слышал. У нас ведь историю права читали, но так, бегло, очень бегло! - Он
снова наклонился над рукописью. Дочитал до конца главу, закурил, сказал:
"Да..." - и прошелся по кабинету. - А все-таки знаете, что мне больше
всего понравилось? - сказал он, усаживаясь за стол. - Вот это правило:
"Суд, осуждающий на казнь раз в семь лет, - бойня. Да зовутся же члены его
членами КРОВАВОГО СИНЕДРИОНА". Да, тут задумаешься, прежде чем осудишь.
Знаете, что я вас попрошу? Оставьте-ка мне это дня на три, ведь он вам не
на один день дал, верно?
мне все равно придется вернуть. Он мне дал для того, чтобы я поправил
стиль.
о чем вы говорили?
и вот говорят еще "поцелуй Иуды". Это что же, он подал такой знак при
обыске и аресте?
поцелую, тот он и есть. Возьмите его". Иуда очень волновался, трусил,
торопился, и у него ничего не оказалось приготовленным, кроме вот этого
совершенно бессмысленного: "Радуйся, учитель". "Да, это действительно я",
- ответил ему Христос, и тогда его схватили.
писать работу, пожалуй, не о чем.
огромная путаница. Ведь Христос-то не скрывался, а выступал публично. Его
и без Иуды прекрасно могли схватить каждый день. "Зачем эти мечи и
дреколья, - сказал он, по Евангелию, - каждый день вы видели меня, и я
проповедовал вам. Что ж тогда вы меня не взяли?"
Христа. Арестованные часто спрашивают об этом. Им невдомек, что бывают еще
оперативные соображения. Ну а в истории с Христом в чем дело?
улыбнулся Корнилов, - как же без них? Дело в том, что Христос был очень
осторожен. Словить на слове его не удавалось. На самые провокаторские
вопросы он давал резкий отпор. Был остроумен и находчив. И вообще следовал
в этих случаях принципу: "Божье - Богови, кесарево - кесарю. То есть вот
земля, вот небо. Землю берите себе, небо оставьте мне, и давайте помиримся
на этом. Но, конечно, в семье учеников, с самыми близкими людьми он и о
земле говорил иначе. Так вот, чтобы засечь эти разговоры, нужен был кто-то
из учеников. И не один ученик, а по крайней мере два. А так как
государственного обвинения в то время не было, то без этих свидетелей не
только обвинить, но и привести в суд было невозможно. Доставлялся
преступник обвинителем, истцом. Так вот, таким истцом был Иуда, и в этом
случае за что ему платили тридцать сребреников - понятно. Причем и
обстановка создана подходящая: уединенное место за городом, пустующее
помещение, глубокая ночь, кучка заговорщиков, какая-то смутная тайна,
окружавшая этот арест. Но в таком случае должен быть еще один свидетель -
этот не хватает, не обличает, не приводит стражу. Он только молча
присутствует, а потом дает показания. И такой человек в деле Христа был,
но появился он только однажды на заседании синедриона. Его выслушали и
отпустили. Поэтому кто он, мы не знаем. Только это был кто-то из людей
очень близких Христу - такой близкий, что когда учителя арестовали, а
потом поволокли на судилище, он ходил и плакал вместе со всеми. Можно же
себе представить, что почувствовал Христос, когда его увидел там и он
заговорил. Но тайна так и осталась за закрытыми дверями. Христос ее так и
не сумел передать своим ученикам.
должен был привести толпу, то есть предать явно и публично. Так от него
потребовали его хозяева. Почему он пошел на собственную гибель - не ясно.
Должно быть, уж слишком сильно запутался. Ведь он был казначеем, то есть
самым деловым лицом в свите Христа. Вероятно, он исполнял и какие-то
другие поручения. Был связным, ну или что-нибудь в этом роде, и его
поймали. Во всяком случае, менять денежный ящик Христа на тридцать
сребреников синедриона, это по старому счету 22 рубля золотом, ему явно
никакого смысла не было. А синедрион потребовал от него за эти тридцать
монет не только голову Христа, но в придачу еще его собственную шкуру и
душу. Ведь таким судам нужны иногда свидетели, которые публично предают
других, только губя себя, то есть через свой собственный труп.
и снова заходил по комнате. Прошелся, встал, снова сел. Вынул из стола
папиросы, но курить не стал, а так и забыл их в руке. - Скажите, а Христос
о том - втором - никак не догадывался? Или, может быть...? - спросил он.
откуда-то узнал заранее, и эта последняя ночь, то есть тайная вечеря, для
него была очень томительная. По Куторге, это типичная ночь перед арестом.
Тогда Христос испытал все, что приходится испытывать в таких случаях, -
тоску, одиночество, загнанность, безнадежность, надежду - "а может быть,
еще и обойдется как-нибудь", хотя было совершенно ясно, что ничего уж не
обойдется. Что - уже все! И под конец у него явилось, как почти у всех:
"Ну скорее же, скорее! Что вы медлите! Идите же, идите, идите!" И в
припадке предсмертного томления он сам торопит Иуду: "То, что задумал
делать, - делай скорей". И Иуда уходит.
надо идти. Его сами позовут и в свое время, и он покажет, этим его роль и
кончится. Но в ту ночь он, конечно, страшно волновался: а вдруг Христос
все-таки что-то узнал? И только когда учитель сказал: "Сегодня един из вас
предаст меня", - он успокоился. Раз "един", а не два, - значит, не он и
Иуда, а един Иуда, значит, все в порядке.
может быть, что этот второй кто-то посторонний, не из учеников, а так...
Ну провел Иуда кого-то на чердак и спрятал, или у дверей поставил, или там
занавеской где-нибудь укрыл... Ведь он, говорите, был казначеем, значит,
заведовал хозяйством, а они по дворам ходили... И помещение тоже,
очевидно, отыскивал он, так что спрятать любого мог. Таких случаев сколько
угодно. Так вот не мог это быть посторонний? - И Корнилову показалось, что
почти мольба прозвучала в словах следователя, но он помотал головой.
это иерусалимский Талмуд, изданный в 1645 году в Амстердаме, - прямо
сказано: "Показали на него два ученика и привели его в суд и обвинили".
Ученики! Но ведь мы-то знаем только одного ученика - Иуду. Где же
второй-то?
история. - Он посидел, подумал, улыбнулся. - Вот когда еще были известны
оперативные разработки по делам об агитации. Вот когда! - Он еще посидел,
еще поусмехался. - Да, чисто сделано! Не подкопаешься! Работали люди! И
вот смотрите, как будто все законные гарантии налицо, и суд праведный, и
свидетели беспристрастные, а если надо закопать человека, закопают, при
всех законах закопают! Вот все говорят: "Суд присяжных, суд присяжных". А
кто Катюшу Маслову упек? Суд присяжных. Дмитрия Карамазова кто на каторгу
угнал? Суд присяжных. Кто Сакко и Ванцетти на электрический стул посадил?
Присяжные. Классовый суд! Как его ни обставляй, ни ограничивай, он свою
власть в обиду все равно не даст. Ну и мы не даем свою - так в чем же
дело? - И, сказав это, он сразу же заторопился: вынул чистый лист бумаги,
положил его на стол и сказал: - Ну что ж, Владимир Михайлович,
зафиксируем?
вот что-нибудь вроде этого: "Считаю своим долгом довести до вашего
сведения, что такого-то месяца, такого-то числа во столько-то времени я по
вашему поручению беседовал с гражданином Куторгой. Разговор происходил в
присутствии гражданки такой-то (тут имя), которая и может подтвердить все
мной показанное. Гражданин Куторга рассказывал про свои научные изыскания
из области истории церкви, никаких иных вопросов Куторга не затрагивал, о
политике не говорил, идеологически вредных высказываний не допускал..."
Все! Подпись. Можно еще прибавить, если это правда: "Жизнью своей он
доволен, а о Советской власти говорил: "Спасибо ей, что избавила меня от
лжи". Вы ведь так в прошлый раз говорили? Согласны?
"Считаю своим долгом довести до вашего сведения..." и "по вашему
поручению..."?
правда?
отрезал Суровцев. - Ваши показания имеют цену только потому, что мы сами
попросили вас помочь нам. Потому мы и доверяем вашим отзывам и показаниям.
Иначе все это ни к чему. Неужели вы этого не понимаете?
Очень странный. Опять у вас "но"... Ну чего вы, в самом деле, боитесь?
Какое там "но...". Вы ведь не тот, первый, известный свидетель и не тот
неизвестный, второй. Вы не ученик и не истец. Вы просто-напросто
устанавливаете невиновность человека. Опровергаете донос! Почему это вас
смущает" а?
Белов Вольф
Сертаков Виталий
Флинт Эрик
Бажанов Олег
Белов Вольф
Соломатина Татьяна