стен, битком набитая мужчинами, женщинами и детьми в разных стадиях нищеты и
болезни, и обычно не представляет собой веселого места; но когда она так
переполнена (а в третьем классе пакетбота "Винт" это бывало каждый раз,
когда он шел в Америку), что матрацы и постели навалены прямо на полу,
вопреки всяким представлениям об удобстве, опрятности и приличии, - такая
каюта отнюдь не способствует смягчению нравов, а скорее развитию эгоизма и
грубости. Марк это почувствовал, оглядевшись по сторонам, и его настроение
соответственно повысилось.
скудными запасами пиши и узелками поношенного платья, и почти все с детьми.
Тут были дети всех возрастов, от грудного ребенка до растрепанной девушки,
которая казалась почти таком же увядшей как ее мать. Все виды отечественных
бедствий, порожденных нищетой, болезнью, изгнанием, горем и долгим
странствием по бурному морю, были втиснуты в узкую клетку; и все же в этом
погибельном ковчеге было несравненно меньше жалоб и свар и несравненно
больше взаимной помощи и доброты друг к другу, чем во многих пышных залах.
углу старая бабушка пестовала больного младенца, укачивая его на руках, едва
ли не более исхудалых, чем его собственные; в другом бедная женщина, держа
одного ребенка на коленях, чинила платье другому и успокаивала третьего,
который подползал к ней по полу, слезши с убогой подстилки; а там старики
неловко возились с мелкими домашними делами и казались бы смешными, если б
не их добрые намерения и благая цель. Были тут и смуглые молодцы, настоящие
великаны, которые оказывали окружающим небольшие знаки внимания с нежностью,
скорее свойственной добрым карликам; и даже идиот, который целыми днями
сидел гримасничая в углу, подражал по мере сил тому, что видел вокруг, и
щелкал пальцами, забавляя плачущего ребенка.
детей неподалеку от него, и улыбаясь все шире и шире, - давайте-ка мне сюда
одного малыша, я его умою как полагается.
с людьми, которые не имеют к вам никакого отношения, - заметил Мартин
раздраженно.
разделение труда, сэр. Я умою мальчишек, а она приготовит нам чай. Я никогда
не умел заваривать чай, а умыть мальчишку всякий сумеет.
что было не удивительно, потому что ее каждую ночь укрывало пальто Марка, а
сам он спал на голых досках, завернувшись в плед. Но Мартин, который редко
вставал с койки и почти не замечал, что делается кругом, пришел в ярость от
его безрассудных слов и выразил свое неудовольствие сердитым стоном.
волосы так невозмутимо, словно родился цирюльником.
мрачно выражая свои чувства. Ей приходится очень трудно.
такую даль и в такое время года! Если вы не желаете, чтобы мыло попало вам в
глаза, молодой человек, - заметил мистер Тэпли второму мальчишке, которого в
это время умывал над тазиком, - зажмурьтесь как следует.
голос, - что она и сама этого не знает. Надеюсь, она с ним не разминется.
Она послала последнее письмо с оказией, а до тех пор это, кажется, не было
точно между ними условлено; и если она не увидит его на берегу с носовым
платком в руках, как на картинке в песеннике, - по-моему, она умрет с горя.
- воскликнул Мартин.
койке, потом очень спокойно сказал:
уехал. На родине она жила в бедности, очень одиноко, н только н ждала, когда
снова увидится с мужем. Очень странно, как это она сюда попала! Просто
удивительно! Рехнулась немножко, должно быть! Другого объяснения, пожалуй,
не подберешь.
эти слова или хотя бы прислушаться к ним внимательно. А так как та, о
которой они говорили, вошла в эту минуту с горячим чаем, то разговор этот
больше не возобновлялся, и мистер Тэпли, подав завтрак и оправив постель
Мартина, ушел на палубу мыть посуду, состоявшую из двух жестяных кружек и
такого же бритвенного тазика.
морской болезни не меньше всякого другого пассажира на борту и к тому же
отличался особенным талантом ушибаться обо все что возможно и падать вверх,
тормашками от каждого толчка. Однако, решив, как он выражался, "не ударить
лицом в грязь" при самых неблагоприятных обстоятельствах, он был душой
общества среди пассажиров третьего класса и нисколько не стеснялся отойти в
сторонку, почувствовав себя плохо, а затем как ни в чем не бывало
возвращался к прерванному разговору, словно это было в порядке вещей.
добродушнее, потому что к этим его качествам трудно было бы что-нибудь
прибавить, но теперь он еще деятельнее помогал самым слабым из пассажиров и
занимался этим во всякое время и при всякой погоде. Если луч солнца
проглядывал на пасмурном небе, Марк стремглав бросался в каюту и скоро
выходил опять с женщиной на руках, или с кучей ребят, или со стариком, или с
матрацем, или с кастрюлькой, или с корзиной - короче, с тем или другим
одушевленным или неодушевленным предметом, который, по его мнению, следовало
"проветрить". Если среди дня выдавался час-другой ясной погоды и соблазнял
тех, кто почти не выходил из каюты, забраться в шлюпку или полежать на
спардеке и съесть что-нибудь, среди них непременно оказывался мистер Тэпли:
он то раздавал им солонину с сухарями и грог, то помогал детям, мелко кроша
их порции карманным ножиком, то читал вслух какую-нибудь видавшую виды
газету или пел для избранного общества веселую старую песню, то писал письма
на родину для тех, кто не умел писать, то шутил с матросами, то чуть не
падал за борт, то выходил, захлебываясь, из водопада брызг, то помогал,
кому-нибудь - словом, всегда делал что-то такое, что развлекало всех. По
вечерам, когда на палубе разводили огонь для стряпни и искры стаей летали
между снастями и громадой парусов, угрожая кораблю верной гибелью от пожара,
на тот случай, если стихиям воздуха и воды не удастся уничтожить его, мистер
Тэпли опять был тут как тут и, сняв куртку и закатав рукава до локтей,
работал за повара, стряпал самые необыкновенные блюда, давал советы, как
признанный авторитет, и помогал всем и каждому довести до конца что-нибудь
такое, что без него вовсе не было бы сделано и даже задумано. Короче говоря,
еще никогда на борту прославленного и быстроходного пакетбота "Винт" не
бывало такой популярной личности, как Марк Тэпли; и в конце концов общее
восхищение зашло так далеко, что он начал серьезно сомневаться, есть ли
какая-нибудь заслуга в том, чтобы быть веселым при таких радостных
обстоятельствах.
"Винтом" и "Драконом" не окажется никакой разницы, сколько я могу заметить.
В чем же тут заслуга? Я уж начинаю бояться, что судьба решила пустить меня
по легкой дороге.
соображения, - когда же все это кончится?
Пароход сейчас ведет себя неплохо, насколько возможно для парохода, сэр,
хотя я не считаю, что это уж такая похвала.
горечью напирая на каждое слово, - вместе с нищими, которых запрятали в эту
гнусную дыру! От этого мне станет много легче, как же!
заметил Марк, - но только, по-моему, сэр, джентльмен должен чувствовать себя
гораздо хуже здесь, внизу, чем на свежем воздухе, особенно если дамы и
джентльмены в первом классе знают о нем ровно столько же, сколько он о них,
и вряд ли станут о нем беспокоиться. То есть я бы так думал.
бы, и сейчас ошибаетесь.
мной это бывает.
глядя на своего слугу. - Вы думаете, это такое удовольствие лежать здесь?
полоумного, который счел бы это за удовольствие.
спросил Мартин. - Я лежу здесь потому, что не желаю, чтобы потом, в лучшие
времена, какой-нибудь выскочка-толстосум узнал во мне человека, который ехал
вместе с ним третьим классом. Я лежу потому, что желаю скрыть свои
обстоятельства и спрятаться сам, чтобы не явиться в Новый Свет с ярлыком
последнего нищего. Если бы я мог купить себе билет первого класса, то держал
бы голову высоко, наравне с прочими. А так как я этого не могу, то прячусь.
Теперь вы поняли?
принимаете так близко к сердцу.
знать, если я вам не говорил? Вам нетрудно, Марк, быть всегда довольным и
придумывать себе всякие заботы. Это даже естественно для вас в таких
обстоятельствах, а для меня - нет. Неужели вы думаете, что на корабле
Херберт Фрэнк
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Громыко Ольга