладевать то странное чувство, которое было
уже знакомо ей, которое она любила и боялась, чувство смутного порыва к
силе, движению и счастью.
когда между человеком и счастьем не будет ничего, когда человек свободно и
бесстрашно будет отдаваться всем доступным ему наслаждениям.
бедной, наша, когда тело подчинено духу и сведено на задний двор,
бессмысленно слаба. Но человечество жило недаром: оно выработает новые
условия жизни, в которых не будет места ни зверству, ни аскетизму...
Карсавина.
благодаря ревности, а ревность порождена рабством. Всякое рабство рождает
зло... Люди должны наслаждаться любовью без страха и запрета, без
ограничения... А тогда и самые формы любви расширятся в бесконечную цепь
случайностей, неожиданностей и сцеплений.
вдруг точно в первый раз увидела Санина.
широкие плечи его были неподвижны, как железные. Карсавина пристально
вгляделась в него с жутким интересом. Она вдруг подумала, что перед ней
целый мир неведомых ей своеобразных чувств и сил, и ей вдруг захотелось
коснуться его.
засмеялась сама себе, но странное волнение охватило все ее тело нервной
дрожью.
любопытства, потому что задышал сильнее и быстрее.
поворачивала лодка, бессильно упали из рук девушки и что-то как будто упало
и внутри ее.
и голос ее тихо и певуче зазвучал в темном и узком проходе, где слабо
звенели невидимые струйки воды.
из-под ног, и Карсавина невольно ухватилась за Санина, сильно толкнув его
своей упругой грудью. И в этот момент, почти не сознавая, не веря даже
возможности этого, девушка неуловимым мимолетным движением сама задержала
прикосновение, как будто прижалась на лету.
близости женщины, и она всем существом поняла его чувство, ощутила всю силу
его стремления и опьянилась им прежде, чем поняла, что делает.
он обнял ее, так что она, перегнувшись назад, очутилась на воздухе и
инстинктивно схватилась за падающую шляпу и волосы.
разбежались к берегам.
она после мгновенного жуткого молчания, отрывая его стальные руки. Но Санин
с силой, почти раздавливая ее упругую грудь, прижал девушку к себе, и ей
стало душно, и все, что было преградой между ними, куда-то исчезло. Вокруг
была тьма, пряный запах вод и трав и странный холод, и жар, и молчание. И
она, вдруг погружаясь в непонятное безволие, опустила руки и лежала, ничего
не видя и не сознавая, со жгучей болью и мучительным наслаждением подчиняясь
чужой, мужской воле и силе.
XXXIX
черной воде, и то, что она полулежит в лодке, и лицо Санина, со странными
глазами, и то, что он обнимает ее, как свою, и что голое колено ее трет
весло.
еще подчиняясь ему.
к себе, и слабая нежность к нему, исходившая как бы не из разума и сердца, а
из самой глубины ее молодого тела, впервые раскрывшегося во всей красе и
силе.
колыхалась в темной загадочной воде, по которой с тихим вечным плеском
бежали струйки течения.
беспомощно и растерянно, как девочка.
голос его полон нежности, смягчившейся силы и благодарности.
как будто отвечая кому-то постороннему, который вот-вот готов потребовать у
нее отчета: "Что ты сделала и что будешь делать теперь?"
осталась. Ей самой было как-то странно, что она не ощущает к нему ни гнева,
ни отвращения.
непонятным, как во сне. Все вокруг молчало и было темно и
торжественно-неподвижно, как бы соблюдая тайну. Свет месяца, ущербленного
черными верхушками леса, был странно неподвижен и призрачен. Черная тьма под
берегом и из глубины леса смотрела на них бездонными глазами, и все застыло
в напряженном ожидании чего-то. А в ней не было силы и воли опомниться,
вспомнить, что она любила другого, стать прежней одинокой девушкой,
оттолкнуть мужскую грудь. Она не защищалась, когда он опять стал целовать ее
и почти бессознательно принимала жгучее и новое наслаждение, с полузакрытыми
глазами уходя все дальше и дальше в новый, еще странный для нее и
таинственно-влекущий мир. По временам ей казалось, что она не видит, не
слышит и не чувствует ничего, но каждое движение его, всякое насилие над ее
покорным телом она воспринимала необычайно остро, со смешанным чувством
унижения и требовательного любопытства.
падшие и робкие мысли.
любопытство как бы хотело знать, что еще может сделать с ней этот, такой
далекий и такой близкий, такой враждебный и такой сильный человек.
полулежа закрыла глаза и, стараясь не жить, вздрагивала от каждого толчка
его твердой и теперь так знакомой ей руки, мерно двигавшейся над ее грудью.
призрак, умирающий при рассвете дня. Было совсем светло и прозрачно. В
воздухе тянул резкий предрассветный ветерок.
лодки, чувствуя к ней жгучую любовь и благодарную нежность. Он крепко прижал
ее к себе и поставил на землю. Карсавина шаталась и не могла стоять.
порыве нежности, страсти и жалости, сказал Санин.