квадратный стол под цветастой скатертью, на нем глиняная вазочка без
цветов, у стены - буфет с посудой, у другой - диван с очень пестрой
обивкой, мягкие стулья вокруг стола, какая-то картинка и две-три
фотографии в рамке на стене. Словом, самая обычная обстановка.
Старушка указывает мне на стул и тяжело опускается на другой.
- Дочка-то на работе? - сочувственно спрашиваю я.
- Лидка? На бюллетень, дура, встала. Надумала! Вот уже, считай, четвертый
час в поликлинике трется. Очередища. Домой приползет больней, чем была.
Наша-то доктурша уволилась. Ну, и все подарки, ясное дело, прахом пошли.
Теперь новую обхаживай. Халаты ей дари, то да се.
- Какие халаты?
- "Какие, какие"! - недовольно скрипит старуха. - Известно какие.
Докторские. У Лидки в магазине бывают. Особые какие-то. Да нешто одними
халатами нонче обойдется? Я Лидке-то еще прошлый раз говорила: "Не слазь с
бюлетня. Сиди, пока держат". Нет, убежала. Ну, и вот обратно. А теперича
уже при чужой болеть-то. Ох, нешто они кого слушают... - Старуха умолкает
и пристально смотрит на меня, потом вдруг сердито спрашивает: - Ну, с чем
пришел, бессовестный? Чего тебе еще надо?
Я, опешив от неожиданности, не знаю, что ей ответить, и, на всякий случай
виновато опустив голову, молчу. Старуха, однако, мое молчание
истолковывает по-своему и все так же сердито продолжает:
- Прошлый раз я тебе чего сказала, забыл? Ленька сюда ни ногой, понял? Как
в тюрьму через тебя попал, так все. И твои бесстыжие глаза еще смотреть на
меня могут? Сына ты у меня отнял, погубитель! Глаза все за него
выплакала... А ты еще... вот...
Голос ее прерывается от сдерживаемых слез.
А у меня не хватает больше выдержки слушать ее, хотя в горе своем Пелагея
Яковлевна может упомянуть и что-то важное, и назвать какие-нибудь
интересные мне имена. Но горе, которым она охвачена, и мне переворачивает
душу. Поэтому я нарочито бодро говорю:
- С кем-то вы меня перепутали, Пелагея Яковлевна. Неужели еще один такой
длинный вам попался? Быть того не может.
- О господи! - испуганно отшатывается от меня старушка и машет рукой,
словно желая, чтобы я исчез с ее глаз. - Никак обозналась? Вот горе-то.
Ну, ничего не вижу. Уж ты, голубчик, меня, старую, извини. Не разглядела
сослепу. Кто ж ты такой будешь?
- Да вот насчет Лени как раз и зашел, - говорю я. - Неужели он у вас такой
уж пропащий... - я чуть не говорю "был", но вовремя останавливаюсь.
Если нарушить логику разговора, свернув вдруг на что-то очень больное,
человек легко следует в разговоре за вами.
- Да неужто не пропащий? - горячо откликается Пелагея Яковлевна. - А коли
он уже, почитай, год как вернулся и в одном со мной городе живет, а носа
не кажет, не нужна я ему, выходит.
- Да, может, он стыдится?
- Кого он когда стыдился, ты что?
- Так может, он встретил кого да влюбился? - осторожно спрашиваю я.
- Мать такой любви не помеха.
- Говорил, Зина какая-то у него есть.
- Вот! Хоть ее бы слушал. Хорошая девушка. На фабрике работает. Фруктовых
вод. Приходила ко мне. Поплакали вместе.
- Что ж она говорит?
- Ох, слушает он ее, как меня слушал. Ну, точно. Вот уже, считай, две
недели от нее скрывается. Ни слуху ни духу. А то явился к ней, подарки
всякие дорогие принес, серьги там бирюзовые, колечко тоже, денег оставил
много, говорит. Это что, я тебя спрашиваю? Это бессовестные деньги, вот я
тебе скажу.
- И Зина так считает?
- Ну, а как еще считать, скажи на милость? Вот работал он у Лидки в
магазине грузчиком. А ведь, считай, восемь классов окончил. Если бы не
злодейка эта, то кем бы он стать мог, соображаешь?
- Какая злодейка, Зина, что ли?
- Окстись! - машет на меня рукой Пелагея Яковлевна. - Водка - вот кто! От
нее все зло, все несчастья. Кругом же алкоголики, чтоб они все сгорели!
Ну, и здоровый человек им, конечное дело, глаз колет. Они его к себе
норовят. А Ленька-то наш слаб на это дело. От отца-покойника гниль-то эта
идет. Ох, грехи наши с нами родятся.
- Пелагея Яковлевна, а вы меня за кого же приняли? - спрашиваю я.
- Да за Славку, пропади он. Тоже верста коломенская. У-у... Ирод.
- А чего он делает, Славка этот?
- Славка-то? - Как-то неуверенно переспрашивает Пелагея Яковлевна. - С
Ленькой работал, в магазине. А потом уже и не знаю даже. Тоже через
водочку свихнулся. Общая она погубительница. Вот она и Славку... Ох, ох! А
ведь человеком был.
В это время хлопает входная дверь, в передней слышна возня, и через минуту
в комнату заглядывает молодая женщина, стройная, миловидная, со смущенной
улыбкой на пухлых губах, а на разрумянившихся щеках видны симпатичные
ямочки. Это, конечно, Лида. Она выглядит совсем юной, и я даже в мыслях не
могу назвать ее Лидией Васильевной. А ведь ожидал я увидеть бледную,
больную, замученную женщину.
- Кто это у нас, мама? - спрашивает она, заходя, и с любопытством чуть
смущенно смотрит на меня.
- Вот человек пришел, - объясняет Пелагея Яковлевна. - Насчет Леньки
говорим. Как да что. Ну, чего врач-то?
- А! - беззаботно улыбается Лида. - На работу выписала.
- Во-во. Катерина Дмитриевна, чай, не выписала бы.
- Да ладно, мама, - Лида поглядывает на меня. - А вы уже кончили говорить
или я помешала?
- Кончили не кончили, а устала я, - вздыхает Пелагея Яковлевна и
обращается ко мне: - Уж прилягу, как хочешь.
- Ну конечно, Пелагея Яковлевна. Отдыхайте, - подхватываю я и говорю Лиде:
- Мне бы и с вами, Лидия Васильевна, поговорить надо.
- А вы откуда? - строго спрашивает Лида.
- Из Москвы, - отвечаю я и протягиваю ей свое удостоверение.
Она рассматривает его с интересом и совсем безбоязненно, потом удивленно
спрашивает, поднимая на меня глаза:
- Это вы из-за Лени приехали?
- Ну, не только из-за него, конечно.
- Что ж, пойдемте ко мне, чтобы маме не мешать, - предлагает Лида и
обращается к матери: - Ты, мама, приляг пока. А через часок я обедом
займусь. И посуду не мой, смотри.
- Да уж помыла, - смущенно признается Пелагея Яковлевна. - Ну, ступайте,
ступайте. Полежу я.
Славные, видно, женщины, и нелегкой жизнью они живут.
Комната Лиды такая же скромная и чистенькая, как и та, где мы беседовали с
Пелагеей Яковлевной. Только она еще поменьше, вместо буфета стоит платяной
шкаф, вместо дивана низкая тахта с пестрыми подушками, над тахтой висит
пестрый коврик, а у окна стоит маленький письменный стол с одной
тумбочкой, над ним, сбоку, висит зеркало, а по стенам развешаны
фотографии, среди них, кажется, даже школьные. И еще висит книжная
полочка, я по корешкам читаю названия с детства знакомых книг. Возле
столика стоят два стула. На них мы и садимся.
- Вы старше Лени или моложе? - спрашиваю я.
- Погодки мы. Ему двадцать три, а мне двадцать четыре.
- И давно работаете бухгалтером?
Лида, кажется, не удивляется моей осведомленности:
- Как курсы окончила. Скоро четыре года.
- И все в одном магазине?
- Нет. Первый год в ателье работала. А потом уже перешла в магазин
мелкооптовой торговли. Здесь легче. Безналичный расчет.
- А директор хороший?
- Георгий Иванович? - Лида вздыхает. - Из-за него, наверное, уйти
придется. Пристает очень. Ну прямо прохода не дает. А у самого дочь старше
меня. Представляете? Рассказывать и то неудобно.
- Прежний директор не такой был?
- А вы Гвимара Ивановича знаете? - оживляется Лида. - Ой, совсем другой
человек! Культурный такой, вежливый. Правда, Леню нашего он уволил. Но я
вам скажу, Леня сам виноват. Нельзя так выпивать. Ну про все забывает. И
злой становится ужас какой. Другой хоть спать идет. Я ему сто раз
говорила: иди лечись, если сам бросить не можешь. И Зина ему то же
говорит. Ей он хоть обещает. Но все равно никуда не идет. Я даже замечаю,
что он Зину втягивать начал.
Да, никуда уже Леха не пойдет, и Зине ничего не грозит. Кончилась его
непутевая, неправедная, пустая жизнь. Хоть Зине этой самой жизнь не успел
искалечить. А вышла бы она за него замуж?..
- Скажите, Лида, вы среди знакомых Гвимара Ивановича такого Льва
Игнатьевича не знали?
- Льва Игнатьевича?.. - задумчиво переспрашивает Лида и смотрит куда-то
мимо меня, сложив руки на коленях. - А какой он из себя? Может, я вспомню.
- Такой низенький, плотный, с седыми усами щеточкой, лицо красное, мешки
под глазами. Пожилой уже.
Я сообщаю ей все эти приметы, а перед глазами у меня невольно возникает
московское кафе напротив Центрального телеграфа и мой собеседник там.
Прямо наваждение какое-то. Все ведь совпадает! Словно я сейчас не
какого-то неведомого Льва Игнатьевича описываю, а того типа из кафе. Но
прав, конечно, Кузьмич: не может один человек и квартирную кражу
организовать, и об экономике так рассуждать, да еще чье-то поручение по
этой части выполнять. Чушь какая-то!
- Нет, не знаю я такого, - вздохнув, говорит Лида.
Что ж это за таинственный Лев Игнатьевич, которого никто, кроме Чумы, не
знает? А ведь он, кажется, становится центральной фигурой в деле. Вот
Русанов Владислав
Лондон Джек
Акунин Борис
Березин Федор
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий