корню, впился в него и подточит вас обоих, если не спасет благодетельная
рука.
С этим талисманом волшебница может сотворить дивные дела. Лишь махнула им в
уме своем, и бьет через край мысль алмазная. Первое, что она почерпнула в ее
волшебных струях, было убеждение Анастасии, что она действительно очарована.
Чтобы снять очарование, к кому ж прибегнуть, как не к самому виновнику его?
Может быть, он сжалится над несчастною девушкой и избавит ее от несносной
скорби, как избавил Селинову. Анастасия сама об этом не раз думала. В этом
сошлись они как нельзя лучше. Но как дочери Образца пройти к лекарю? Как
сделать, чтобы домашние и посторонние не видели, не видали? Она тотчас
умрет, как скоро узнают об ее похождении. Усердная посредница все уладит. Из
светлицы Анастасьиной ведет лесенка к железным дверям, отделяющим половину
боярскую от басурманской: дверь эта замкнута одним железным затвором. Добрый
час выпадет - отец, брат не будут дома; Селинова станет на страже, и концы в
воду. Анастасия сойдет к Антону-лекарю, упадет к его ногам, обольет их
своими слезами... Очарование снято - и красная девица вспорхнет от него в
свою светлицу, будто птичка, которую окорнал было злой ворон и у которой
приросли вдруг новые крылья, вспорхнет легко, весело и зальется в песнях о
своем девичьем счастии. От одного помышления об этих замыслах стало легче
Анастасии.
* ЧАСТЬ 4 *
ГЛАВА ПЕРВАЯ
очарование. Потом прекрасный образ чужеземца стал опять тесниться в грудь
ее, и эта мысль начинала уступать прежней тоске. Казалось, около нее
начертан был волшебный круг, из которого она не могла выйти. Видно,
заключена в нем до гроба. Теперь только и дум, что о милом басурмане, только
и дела, что ждать его. С именем этим она свыклась, его не чуждается более,
оно стало ей сладко, дорого, как имена отца, брата, если не дороже. Сидит
пригорюнясь у окна своей светлицы и смотрит, не скачут ли из Твери дворчане
великокняжеские. С содроганием сердца внимает беседам: не промолвит ли кто
слова о басурмане? прислушивается даже к голосу ветра: не принесет ли ей
ветер полуночный весточки о нем? Он, княжич ее души, беспрестанно в ее
мыслях; о нем тайно беседует она сама с собою и хотела бы, чтобы отец,
домашние, народ, все творение говорило также об Антоне. И между тем ни от
кого о нем не слышит. Скачет ли всадник, стукнет ли кто кольцом в ворота,
она трепещет, как осиновый лист на ветке. Встречает день, провожает его в
ожидании постояльца. Не приученная рассудком и воспитанием владеть собою,
она вся отдалась на волю своей страсти. В слезах, забывшись, умоляет милого
Антона скорее возвратиться и спасти ее от погибели, не боится греха молить о
том же небесные силы, не стыдится открывать свое мучительное нетерпение
лукавой посреднице.
привез эту весть, никто не мог сказать. Так часто в народе есть какое-то
чудное предчувствие великих событий. Через сутки гонец прискакал от
господина всея Руси к Софье Фоминишне и митрополиту с подтверждением этой
вести. Москва заликовала. Старшая сестра ее входила с покорною головой в
разрозненную семью и водворяла в ней согласие и силу. По святому обычаю
русских, во-первых, дань богу - отслужили благодарственное молебствие; потом
дань господину - когда Софья Фоминишна шла от благовещения, народ
приветствовал ее радостными восклицаниями. На улицах обнимались, поздравляли
друг друга, окружали гонца, не давали ему нигде дороги, спрашивали о
подробностях великого события, когда, как взята Тверь, кто положил живот за
матушку Москву, кто отличился в ратной удали. Разумеется, на радости, также
по русскому обычаю, во всех концах города многие славили победу без памяти,
то есть до того заглядывали в большие ковши и стопы, что потеряли
способность помнить что-либо.
победы.
имя знаменитого богатыря. Охотники следовали за ним в почетном ряду
изустного бюллетеня. "Каковы-ста мы! - говорили сурожане и суконники за
торговыми прилавками, охорашиваясь и с самодовольством поглаживая бороду, -
мы-ста и нынче не ударили себя в грязь; мы взяли Тверь". Иные от души
поздравляли их, как настоящих победителей, кланяясь в пояс: другие вздумали
оспоривать у них победу и затевали с ними своего рода побоище, доходившее до
пролития крови и даже до убийства. Имя Андрея Аристотелева, к общему
удивлению, переходило также из уст в уста. "Каков постреленок, -
приговаривали старики, слушая о его похождениях, - мал, да удал, не дождутся
годы, махнет в воеводы". - "Не диво удальство его, - прибавляли другие, -
отец нарвал ему каких-то потешных яблочков из чертова сада: лишь кинет в
десятню, десятни не бывало. Сказывают, и Онтон-лекарь очертил его кругом,
что ему лиха ни от огня, ни от стрелы вражьей". Более всего эти вести
лелеяли сердце старого воеводы Образца. Гонец прямо из двора митрополичьего
явился к нему с ласковым словом от господина всея Руси и с большим спасибо
отцу за сына. На этот раз природа победила его твердость: слезы оросили лицо
старца. Никогда собственная ратная слава так не льстила ему, как слава,
добытая сыном. Сперва в божнице своей, а потом в дому божьем принес он
трофеи сына ко кресту того, кем побеждена самая смерть и чьей защите обязан
был здравием и успехами воина, столь дорогого сердцу его.
ложилась по улицам городским. Прибыли и дворецкий вместе с путным. Кончив
свое дело во дворе великокняжеском, он посетил больного приятеля и застал
его хотя и на одре, изуродованного, но уж подававшего надежду на
выздоровление. Болезнь и досада, что не добыта разрыв-трава, которая была
под руками, растравила только злобную душу Мамона. Никогда горячка мщения
так сильно не пылала в ней. Когда он услышал об успехах Хабара, лицо его
ужасно перекосило. Когда ж дворецкий принес ему весть, что великий князь
хочет выдать дочь Образца за царевича Каракачу, он в первый еще раз
воспрянул с одра своего и воскликнул:
оставайся же она вечно в девках. Постригись она, зарой себя живую в землю,
что мне до того; а замужем ей не быть! Взгляни, друже, на меня, на сына: это
все их дело. - Сын Мамона, стоявший у постели, был бледен как смерть; из
чахлой груди его по временам отдавался глухой кашель, отзыв смерти, будто
из-под склепа.
Не говоря ни слова, он положил их за пазуху дворецкого, в карманы, куда
только мог. Этот не брал, отказывался, благодарил, опять отказывался и
все-таки принял. Он понял своего приятеля и унес с собою тяжкую добычу,
безмолвный, но красноречивый залог мести.
Она протоптала дорожку черным вестям между двумя враждующими домами. Долго
колебалась она рассказать ему про очарование Анастасии, но мысль об измене и
насмешках Хабара, мысль, что он скоро приедет и будет опять у Гаиды,
радостной, торжествующей надо всем, преодолели сожаление, которое пробудили
в ней и совесть и приязнь влюбленной девушки. Она рассказала Мамону все, что
узнала о склонности ее к басурману. Злоба имеет свой восторг: Мамон смеялся
навзрыд, услыхав дивную весть, упавшую на него так неожиданно.
концам его зашумело, как в рою пчелином, когда возвращается матка,
отлетевшая погулять с своею охранной стражей. "Господин великий князь
приехал", - повторилось в палатах Образца, и сердце Анастасии забилось
ожиданием. Не брата ждала она: о Хабаре пришло отцу известие, что по воле
Ивана Васильевича он оставлен на время в Твери при Иоанне-младом. Трепетная,
сидела она у окна своей светлицы. И вот наконец к палатам прискакал всадник;
он остановился у половины басурманской. На стук приворотного кольца паробок
Антона отворил ворота, стал вглядываться в приезжего и наконец усердно
раскланиваться с ним.
кудрями по плечам, а этот молодец острижен в кружок, в русской одежде, в
шеломе и латах. Щеки его горят, он весь в пыли с головы до ног. Между тем
паробок принимает коня его, служит ему, как своему господину, и дает знать,
что он может идти в хоромы.
незнакомца. Она не знает, что подумать о появлении его на место
Антона-лекаря. Вот он остановился на крыльце, скинул шелом свои, украшенный
веткою и пером попугая, утер платком лицо свое и остановился на крыльце.
смотря с грустью на окно светлицы.
выполнить его, он притащился опять к очарованному дому, к которому приковано
было его сердце, все его существо.
воспитанницу на неосторожном восклицании.
Афанасьев Роман
Никитин Юрий
Соломатина Татьяна
Шилова Юлия
Кервуд Оливер Дж.