Чтение 59–й страницы книги ~Флаги на башнях~

Хоть и никого не было в спальне, кроме них, Рыжиков наклонился к
Севкиному уху и зашептал.

- Врешь!

- Честное слово! Я ж ее знаю!

- Вот так история! Ха!

Севка очень обрадовался секрету, но Рыжиков невыразительно и скучно
пожал плечами:

- Только что ж тут такого? Тут ничего такого нет. Мало ли что...

- А смотри... прикинулась... Никто и не думает!

- Ничего плохого нет, - повторил Рыжиков.

26. ТЕХНОЛОГИЯ ГНЕВА

В начале ноября в колонии шла напряженная подготовка к празднику. А
готовиться было и некогда, рабочие дни загружены были до отказа. Каждый
дорожил минутой, и каждая минута имела значение. В один из вечеров Люба
Роштейн из одиннадцатой бригады нашла записку. Эта записка лежала в книге,
которую Люба только что принесла из библиотеки. Люба быстро прочла записку
и вскрикнула:

- Ой, девочки! Ой, какая гадость! Лида!

Лида Таликова взяла из ее рук листок бумаги. Написано было аккуратным
курсивом:

"Надо спросить Ванду Стадницкую, чем она занималась до колонии и как
зарабатывала деньги".

В это время в нижнем коридоре возвражался из библиотеки Семен
Гайдовский. Название книги, которую он только что получил, было настолько
завлекательно, что хотя он и наметил основательно книгу эту читать во
время праздников, но уже сейчас он медленно бредет по коридору и
рассматривает картинки. Из книги выпала бумажка, Гайдовский не заметил
этого и побрел дальше. Записку поднял Олег Рогов и прочитал:

"Хлопцы! За дешевую цену можете поухаживать за Вандой Стадницкой,
опытная барышня!"

- Где ты взял это?

- Чего?

- Записку эту?

- Я не знаю... какую записку?

- Обронил... ты обронил.

- Может, из книги?

- А книга откуда?

- Это я сейчас взял в библиотеке. А что там написано?

Рогов не ответил и бросился в комнату совета бригадиров.

- Смотри, что у нас делается!

Виктор Торский сидел за столом, и перед ним лежало несколько таких же
записок.

- Я уже полчаса смотрю. Это четвертая записка.

Через некоторое время Торский поставил у дверей Володю Бегунка и засел
с Зырянским и Марком Грингаузом. Зырянский, впрочем, недолго заседал. Он
быстро пробежал все записки и сказал уверенно:

- Это Левитин писал.

Марк спросил:

- Ты хорошо знаешь?

- Это Левитин. Он со мной на одной парте. Его почерк. И помнишь, он на
Марусю в уборной написал? Помнишь?

- Да как жн он подложил?

- А как же? Очень просто: член библиотечного кружка.

Виктор ничего не сказал, послал Володю позвать Левитина. Севка пришел,
скользнул взглядом по запискам, разложенным на столе, ловко не заметил
внимтаельных суровых глаз Торского, спросил с умеренной почтительностью:

- Ты меня звал?

- Твоя работа? - Торский кивнул на стол.

- А что такое?

- Ты не видишь?

- А что такое?

Левитин наклонился над столом. Зырянский круто повернул его за плечо:

- Читать еще будешь?

- Вы говорите - моя работа, так я должен прочитать?

- Должен! Ты и писать должен, ты и читать должен? На одного много
работы!

- Не писал я это.

- Не ты?

- Нет.

Зырянский горячо взглянул через стол, словно выстрелил в Левитина. Тот
с трудом отвел глаза; было видно, как дрожали у него ресницы от
напряжения. Зырянский прошептал что-то уничтожающее и резко обернулся к
Виктору:

- Давай совет, Виктор!

- Сейчас будет и совет.

Прошло не больше трех минут, пока Витя побывал у Захарова. В течение
этих трех минут никто ни слова не сказал в комнате совета бригадиров. Марк
Грингауз отвернулся к окну, Зырянский опустил глаза, чтобы не даваьб своей
ненависти простора. Левитин прямо стоял против стола, немного побледнел и
смотрел в угол. Захаров вошел серьезный, молча пробежал одну записку за
другой, последнюю оставил в руке и холодно-внимательно присмотрелся к
Левитину.

- Хорошо, - сказал он очень тихо и ушел к себе. Левитин побледнел еще
сильнее.

Витя крикнул к дверям:

- Бегунок!

- Есть!

- Сбор командиров!

- Есть!

В спальне пятой бригады Ванда Стадницкая рыдала, уткнувшись в подушку.
Девочки собрались и перешептывались растерянно. В спальню вбежала Клава
Каширина. Ни лица ее, ни голоса нельзя было узнать:

- "Совет" играют! Я его удавлю! Своими руками! Если его не выгонят...
Идем, Ванда!

Ванда подняла голову:

- Я не пойду!

- Что! Сдаваться Левитину? Как ты смеешь? А что твоя подшефная скажет?

Ванда села на кровати, быстро вытерла слезы, нахмурила брови:

- Оксана, ты скажи: идти разве?

Оксана вдруг улыбнулась, улыбнулась просто и весело, как улыбаются
девушки, когда у них на душе хорошо:

- Пойдем. А почему не пойти! Посмотрим, какой там гадик. Пойдем.

Правая бровь Ванды удивленно изогнулась. Кто-то из девочек сказал:

- Умойся только. Пусть не воображает, что ты плакала.

В совете бригадиров было сегодня необычно. Во-первых, Торский
безжалостно выставил всех пацанов и они большой кучей стояли в коридоре и
по выражению входящих старались понять, что такое происходит в совете.
Володя Бегунок стоял у дверей и никого не впускал, кроме бригадиров.
Только перед Вандой и Оксаной он отступил, и пацаны поняли, что Бегунок
кое-что знает. Но когда дверь окончательно закрылась и они спросили Володю
о причинах тревоги, Володя серьезно ответил:

- Нельзя говорить.

Через несколько минут выглянул Виктор и приказал:

- Бегунок, Рыжикова!

Володя поставил у дверей Ваню Гальченко, а сам побежал за Рыжиковым.
Рыжиков прошел в дверь быстро, не глядя на пацанов.

В это время в совете гудело общее возмущение. многие даже не могли
сидеть на диване, а стояли у председательского стола тесной кучкой. Слова
никто не брал, и Виктор не следил за порядком прений. Зырянский держал
руку на собственном горле, он почти задыхался:

- не могу! Видеть не могу! Ты еще запираешься! Какое это имеет
значение? Выгоним, все равно выгоним! И признаешься - выгоним, и не
признаешься - выгоним!

Левитин стоял не на середине, а в углу, и никто не требовал, чтобы он
стал "смирно". Ноги у Левитина сделались слабыми, одной рукой он неудобно
держался за спинку дивана. Смотрел вбок, в стену. Зырянский не находил
слов, только в глазах мобилизовалась вся его ненавидящая душа.

Воленко спросил Левитина:

- А откуда ты знал? Кто тебе сказал?

Левитин пошевелил толстыми губами, но слов никаких не вышло. Тогда он
широко открыл рот, зевнул, как рыба, выброшенная на берег, и с трудом,
неясно произнес:

- Я ничего не знал, и я ничего... не писал.

Ванда сидела между девочками в противоположном углу. Она покраснела,
сказал хрипло:

- Витя, дай слово!

Все обернулись к ней, подошли ближе. Она сделала несколько шагов
вперед, не отрываясь взглядом от Левитина, и остановилась прямо против
него, заложив руки за спину. Левитину было неудобно, он крепче оперся на
диван, еще больше отвернулся к стене. Ванда сказала тихо, с трудом выбирая
слова, с трудом проедолевая гнев:

- Ты! Слышишь? Моя жизнь... как ты написал! Ты написал... ну и что же?
Все равно, пускай знают! Здесь товарищи! Пускай знают! А только в
другом... дело. Кто меня довел до такой жизни?! Такие люди... понимаешь...
такие, как ты! Такие, как ты... такие, как ты...

Последние слова Ванда произноила в забытье, уже оглядываясь по
сторонам, с трудом подавляя рыдания. Потом она бросилась к дверям, но
Нестеренко сильной рукой перехватил ее по дороге, и она, не разбирая,