- Ты же, чадо, освоеволился. Яко исступленный, или
яко блекотливый козел, вопил на меня. Да не вменит тебе
сего Господь, ибо не от тебя сие, но дьявол пакоствует
мне через тебя,-взнуздал тебя, яко худую клячу, и ездит
на тебе, величаяся, как на свиние, по видению святых отец,
куда хочет, пока в совершенную погибель не вринет...
И слово за слово, свел таки речь на дело о мужи-
ках порецких и о зяте своем, Петре Алфимове.
Что-то серое-серое, сонное, липкое, как паутина, засти-
лало глаза царевичу - и расплывалось, двоилось, как в ту-
мане, лицо того, кто стоял перед ним, как будто высту-
пало из-за этого лица другое, тоже знакомое - с крас-
ным востреньким носиком, вечно нюхающим воздух, с под-
слеповатыми, слезящимися хитрыми хищными глазка-
ми - лицо Петьки подьячего; как будто в лице "его пре-
восходительства, велелепнейшего отца протопресвитера
Верхоспасского", благообразном, напоминавшем лик Хри-
ста на древних иконах, соединялась, смешивалась в страш-
ном и кощунственном смешении с ликом Господним гнус-
ная рожица Петьки-вора, Петьки-хама.
- Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и
щедротами Своего человеколюбия, да простит ти, чадо Алек-
сие, вся согрешения твоя,-произнес о. Яков, покрывая го-
лову царевичу эпитрахилью,-и аз, недостойный иерей, вла-
стию Его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех гре-
хов твоих, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
Пустота была в сердце Алексея, и слова эти звучали
для него-пустые, без власти, без тайны, без ужаса.
Он чувствовал, что прощалось здесь, но не простилось
там; разрешалось на земле, но не разрешалось на небе.
В тот же день перед вечером пошел о. Яков париться
в баню. Вернувшись, сел у камелька против царевича
пить горячий сбитень, дымившийся в котле из яркой
красной меди, в которой отражалось красное как медь
лицо протопопа. Пил, не торопясь, кружку за кружкой и
вытирал пот большим клетчатым платком. Он и в бане
парился, и сбитень пил, точно обряд совершал. В том,
как прихлебывал и причмокивал, и закусывал хрустя-
щим сдобным бубликом, была такая же благолепная чин-
ность и важность, как в церковнослужении; виден был
хранитель дедовских обычаев, слышен завет всей стари-
ны православной: буди неподвижен, яко мраморный столп,
не склоняйся ни на шуе, ни на десно.
Царевич слушал рассуждения о том, какими веника-
ми мягче париться; от какой травы, мяты или калуфера
бывает слаще в бане дух; и повествование, как матушка-
протопопица на Николу Зимнего едва до смерти не запа-
рилась. А также, к слову - поучения и назидания от свя-
тых отцов: "червь смирен зело, и худ, ты же славен
и горд; но аще разумен еси, то сам уничижи гордость свою,
помышляя, яко крепость и сила твоя снедь червям будет.
Высокоумия хранися, гневодержания удаляйся..."
И опять, опять - о деле мужиков порецких, о неиз-
бежном Петьке Анфимове.
Царевичу хотелось спать, и порой казалось ему, что
это не человек перед ним говорит, а вол жует и отры-
гает, и снова жует бесконечную сонную жвачку.
Надвигались унылые сумерки. На дворе была отте-
пель с желтым, грязным туманом. На окнах бледные
цветы мороза таяли, плакали. И в окна глядело небо,
грязное, подслеповатое, слезящееся, как хитрые, подлые
глазки Петьки подьячего.
О. Яков сидел против царевича на том же месте, где
три недели назад сидел архимандрит Федос. И Алексей
невольно сравнивал обоих пастырей церкви старой и новой.
"Не архиереи, а шушера! Были мы орлы, а стали ноч-
ные нетопыри",- говорил поп Федос. "Были мы орлы,
а стали волы подъяремные",- мог бы сказать поп Яков.
За Федоской был вечный Политик, древний князь
мира сего; и за о. Яковом был тот же Политик, новый
князь мира сего-Петька-хам. Один стоил другого; древ-
нее стоило нового. И неужели за этим' двумя лицами, про-
шлым и будущим - единое третье - лицо всей Церкви?
Он смотрел то на грязное небо, то на красное лицо
протопопа. И здесь, и там было что-то плоское-плоское,
пошлое, вечное в пошлости, то, что всегда есть и что все-
таки призрачнее самого дикого бреда. И пустота была в
сердце его и скука, страшная, как смерть.
И опять, как тогда, зазвенел колокольчик, сперва глу-
хо, вдали, потом все громче, ближе.
Царевич прислушался и вдруг весь насторожился.
- Едет кто-то,-сказал о. Яков.-Не сюда ли?
Послышалось шлепанье лошадиных копыт в лужах та-
лого снега, визг полозьев по голым камням, голоса на
крыльце, шаги в передней. Дверь открылась и вошел ве-
ликан с красивым глупым лицом, странною смесью рим-
ского легионера с русским Иванушкой-дурачком. То был
денщик царя, Преображенской гвардии капитан Алек-
сандр Иванович Румянцев.
Он подал письмо царевичу. Тот распечатал и прочел:
"Сын. Изволь быть к нам завтра на Зимний двор.- Петр".
Алексей не испугался, не удивился; как будто заранее
знал об этом свидании - и ему было все равно.
В ту ночь приснился царевичу сон, который часто
снился ему, всегда одинаковый.
Сон этот связан был с рассказом, который слышал
он в детстве.
Во время стрелецкого розыска царь Петр велел вы-
рыть погребенное в трапезе церкви Николы-на-Столпах
и пролежавшее семнадцать лет в могиле тело врага свое-
го, друга Софьи, главного мятежника, боярина Ивана Ми-
лославского; открытый гроб везти на свиньях в Преобра-
женское и там, в застенке, поставить под плахою, где рубили
головы изменникам, так, чтобы кровь лилась в гроб на по-
койника; потом разрубить труп на части и зарыть их тут
же, в застенке, под дыбами и плахами-"дабы, гласил указ,
оные скаредные части вора Милославского умножаемою
воровскою кровью обливались вечно, по слову Псалом-
скому: Мужа кровей и льсти гнушается Господь".
В этом сне своем Алексей сначала как будто ничего
не видел, только слышал тихую-тихую, страшную песенку
из сказки о сестрице Аленушке и братце Иванушке, ко-
торую часто в детстве ему сказывала бабушка, старая цари-
ца Наталья Кирилловна Нарышкина, мать Петра. Братец
Иванушка, превращенный в козлика, зовет сестрицу Але-
нушку; но во сне, вместо "Аленушка", звучало "Алешень-
ка"- грозным и вещим казалось это созвучье имен:
Алешенька, Алешенька!
Огни горят горючие,
Котлы кипят кипучие,
Ножи точат булатные,
Хотят тебя зарезати.
Потом видел он глухую пустынную улицу, рыхлый
талый снег, ряд черных бревенчатых срубов, свинцовые
маковки старенькой церкви Николы-на-Столпах. Раннее,
темное, как будто вечернее, утро. На краю неба огром-
ная "звезда с хвостом", комета, красная, как кровь. Чуд-
ские свиньи, жирные, голые, черные, с розовыми пятна-