ужасное оскорбление его высочеству герцогу Бургундскому. В силу договора,
который, как мы надеемся, будет заключен с ним...
Бургундский презирал вас долгие годы и пренебрегал вами. Уж не думаете ли
вы, что ваши заискивания заставили его смягчиться и склонили прислушиваться
к вашим предложениям? Нет. Его убедила сила! Да, да - поражения, которые мы
нанесли ему. Ибо только силой можно убедить этого матерого мятежника. Очень
ему нужна эта болтовня! Договор! Вы надеетесь с ним заключить договор? Эх,
вы! С его помощью освободить Париж? Последний нищий в нашей стране больше
способен на это, чем он. Он - освободитель Парижа!? Вы представляете себе,
как будет смеяться Бедфорд? Какой жалкий предлог! Слепой может видеть, что
эти наши переговоры с полумесячным перемирием дают возможность Бедфорду
подтянуть и бросить свои войска против нас. Еще одна измена, всегда измена!
Мы созываем военный совет, а советоваться не о чем; Бедфорд же не нуждается
в подсказке, он знает, каково наше единственное направление. Он прекрасно
знает, как бы поступил на нашем месте. Он перевешал бы всех изменников и
двинулся бы на Париж! О милостивый король, очнись! Путь свободен, Париж
зовет, Франция с мольбою смотрит на тебя! Одно твое слово, и мы...
можем, мы не имеем права отказаться от того, что уже сделано: мы сами
предложили переговоры, и мы должны договориться с герцогом Бургундским.
французское сердце, раздался взрыв рукоплесканий, и они нарастали волна за
волной. В приветственном шуме послышался могучий голос Ла Гира: "Острием
копья! Ей-богу, да это же музыка!" Король тоже встал, обнажил меч, взял его
за клинок, шагнул к Жанне и, вложив рукоятку меча в ее руку, произнес: -
Король сдается. Неси этот меч в Париж.
славой и легендами, был окончен.
Глава XXXIX
всех смертельно, но Жанне все было нипочем, когда предстояло большое дело.
Она и не подумала ложиться. Генералы последовали за ней в ее штаб-квартиру,
и она едва успевала отдавать распоряжения; те, в свою очередь, немедленно
рассылали их в соответствующие части и подразделения; верховые мчались
галопом в разные стороны, понукая лошадей; тишина сонных улиц была нарушена
топотом и криками. Вскоре послышались отдаленные звуки рожков и дробь
барабанов - признаки приготовлений к походу. на заре должен был выступить
наш авангард.
черед. Жанна прохаживалась по комнате и диктовала послание герцогу
Бургундскому, требуя, чтобы он сложил оружие, заключил мир и извинился перед
королем, а если ему уж так хочется воевать, то пусть воюет с сарацинами.
"Pardonnez-vous l'un a l'autre de bon coeur, entierement, ainsi que doivent
faire loyaux chretiens, et, s'il vous plait de guerroyer, allez contre les
Sarrasins" ["От всего сердца простите друг другу, не помня обид, как это
подобает благочестивым христианам, а если вам хочется воевать, воюйте с
сарацинами" (франц.)]. Длинновато несколько, но звучит неплохо, и к тому же
скреплено ее личной печатью, вырезанной на золотом перстне. Полагаю, это был
один из самых прекрасных, простых и вместе с тем выразительных и
красноречивых государственных документов, которые она когда-либо диктовала.
ним к герцогу. Жанна отпустила меня, сказав, чтобы я шел отдыхать в
гостиницу, а утром не забыл отдать ее отцу сверток, который прошлый раз она
там оставила. В свертке были подарки родственникам и друзьям в Домреми и
крестьянская одежда, купленная Жанной для себя. Она обещала, что заглянет
утром проститься с отцом и дядей, если они не захотят остаться еще на
некоторое время, чтобы осмотреть город.
цепи не смогли бы удержать их в городе даже на полдня. Разве могли они
отказаться от такой чести - первыми принести великую новость в Домреми:
"Подати отменяются навсегда!" - и под веселый перезвон колоколов быть
первыми свидетелями народного ликования? Нет, они не могли. Патэ, Орлеан и
коронация в Реймсе - все это события, огромное значение которых смутно
укладывалось в их сознании; это был грандиозный, но туманный и расплывчатый
призрак, а вот отмена податей - нечто ясное и ощутимое!
все прочие были изрядно навеселе и вели непринужденную беседу. Паладин с
отменным пафосом рассказывал о своих сражениях, а старики так усердно ему
аплодировали, что дрожали стены и звенела посуда. Наш знаменосец приступил к
описанию битвы при Патэ. Нагнувшись, он объяснял расположение позиций и
передвижения войск, чертя острием своего увесистого меча то тут, то там по
полу, а крестьяне, упершись руками в расставленные колени и подавшись
вперед, сидели, не спуская с него возбужденных глаз, то и дело вскрикивая и
прищелкивая языком от удовольствия.
быть, команды; кони храпят, танцуют, неудержимо рвутся вперед, и мы
натягиваем поводья изо всех сил, отваливаясь всем корпусом на их могучие
спины; наконец послышалась команда: "Вперед!" - и мы пошли. Пошли? Какого
черта, пошли - понеслись как бешеные! Это был вихрь, буря, ураган!.. Как
налетели, как ударили! Бегущие англичане валились от одного ветра, падали,
как подкошенная трава. Но вот мы врезались в гущу разъяренных молодчиков
Фастольфа. В два счета мы разметали их в пух и прах, - вся дорога за нами
была усеяна грудами трупов. Никакой передышки, никакого промедления, поводья
натянуты, как струна! Все вперед, вперед и вперед, - вдали виднелась наша
главная добыча: Тальбот со своим войском, темневшим на горизонте, как
грозовая туча. Мы с ураганной быстротой устремились к ним, а за нами -
летучие стаи мертвых листьев, поднятые в воздух нашей стремительной атакой.
Еще минута - и мы врезались бы в них, как сорвавшиеся со звездных орбит
светила врезаются в Млечный Путь, но, к несчастью, по воле неисповедимого
провидения, они узнали меня! Таль-бот побледнел, как полотно, и воскликнул:
"Спасайтесь, это - знаменосец Жанны д'Арк!" После чего он так вдавил шпоры в
бока коня, что они, наверное, встретились в середине конского брюха, и
обратился в бегство, сопровождаемый всеми своими полчищами. Я готов был
проклинать себя, что не успел переодеться и не изменил внешности. Я увидел
упрек в глазах ее превосходительства, и мне было стыдно. По-видимому, я
навлек непоправимую беду. Другой на моем месте стал бы горевать в сторонке,
не видя никакого способа поправить дело; но я, слава богу, не из таких.
Тяжелые случаи, как зов боевой трубы, только мобилизуют во мне дремлющие
резервы моей находчивости. Нет худа без добра, - и я в миг сообразил, что,
как бы то ни было, это, быть может, и есть наилучшая возможность для
подвига. Одним прыжком поворачиваю в лес и исчезаю, как вспышка молнии!
Прямиком и обходами, как на крыльях, мчался я сквозь густую зеленую завесу,
и никто не знал, куда я девался, что со мною, каковы мои намерения.
Проходила минута за минутой, а я все мчался и мчался, вперед и вперед;
наконец с громким криком "ура!" подымаю знамя, трепещущее на ветру, и как
из-под земли вырастаю перед Тальботом! О, это была блестящая мысль! Все это
обезумевшее стадо перепуганных врагов закружилось и подалось назад, как
волна прилива, разбившаяся о берег, и победа была за нами! Жалкие,
беспомощные твари! Они очутились в ловушке, они были окружены; они не могли
показать нам пятки, повернув назад, ибо там была наша армия, и не могли
пробиться вперед: там был я. Сердца их замерли в страхе, руки их бессильно
опустились. Они покорно стояли, и мы легко, шутя, перекололи и порубили их
всех до единого, - всех, за исключением Тальбота и Фастольфа; этих я
оставил: взял каждого под мышку и унес с собой.
скажешь. Какой слог! Какое благородство жестов, какая манера держать себя,
какой пыл, когда он входил в роль. Какие постепенные переходы и какое
уверенное дыхание! Какие чудесные оттенки голоса в зависимости от весомости
слова, какие мастерски рассчитанные повороты к неожиданностям и эффектам,
какая неотразимая искренность тона, какая естественность мимики, сколько
силы и страсти, клокотавшей в груди! А какая ослепительно яркая обрисовка
эпизода, когда он, в латах и с развевающимся знаменем, предстал перед
охваченной ужасом армией! А с каким тонким мастерством была подана последняя
половина его заключительной фразы - эта небрежность, это равнодушие, словно,
рассказав правдивую историю из своей жизни, он между прочим упомянул о
мелкой, не относящейся к делу детали и только лишь потому, что это произошло
с ним под самый конец.
Казалось, все лопнут от восторга. А старики хлопали в ладоши с таким
усердием, что мог бы обрушиться потолок, проснулись бы даже покойники. Когда
все, наконец, слегка поостыли и наступила тишина - надо же было отдышаться!
- старик Лаксар воскликнул с восхищением:
только в здешней округе. Одно его имя приводит в трепет самые отдаленные
края - одно лишь имя; а когда он хмурится в гневе, тень от его бровей падает
до самого Рима; даже куры - глупые птицы-и те усаживаются на насест часом
раньше. Говорят даже...
лишь одно словечко, и ты...
Березин Федор
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Каменистый Артем
Пехов Алексей
Роллинс Джеймс