зрелище; мы увидали трупы другой лошади и двух человек, растерзанных
хищниками. Один из них был, по всей вероятности, тот самый, который стрелял,
потому что возле него лежало разряженное ружье, но голова его и верхняя
часть туловища были съедены.
направить шаги, но волки скоро заставили нас решиться: они окружили нас, в
надежде на новую добычу; я уверен, что их было не меньше трехсот. На счастье
наше, у опушки леса, немного в стороне от дороги, лежало несколько огромных
деревьев, сваленных прошлым летом и, вероятно, оставленных здесь до
перевозки. Я повел своей маленький отряд к этим деревьям; по моему
предложению, все мы спешились и укрывшись за одним длинным деревом, как за
бруствером, образовали треугольник, поместив лошадей в середине.
невозможно представить себе более яростной атаки. Они подбежали, рыча, и
вскочили на бревно, служившее нам прикрытием, как будто кидаясь на верную
добычу; я думаю, ярость их еще увеличивалась тем обстоятельством, что они
видели за нами наших лошадей, на которых собственно и нацеливались. Я велел
своим стрелять, как давеча, через одного, и выстрелы их были так метки, что
с первого же залпа многие волки были убиты, но этого оказалось недостаточно:
необходимо было стрелять непрерывно, ибо волки лезли на нас, как черти;
задние подталкивали передних.
надеялся, что они уйдут, но это продолжалось одно мгновенье, - сейчас же
подоспели другие; мы дали по ним два залпа из пистолетов и в общем убили
штук семнадцать или восемнадцать, да ранили вдвое столько, но волки
продолжали наступать.
кликнул своего слугу - не Пятницу, который был занят другой работой: он с
необычайной быстротой и ловкостью успел уже зарядить снова свое и мое ружье
- так не Пятницу, говорю я, а моего другого слугу и, дав ему пороховницу,
велел посыпать порохом дорожку вдоль бревна, да пошире. Он повиновался и
едва успел отойти, как волки опять полезли на нас через пороховую дорожку.
Тогда я, щелкнув незаряженным пистолетом возле самого пороха, зажег его
{Пистолеты в то время были кремневые, и Робинзон, щелкнув железным курком по
кремню, вызвал искры, от которых и загорелся порох}, и те, которые были на
бревне, были обожжены, а с полдюжины их свалились или, вернее, спрыгнули на
нас, шарахнувшись в сторону от огня и под влиянием страха; с этими мы живо
расправились, а остальные так испугались яркого света, казавшегося еще
страшнее от густой тьмы вокруг, что немного отступили. Тут я в последний раз
скомандовал стрелять всем вместе, а затем мы все зараз крикнули, и волки
показали нам тыл: осталось только около двадцати раненных, корчившихся на
земле; мы моментально кинулись на них и принялись рубить их саблями,
рассчитывая, что их визг и вой будут понятнее их товарищам, чем наши
выстрелы, так оно и вышло: волки все убежали и оставили нас в покое.
поплатились бы еще дороже. Когда поле битвы было таким образом очищено, мы
двинулись дальше, так как нам оставалось пройти еще около трех миль. По пути
мы не раз еще слышали в лесу завывания хищников и, как нам казалось, видели,
как сами они мелькали между деревьями, но снег слепил нам глаза, и
разглядеть хорошенько мы не могли. Через час или около того мы добрались до
городка, где решили заночевать, и нашли там всех вооруженными и в страшном
переполохе; оказалось, что накануне ночью волки и несколько медведей
ворвались в городок и страшно перепугали всех жителей, так что теперь они
были вынуждены сторожить день и ночь, и в особенности ночью, оберегая свой
скот, да и самих себя.
распухли от укусов волка, что он был не в состоянии ехать дальше, и нам
пришлось взять другого. С этим новым проводником мы доехали до Тулузы, где
климат теплый, местность красивая и плодородная и нет ни снега, ни волков.
Когда мы рассказали в Тулузе наши дорожные приключения, нам сказали, что
встреча с волками в большом лесу у подножия гор, в особенности в такую пору,
когда земля покрыта снегом, дело самое обыкновенное; но все дивились нашему
проводнику - как это он решился повести нас такой дорогой в это суровое
время года, и считали чудом, что волки не растерзали нас всех. Наш рассказ о
том, как мы бились с волками, прикрывая собой лошадей, вызвал общее
порицание; все говорили, что при таких условиях было пятьдесят шансов против
одного, что мы все будем растерзаны волками, так как их разъярял именно вид
лошадей - их лакомой пищи. Обыкновенно, они пугаются первого же выстрела, но
тут, будучи страшно голодны и оттого свирепы, и еще видя перед собой так
близко лошадей, они забыли об опасности; и если бы мы не укротили их
непрерывным ружейным огнем и под конец взрывом пороха, многое говорило за
то, что они бы нас разорвали в куски; тогда как, если бы мы не спешились и
стреляли, не сходя с лошадей, волки не рассвирепели бы так, ибо когда они
видят на лошади человека, они не считают ее до такой степени своей
собственностью, как в тех случаях, когда лошадь одна. Кроме того, нам
говорили еще, что, если бы мы бросили лошадей на произвол судьбы, волки
накинулись бы на них с такой жадностью, что мы успели бы за это время
благополучно уйти, тем более, что нас было много и у всех нас было
огнестрельное оружие.
сотни этих дьяволов, мчавшихся на нас с ревом и раскрытыми пастями, готовыми
пожрать нас, я уже счел себя безвозвратно погибшим, потому что скрыться было
некуда; да и того, что я натерпелся, с меня достаточно: я думаю, мне никогда
больше не придет охоты перебираться еще раз через горы; лучше уж проехать
тысячу миль морем, хотя бы меня каждую неделю трепали бури.
ничего кроме того, о чем уже рассказывали другие путешественники, и притом
гораздо интереснее моего. Из Тулузы я приехал в Париж, потом, не
останавливаясь там долго, дальше, в Калэ и благополучно высадился в Дувре
14-го января, совершив свое путешествие в самую суровую и холодную пору
года.
приобретенным богатством, ибо по переводам, привезенным мною с собой, мне
уплатили здесь без всяких промедлений.
вдова капитана. Она была страшно благодарна мне за присылку денег и не
жалела для меня ни трудов, ни забот; а я ей во всем доверялся и ни разу не
имел повода раскаяться в этом: от начала до конца эта добрая и благоразумная
женщина вела себя в отношении меня безукоризненно.
деньги, а самому не отправиться ли обратно в Лиссабон и затем в Бразилию, но
меня удержали религиозные соображения. Насчет католицизма у меня были
сомнения еще во время моих странствований, особенно во время моего
одиночества; а я знал, что мне нечего и думать ехать в Бразилию р тем более
поселиться там, если я не решусь перейти в католичество; - или, наоборот,
если не поставлю себе задачей пасть жертвой своих убеждений, пострадать за
веру и умереть под пытками инквизиции. А потому я решил остаться дома и,
если представится возможность, продать свою плантацию.
что это не трудно устроить и на месте, но, если я дам ему разрешение
действовать от моего имени, он находит более выгодным предложить купить мою
часть имения двум купцам, заведывавшим ею теперь вместо прежних опекунов, -
как мне известно, людям очень богатым, живущим в Бразилии и, следовательно,
знающим настоящую цену моей плантации. Капитан не сомневался, что они охотно
купят мою часть и дадут за нее на четыре, на пять тысяч больше всякого
другого покупателя.
предложение, а через восемь месяцев вернувшийся из Португалии корабль привез
мне письмо, в котором мой старый друг сообщал, что купцы приняли предложение
и поручили своему агенту в Лиссабоне уплатить мне тридцать три тысячи
золотых. Я, в свою очередь, подписал составленную по всей форме запродажную
запись, присланную мне из Лиссабона, и отправил ее назад старику, а тот
прислал мне чеки на тридцать три тысячи. Помимо этой единовременно
уплаченной суммы, покупатели обязались еще выплачивать капитану по сто
мойдоров ежегодно, а после &то смерти по пятидесяти мойдоров его сыну - из
доходов с плантации.
приключений, похожей на мозаику, подобранную самим провидением с таким
разнообразием материалов, какое редко встречается в этом мире, - жизни,
начавшейся безрассудно и кончавшейся гораздо счастливее, чем на то позволяла
надеяться какая либо из ее частей.
подвергать себя игре случая; так оно и было бы на самом деле, если бы
обстоятельства пришли мне на помощь, но я привык к бродячей жизни, и у меня
не было семьи, большого родства и даже, несмотря на мое богатство, не было
большого знакомства. А потому, хоть я и продал свое поместье в Бразилии, я
никак не мог выкинуть из головы этой страны, и очень меня тянуло опять
постранствовать по свету, в особенности побывать на своем островке и
посмотреть, живут ли там еще бедные испанцы и как обходятся с ними
оставленные мною там негодяи матросы.
умела так повлиять на меня, что я почти семь лет прожил безвыездно в Англии.
За это время в взял на свое попечение двух племянников, сыновей одного из
моих братьев; у старшего были свои небольшие средства; я воспитал его, как
дворянина, и в своей духовной завещал ему известную сумму, которая должна
была служите прибавкой к ею собственному капиталу. Другого я готовил в
моряки; через пять лет, убедившись, что из него вышел разумный, смелый и
предприимчивый молодой человек, я снарядил для него хорошее судно и отправил
его в море; этот самый юноша впоследствии толкнул меня, уже старика, на
дальнейшие приключения.
Пехов Алексей
Лондон Джек
Никитин Юрий
Сертаков Виталий
Буркатовский Сергей
Шилова Юлия