Чтение 59–й страницы книги ~Автономный рейд~

что-нибудь сломаю. На минутку. Это первое. Теперь второе. Я тебя
действительно люблю, поэтому вопрос стоит так. Или ты со мной -- вся, до
донышка, или -- сама по себе. Отдельно.

-- Я-то -- твоя? А вот ты-то -- мой?

-- Ты не моя, ты со мной. А я -- только свой собственный. Но и тебе
можно будет попользоваться. Если будешь хорошо себя вести.

-- Ну ты и жмот! -- Она, морщась, разминала основательно затекшие за
несколько часов плечи.

-- Это хорошо сказано, -- похвалил я. -- Но все же ты сперва поешь и
подумай еще. А потом поговорим. Туалет и кухня вон там.

-- Да уж сориентируюсь как-нибудь в этой хрущевке. -- Из голоса ее
исчезло ехидство, оставив в нем пустоту и усталую грусть.

Пока она ела, я пил рядом кофе и помогал ей решиться на обман:

-- Всю жизнь мечтал о такой, как ты. Но чтобы была во всем заодно со
мной. Чтобы мог положиться, не оглядываясь, не сомневаясь ничуть. Чтоб если
ты уйдешь -- сразу пустота: может, повезет еще раз, может, уже нет. Но быть
с тобой, как с чужой, все время прислушиваться и присматриваться на предмет
твоего вранья -- не могу и не хочу... В нашей работе верить хоть кому-то --
слишком большая роскошь. Вот о ней-то я и мечтаю...

Обставлять эту квартиру, которую я снял только потому, что уж больно
дешево ее сдавали после "лиц кавказской национальности", я счел
необязательным. Поэтому кухня была попросту убогой. Стены в ядовито-зеленой
краске, потолок закопчен до коричневого. Обшарпанный стол, дряхлые
разномастные табуретки, урчащая "Бирюса" в углу, чашки и тарелки --
разномастные, в трещинах, как с помойки... И на фоне этого убожества -- Она!
В моей рубашке, розово-обильная. И тут же я -- плюгавенький, в одних
плавках. Картина из цикла "Пожалей и обними, обманув из жалости". Но если
расставаться -- лучше уж так, сразу. Она снова закурила и, глядя в чашку с
кофе, наконец ответила:

-- Не верю ни одному твоему слову. Ты -- хитрый и пронырливый подонок.
Наставишь мне рога, даже не дожидаясь, пока я отвернусь... Вообще-то у
женщин бывают рога?.. Ну не важно... Но все равно в эти дни, -- она
уставилась мне в глаза, стараясь в них что-то прочесть, -- я поняла, что без
тебя не выживу. Нет меня без тебя. И пусть. Клясться не стану: я еще сама
себя не понимаю... Меня предупреждали, вот сколько было курсов и тренингов,
на каждом предупреждали: рано или поздно ты встретишь человека, мужчину,
которому захочешь принадлежать вся. Знать будешь, что врет, что подлец, но
-- захочешь. Умные все-таки в нашей системе наставники. Попалась. Значит, и
во всем остальном они не ошибались с прогнозами: потом, выжав, ты меня
предашь. Если уже не предал. И, что опять-таки странно, мне на это плевать.
Лишь бы с тобой. Только я одного любить не умею, придется тебе подождать,
пока научусь.

Я поверил. И даже если бы она не рассказала мне потом все, что знала, о
кознях и планах Конторы, все равно бы поверил -- до такой степени устал.
Наверное, от одиночества. А может, дело в том, что знал: даже если с меня
потом из-за нее кожу живьем будут снимать, все равно не пожалею о том, что
поверил. Судьба. Кисмет. Суженая.

Объяснив ей свою теорию о крайней необходимости отдыха и приведения
мыслей в порядок, затянул ее в кровать. Она теорию одобрила так горячо, что
только на следующее утро у нас выпала минутка, чтобы вспомнить о работе. Я в
полудреме нежился у ее грудей, тая от прикосновений их мякоти к лицу, а
крепких пальцев -- к вискам, когда она спросила, массируя:

-- Так для кого же все-таки ты меня вербуешь?

-- А почему ты решила, что я тебя вербую для кого-то, а не для себя
самого?

-- Ну ясно же... Откуда у одиночки все это? Техника, оружие, машины,
квартиры? Сколько бы ты ни зарабатывал, за всем этим, ясное дело, могут быть
только ресурсы организации... ГРУ?

-- Нет, милая, правда, я -- сам по себе. Организации, да, использую. Но
втемную. Кое-что они сами дают, думая, что я на них вкалываю. Кое-что сам
беру в качестве трофеев. Ворую, короче...

Обо всех источниках своих ресурсов я пока решил ей не говорить, тем
более что некоторые из них заставляли морщиться меня самого. В нормальном
человеке силен инстинкт откровенности: мозгу трудно работать без открытого
диалога с себе подобным. Но захотеть верить легче, чем научиться это делать
после стольких лет дрессировки на скрытное одиночество. Непросто это. Я, к
примеру, почему даже матери своих дел не раскрываю? Вовсе не потому, что ей
неинтересно. О, мамуле только начни рассказывать -- вопросами о подробностях
замучает. Но я знаю: что как ни предупреждай, как ни заклинай, а все ж таки
мамуля не сумеет удержаться и обязательно поделится-посоветуется с кем-то из
подруг. Конечно, ради моей же пользы: вдруг они с подружкой придумают что-то
очень для меня полезное? Кстати, мой опыт показывает, что большинство
причиненных мне неприятностей проистекали из желания блага мне же...

В общем, даже любя При, как никого до сих пор, все ж таки не мог я пока
выложить ей всего. И полчаса назад, глядя сверху на ее запрокинутое,
сосредоточенное в наслаждении лицо, я вдруг понял, что мне мешает: страх за
нее. Впервые в жизни я встретил женщину, счастье которой значило для меня
больше, чем мое собственное. Нечто подобное у меня и в отношении ребят.

Но ради При я бы даже... Нет, не знаю.

Любить кого-то больше, чем себя, -- потрясающее ощущение. Если бы я
точно знал, что ей для счастья нужно, чтобы меня выпотрошили, -- сейчас
согласился бы и на это, честно. А уж все рассказать о себе и своих делах --
вообще раз плюнуть. Но, уж не знаю, к счастью или к сожалению, я четко
понимал, что спустя энное количество минут, часов, дней или недель, месяцев
перспектива быть выпотрошенным ради ее счастья уже не покажется мне столь
заманчивой...

Кроме того, какое-то нечто подсказывало мне из подкорки: ей, чтобы
уцелеть, нужно знать о моих делах, в том числе и денежных, как можно меньше.
Пока, во всяком случае.

-- Дорогой, -- она лизнула мое ухо, -- про что молчишь?

-- Про то, что... Не могу я тебе многое рассказать. Нельзя. А кое-что
просто не умею.

-- Почему... То есть зачем? -- В разговорах между бешеными приступами
страсти я успел просветить ее насчет своей теории разнонаправленных
вопросов.

-- Если б знал... Затем, например, чтобы ты больше любила меня.
Непознанное больше притягивает, чем прозрачное... Мужик хорош, пока
загадочен. И чтобы больше слушалась: когда знаешь, что приказ основан на
том, чего не знаешь, выполнять его легче, даже если он кажется глупым.

-- Дорогой... -- Она жалобно вздохнула и кокетливо взмахнула густыми
пушистыми ресницами. -- Больше, чем я тебя люблю, любить просто невозможно.
Не веришь, да?

-- Допустим, в это-то я верю. Но я вижу, что ты еще не привыкла ко мне.
Не умеешь полагаться. Знаешь, у нас в училище случай был. Сам свидетель...
Рота отрабатывала команду "Разойдись!". Старшина добивался, чтобы через
секунду после команды на том месте, где мы стояли, не оставалось никого.
Тренировались не на плацу, а на асфальтовой дороге между казармами. Чуть
дальше, на взгорке, строили новый клуб. Так вот, однажды мы строились, чтобы
идти на обед, а на взгорке стоял МАЗ-панелевоз. Ну и что-то случилось у него
с тормозами. Попер, короче, вниз. Рота к нему стояла спиной, старшина --
лицом. Он не сразу понял, что эта махина неуправляема. Когда понял, заорал:
"Разойдись!" Из двухсот почти человек четверо слишком привыкли думать,
прежде чем выполнять команду. Двоих из них МАЗ укатал в лепешку, двое
остались калеками...

-- Дорогой, я эту байку слышала раза три.

-- Вот видишь? Я говорю: "Сам видел, был там", а ты -- "байка"! Я ведь
мечтал о таком напарнике, как ты. С твоей женской интуицией и
спецподготовкой нам сам черт не страшен... -- Я запнулся, чтобы не уточнить:
"Если этот черт не из коллекции Гнома и Катка". -- Но сколько еще времени
нужно, чтобы я сказал: "Прыгай!", а ты...

-- Спрашивала бы только: "Как высоко". Да? Знаю я, дорогой, знаю. А что
женщина тоже личность, тебе никогда в голову не приходило?

-- Приходило. Но послушай меня!.. Вот это бабье "Я знаю лучше" и тебя,
и меня может погубить!

-- Не кричи на меня! -- Она, отстранившись, легла на спину, натянула
одеяло до подбородка.

-- Дура! Да ты способна вообще хоть что-то _слышать_?!.. Я не _на_ тебя
кричу, я сейчас _тебе_ кричу! -- Вот чего у меня не было -- так это
воспитательского терпения и смирения. Прекрасно знаю, что никакими воплями с
рефлексом стервизма не совладаешь, но... -- Учись свою всезнайку бабскую
отключать и -- слушать, слышать и слушаться...

-- Я сейчас обижусь.

-- Да хоть двести раз!.. Милая, обожаемая, любимая, да врубись же ты,
дура, в ситуацию!.. -- Я чувствовал, что перегибаю, но нам предстояли те еще
деньки, и другого пути, кроме как выбить из нее своеволие, я не знал. --
Чувство юмора наконец включи: я тебе, кадровому майору, должен объяснять,
что ради одного случая в год... когда нет секунд на объяснение, выполнять
приказ надо мгновенно, не думая!

-- Да, я -- майор. -- Она села, вздев надо мной свой гордый упоительный
бюст так резко, что он заколыхался. -- А ты -- лейтенантишка! Да и то
отставленный за невыполнение приказа. И ты меня будешь учить приказы
выполнять?

Вид ее тела действовал умиротворяюще. Чтобы сохранить право на
свободный доступ к нему, я был способен и смириться.

-- Лапонька, ты -- майор по... -- Черт, это тот случай, когда прямо
назвать специальность -- значит оскорбить. Даже самая раздолбанная
проститутка не простит, если ее так назвать. Я, например, готов вырвать
язык, назвавший меня убийцей или вором, хотя кто я иной есть? Любой наемник
-- вор и проститутка. Другой вопрос: а кто из нас, вкусно и регулярно
питающихся, не наемник?