словно паук, какой-то мужчина, весь синий, как будто заплесневевший от
недостатка свежего воздуха; он пообещал уведомить мисс Доррит о том, что ее
спрашивают, через первого, кто пройдет мимо. Первой прошла мимо дама со
свертком нот, до половины засунутым в муфту; у нее был такой помятый вид,
что хотелось сделать доброе дело, выгладив ее утюгом. Но она очень любезно
предложила: "Пойдемте со мной; я вам живо разыщу мисс Доррит", - и сестра
мисс Доррит послушно двинулась за нею в темноту, навстречу музыке и шарканью
ног, которые с каждой секундой становились слышнее.
торчали балки, громоздились кирпичные стены и деревянные перегородки,
свешивались концы веревок, стояли лебедки, и среди всего этого, в свете
газовых рожков, причудливо смешивавшемся с дневным светом, сновало множество
людей, сталкиваясь и натыкаясь друг на друга - так, должно быть, выглядит
мир, если смотреть на него с изнанки. Крошка Доррит, оставшись одна и
ежеминутно рискуя быть сбитой с ног, совсем растерялась, но вдруг она
услыхала знакомый голос сестры:
ухожу, а сегодня я боялась, что ты занята до позднего вечера, вот я и
решила...
тоне мисс Доррит не слышалось бурного восторга, однако она все же провела
сестру в уголок посвободнее, где на составленных в беспорядке позолоченных
стульях и столах расселся целый выводок девиц, взапуски трещавших языками.
Всех этих девиц тоже не мешало бы прогладить утюгом, и все они пребойко
постреливали глазами по сторонам, не умолкая ни на мгновение.
высунулся какой-то меланхолический юнец в шотландской шапочке и, сказав:
"Потише, барышни!" - снова исчез. Тотчас же из-за перегородки справа
высунулся жизнерадостный джентльмен с длинной гривой черных волос и, сказав:
"Потише, душеньки!" - тоже исчез.
представить, - сказала Фанни. - Но как ты сумела попасть за кулисы?
что вызвалась меня проводить.
Мне бы ни за что не суметь, хоть я куда опытнее тебя.
толк лишь в домашних делах и далеко уступает своим родным по части
житейского опыта и мудрости. Этот семейный миф служил им оплотом против нее,
позволяя не замечать всего, что она делала для семьи.
сомненья на мой счет, - сказала Фанни. Она говорила будто не с сестрой,
которая на два или три года моложе ее, а со старой ворчуньей-бабушкой.
которая тебе подарила браслет... Тут из-за перегородки слева опять высунулся
меланхолический юнец, сказал: "Приготовьтесь, барышни!" - и исчез.
Немедленно из-за перегородки справа высунулся джентльмен с черной гривой,
сказал: "Приготовьтесь, душеньки!" - и тоже исчез. Девицы все встали и
принялись отряхивать свои юбки.
тебя слушаю.
подарок от одной дамы, у меня что-то неспокойно на душе, Фанни, и мне бы
очень хотелось узнать все подробней, если ты согласна рассказать мне.
мгновенье все девицы исчезли, и снова послышались музыка и шарканье ног.
перебоями у нее кружилась голова. Ее сестра и прочие девицы долго не
возвращались, и все время, что их не было, чей-то голос (похожий на голос
джентльмена с черной гривой) считал в такт музыке: "Раз, два, три, четыре,
пять, шесть - хоп! Раз, два, три, четыре, пять, шесть - хоп! Внимательней,
душеньки! Раз, два, три, четыре, пять, шесть - хоп!" Наконец голос умолк и
девицы воротились, запыхавшись, кто больше, кто меньше; они кутались в шали
и, видимо, собирались уходить. "Погоди, Эми, пусть они уйдут раньше", -
шепнула Фанни. Ждать пришлось недолго, и за это время не произошло никаких
событий, только юнец еще раз высунулся из-за левой перегородки и сказал:
"Завтра всем к одиннадцати, барышни", а черногривый джентльмен высунулся
из-за правой и сказал: "Завтра всем к одиннадцати, душеньки", - каждый на
свой манер.
или отодвинули в сторону и перед ними открылся глубокий темный колодец.
Заглянув туда. Фанни крикнула: "Идем, дядя!" - и тут Крошка Доррит, у
которой глаза успели попривыкнуть к темноте, разглядела на дне колодца
дядюшку Фредерика; он сидел в углу, один-одинешенек, прижимая к себе свой
инструмент в потрепанном футляре.
было в вышине галереи, где в узкие оконца под самым потолком виднелась синяя
полоска неба; но постепенно он спускался все ниже и ниже, пока не очутился
на дне колодца. Здесь уже много лет просиживал он шесть вечеров в неделю, но
никогда не поднимал глаз от пюпитра с нотами, и в театре уверяли, что он не
видел ни одного представления. Говорили даже, будто он не знает в лицо
популярных героев и героинь, и был однажды такой случай, когда комик на пари
передразнивал его пятьдесят вечеров подряд, а он ничего и не заметил. У
театральных плотников была в ходу шутка, что он, мол, давно уже умер, только
сам этого не знает; а завсегдатаям партера казалось, что он так и живет в
оркестре, не выходя ни днем, ни ночью, ни даже по воскресеньям. Пробовали
расшевелить его, протягивая через барьер табакерку с приглашением
угоститься; в таких случаях он учтиво благодарил, словно в нем оживало на
миг какое-то бледное подобие джентльмена; но в остальное время он проявлял
себя лишь так, как это было предусмотрено партией кларнета, а поскольку в
обыденной жизни партии кларнета нет, то там он не проявлял себя никак. Одни
считали его бедняком, другие - богатым скрягой; сам он всегда молчал, что бы
про него ни говорили, все так же ходил, понурив голову, все так же волочил
ноги, словно не в силах был оторвать их от земли. Хоть он и ожидал сейчас,
что племянница позовет его, однако услышал зов только на третий или на
четвертый раз; а увидев вместо одной племянницы двух, нимало не удивился,
только сказал своим дребезжащим голосом: "Иду, иду!" - и полез в какой-то
подземный ход, откуда несло сыростью, как из погреба.
через ту самую дверь, которая явно стыдилась, что непохожа на другие двери,
и дядя тотчас же оперся на руку Эми, инстинктивно чуя в ней самую надежную
опору, - итак, Эми, ты беспокоишься на мой счет?
снисходительно соглашалась забыть о преимуществах, которые давали ей красота
и житейский опыт и обращалась к младшей сестре как к равной, - в этой
снисходительности тоже угадывались фамильные черты.
запальчива, так ведь ты сама должна понять, каково мне мириться со столь
жалким положением, зная, что я достойна гораздо большего. И все бы еще
ничего, - продолжала эта истинная дочь Отца Маршалси, - если бы не мои
товарки. Ведь все они - из простых. Ни одна даже в прошлом не принадлежала,
как мы, к высшему кругу. Все они чем были, тем и остались. Обыкновенные
простолюдинки.
достала платок и сердито вытерла глаза. - Я не родилась там, где ты, Эми,
может быть, в этом все дело. Моя милая сестренка, сейчас мы избавимся от
дяди и я тебе все расскажу. Мы только доведем его до кухмистерской, где он
обедает.
остановились у еще более грязного окна, которое так запотело от горячего
пара, поднимавшегося над жаркими, овощами и пудингами, что сделалось почти
непрозрачным. Но все же в просветы можно было разглядеть жареный окорок,
обливавшийся слезами шалфейно-лукового соуса в металлической посудине,
сочный ростбиф или йоркширский пудинг с румяной корочкой, шипевший на
сковороде, фаршированную телячью грудинку, от которой то и дело отрезали
огромные порции, ветчину, которая исчезала с такой быстротой, что даже
взмокла, блюдо рассыпчатого картофеля, овощи в тушеном и жареном виде и
разные другие деликатесы. В глубине помещения было отгорожено несколько
закутков для тех посетителей, которые предпочитали уносить обед домой не в
руках, а в желудке. Полюбовавшись этой картиной, Фанни порылась в своем
ридикюле, извлекла оттуда шиллинг и подала дяде. Дядя, некоторое время
подержав монетку в руке, догадался, наконец, для чего она предназначается и,
пробормотав: "А! Обед! Да, да, да, да!" - неторопливо скрылся в клубах пара,
вырвавшегося из двери.
устала, мы с тобой отправимся на Харли-стрит, Кэвендиш-сквер.
поправила при этом свою новую шляпку (пожалуй, более нарядную, нежели
удобную), что младшая сестра была слегка озадачена, однако выразила
готовность идти на Харли-стрит, и они тронулись в путь. Когда, наконец,
перед ними потянулся ряд великолепных особняков, Фанни выбрала самый
великолепный, постучалась и спросила отворившего дверь лакея, дома ли миссис
Мердл. У лакея волосы были и пудре, а по сторонам стояли еще два лакея, тоже
в пудре, однако же он не только признал, что миссис Мердл дома, но даже
пригласил Фанни войти. Фанни вошла вместе с сестрой, они поднялись по
лестнице - одна пудреная голова впереди, две пудреные головы сзади, - и
очутились в просторной полукруглой гостиной, открывавшей собой целую