иконой, подумалось было, что тут прошли, верно, татары, Даньярова рать... А,
и свои не лучше...
людской кровью ступеням, сквозь расхристанные, сорванные двери в горницу,
где какие-то тряпки волоклись под ногами, от свороченного набок стола и
опрокинутой одноногой перекидной скамьи, хрустнув слюдою выбитой оконницы,
он поставил бережно икону на лавку, в святой угол, сел на лавку, уронив руки
на столешницу и обведя глазами все порушенное, разгромленное жилье, сник,
сгорбился, не зная, что делать? И долго сидел недвижимо, под равномерный
шорох дождя по крыше. Только конь изредка переминался, стоя у крыльца. Лучше
бы уж пожгли, не так страшно бы было...
отозвался тоненький плач. Попритчилось? Он привстал, но на дворе уже снова
стало тихо. Нет, ничего! Муха ли жужжала, верно. И снова Язь услышал за
окном тоненький жалобный вой. Вроде собака, ан нет? Хоть какая жива душа!
следом, прядая ушами, стараясь сорваться с привязи - тоже, видать, боялся,
чуял, что нежилое место.
ошметьях рванины, не прикрывавших колен, бесстыдно расставив тонкие дрожащие
ноги. Увидев Тимофея, девка закричала.
диким глазам Язь понял, что девка решилась умом. Видимо, от многодневного
голода она уже не могла вскочить и убежать, а потому только тоненько выла.
Нетрудно было понять, от чего рехнулась девка: "Звери! Дитя ить еще! Да,
верно, не один и был-то..."
царапалась, норовя ухватить глаза.
оголодала!), неожиданно цепкие ручонки от бороды. Кое-как поднял, занес в
избу. От девки остро пахло нехорошим. "Обмыть надо будет!" подумал Тимофей.
Дверь припер колом, чтоб не убежала невзначай, и пошел за коровой на
жалобный, услышанный прежде мык.
далась в руки. Корова жалобно мычала, мотая головой. Он догадался, взглянув
на вымя - недоена! Нашел корчагу, ополоснул в лужице, подвел корову к
огороже, подставил корчагу и, присев, неумело, по-мужицки стал доить,
оттягивая соски. Корова, вздрагивая телом, переступала от боли, верно, и,
стараясь дотянуться до него, несколько раз лизнула шершавым языком в плечо.
Соски разбухли, их приходилось разминать в ладонях. После первых неудачных
попыток дело пошло резвее. Струйки молока брызгали сильней и сильней из
переполненного вымени, и белая пенистая шапка над парным молоком все росла и
росла.
времени, куском подобранного тут же лыкового ужища к воротной верее, чтобы
вдругорядь не ушла в лес, - поди, отвыкла от дому! Корчагу, захватив в
охапку, занес на крыльцо, откинул кол, которым припер дверь, чтобы
блаженненькая не выскочила невзначай, занес корчагу в горницу и поставил на
стол. Девка, все так же дико сжавшись, глядела на него из угла. Найдя
щербатый ковшик, Тимофей почерпнул молока и поднес девке. Та дернулась,
оскалясь и захрапев, потом, почуяв запах парного и исподлобья ловя движенья
Язя, потянулась неуверенно к ковшу. Схватив ручонками (тут только увидел,
что левая не слушается, верно, валили когда, отдавили сапогом или вывернули)
и, хватая зубами край ковша, стала пить молоко, чавкая и захлебываясь, и все
бегала, бегала глазами, озираясь, как запуганный бельчонок, попавшийся в
руки огольцов.
очередь. Опять заперев девку, он разыскал коромысло и деревянные ведра, одно
целое, другое с отломанной ручкой, ручку сделал из куска веревки, продев ее
в ушки ведра, после чего наносил воды в кадь. Разыскал две косы-горбуши и
выточил, установив прежде и наладив опрокинутое точило. Уже в сумерках
Тимофей успел накосить травы и навесить двери в хлеву, куда он поместил коня
и найденную корову. Больше ни на что не хватило времени, так как совсем
стемнело. Впрочем, он отыскал и светец, и уже при свете лучины устроил
ночлег для себя и малышки. Себе постелил старые мешки и обрывок овчинного
тулупа, найденного на повети, а тронутую не без труда устроил на другой
лавке, укутав своим зипуном.
впроснях. Долго трясущимися пальцами Язь чиркал по кремню, вздувая трут,
наконец, засветил лучину. Пламя отблескивало в широко раскрытых
бессмысленных глазах изнасилованной. Она сидела на лавке в прежней своей
позе, притиснувшись к стене, и, оскалясь, вся мелко дрожала, руками
вцепившись в зипун, которым ее укрыл Тимофей, и выла. Он попробовал подойти
- девка взвизгнула. Подумав, он черпнул воды, не подходя, плеснул девке в
лицо. Она вся вздернулась от холодного, замолкла, и Тимофей тотчас подхватил
ее, обтер слюнявое лицо рукавом, стал гладить по голове. Девка мелко
тряслась, обмякая. Вспомнив, что осталось молоко, он почерпнул и еще раз
напоил блаженную, потом совсем обмякшую, уложил, окутав теплее, и сам сел
рядом, боясь, что та вскочит опять. Девка несколько раз взбивалась, вся
натягиваясь, как тетива, потом смежила глаза, задышала спокойнее,
захрапывая.
боялся отойти, оставить девку одну. Мгновениями просыпаясь, он шептал слова
молитвы в темноту угла, где стояла давишняя, поднятая из грязи "Богородица".
ее и своего коня, напоив девку и сам пожевав хлеба с молоком, он тяжело
присел на пороге. Дождь перестал. По небу все так же волоклись рыхлые
дождевые тучи.
Нашел борону. Прибрал сани под кровлю. Разыскал три дровокольных
топора-тупицы, шесть горбуш, четыре серпа, несколько шильев, ножей. Собрал
рассыпанные ржавые гвозди, разыскал кочедыг, которым плетут берестяные
коробьи, и брошенный плотницкий снаряд. Очистил от ржи долота и струг,
опробовал его - сгодится! Нашел сбрую и два хомута. Долго ладил разломанную
телегу. Подумав, начал собирать и тряпки, сквозь которые кое-где стала
прорастать сорная трава - эк, быстра! Нашел и выправил хорошую лопату.
Наколол дров и затопил печь. Пока печь топилась, облазил подволоку. Под
застрехою обнаружил хороший плотницкий топор. "Вот что надо!" С плотницким
топором как-то все стало способнее.
все делай. Хлеб убирать же надо! Пока Тимофей начал копать огород. Так он
возился, починяя и прибирая то там, то здесь, три дня. Почти не спал,
разыскал разоренный по подволоке одной избы семенной хлеб, смел в мешок
вместе с сором - и так посеется! Наладил соху и уже подумывал сам - один
пахать под озимые. Начал привыкать и к тишине, и даже вздрогнул, когда,
идучи от озерка с полным саком свежей травы для коровы, у часовни, на
берегу, увидел старуху с клюкой, худую, почернелую, с пронзительным, почти
безумным взглядом гноящихся глаз. Старуха была своя, деревенская, но так
изменилась, что Язь не уразумел, Трофимиха ли то али Марья, Прохорова матка?
Язь продолжал гадать, а старуха, вся тряпичная, рваная, стояла перед ним,
как привидение, мелко тряся головой, и молчала. Он тоже не знал, что
сказать. Вдруг она, пристукнув клюкой и пронзительно глядя на него,
прокаркала:
увернуться. Старухина клюка пришлась ему по носу, больно ушибив переносье. -
Ты что, старая?! ("Ополоумела! Вторая мне на голову!" - решил Язь в
смятении.) Но старуха, вложившая в удар, видимо, все имевшиеся у нее силы,
задохнувшись, опять замерла, тяжко опираясь на клюку, и только следила все
тем же пронзительным блестящим взглядом за Тимофеем. Он уже начал потихоньку
отступать, собираясь обойти старуху стороною, как та, вновь угрожающе подняв
клюку, начала пронзительно кричать, помавая головой и дергаясь при каждом
слове:
заводитьце! Отсиделися тамо! Цего копашь, цего зоришь, уходи! Тотчас уходи,
говорю, у! - Старуха приступала к нему, трясясь от гнева.
Старуха, однако, была с норовом. Вся шатаясь от слабости, она попробовала
отобрать у Тимофея сак, а когда это не удалось, продолжала семенить следом,
не переставая ругаться.
зацарапываясь на крыльцо.
Попробовал успокоить:
признала, старая?
никакого не знаю Тимохи! Умерла твоя тетка, и хоронить не сдумал!
корову тоже увела, и Тимофей остался один, не зная даже, продолжать ли свои
труды или махнуть рукой и скакать назад, в Новгород? Он отнес старухе мешок
накопанной репы, поставил на крыльце, не заходя в дом.
перепоясался потуже и поехал пахать паровое поле. Впрочем, воротясь ввечеру,
усталый с отвычки от тяжелой крестьянской работы, обнаружил, что у него
истоплена печь, подметено, и на столе крынка молока и грудка печеной репы.
Старуха, видимо, помягчела. "Сходить к ней?" - заколебался Язь. Но раздумал
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Лукьяненко Сергей
Беляев Александр
Сертаков Виталий
Лондон Джек