голубыми непроницаемо-твердыми глазами, что-то прикидывал про себя.
доносили ему о митрополичьем суде, о походе, осаде Нового Городка. Все же,
как выяснилось потом, размеры ущерба он плохо представлял себе в
отдалении.
можно было понять, но Михаил чуял, видел - дело не в том. Порою он
догадывал даже, почему Ольгерд не торопится с помочью для Твери. Не
казался ли ему он, Михаил, слишком умным и потому слишком самостоятельным
в грядущем? Не боялся ли Ольгерд, сокрушивши Москву, нажить себе в
тверском князе более сильного соперника?
требуя особого митрополита для епархий Черной Руси, Волыни, Киева, а также
Новгорода Великого, Смоленска и Твери. Не числил ли он уже про себя Тверь
и Новгород литовскими волостями?
удовольствие. Михаил участвовал в охоте на зубра, видел, как взъяренный
зверь, мотнув огромною косматою головой, поднял на рога и кинул через себя
лошадь со всадником; следил, как этот рослый литвин в холщовой сряде с
непроницаемым лицом немногословно отдает приказания и как такие же рослые
белобрысые воины, выслушав и склонив головы, не тратя лишних слов, тотчас
садятся в седло и скачут исполнять приказ. И по той решительной посадке, с
какою садятся в седло, и по тому, как скачут, виделось: приказы исполняют
тут точно. И ежели Ольгерд прикажет, допустим, схватить и зарезать его,
Михаила, то его схватят и прирежут с такими же спокойными, деловитыми
лицами, не смутясь и не поколеблясь духом даже на миг. Он слушал рассказы
о том, как ведут себя немцы в захваченных литовских хуторах, как
вспарывают животы женщинам и травят собаками детей, и понимал, что в этой
суровой земле выстоять можно только так и только с таким князем во главе.
Кейстут, худой, со сверкающим взором, угрюмою и краткою речью, почти не
понимавший по-русски, порою казался ближе и душепонятнее Ольгерда.
был Ольгерд?
оставались одни, что, родивши столько детей, до сих пор не понимает и
порою боится своего мужа.
Это когда разбили татар и захватили Подолию. Мнится, брате, ему власть
дороже и меня, и детей, и просто всего на свете!
литовского говора. И это паче возраста и прожитых здесь лет отдаляло ее от
Михаила. И смерть матери... Она без конца поминала Настасьин приезд,
радовалась и плакала, уверяя, что мама предчувствовала свой конец заранее,
потому и приезжала гостить, потому и гостила у нее столь долго...
связывают ближников, то и дело рвались меж ними, и Михаил все терял, все
не находил того давнего, когда он таскал Ульянию на руках или бегал с нею
наперегонки по переходам тверского терема. Дети все время облепляли ее,
отрывали от брата, не давали побыть вдвоем, воспомнить старину - да и
желала ли она того слишком сильно? И то было неведомо Михаилу!
Русь. Но куда? В разоренный дядею Микулин?
Ульяния пробовала заговаривать с ним о братних делах, отвечал с мягкою
твердостью:
возвращавшуюся с Волыни. Полки проходили долгой змеею, огибая холм, на
котором стоял, высясь на белом коне, Ольгерд. Михаил держался на
пол-лошадиной морды позади великого князя литовского, понимая, что иначе
рассердит властительного зятя. Дружина осталась в изножии холма. Литвин
смотрел задумчиво, как выливается из леса и снова тонет в дубовых чащах
долгая верхоконная змея, сказал, не поворачивая головы:
захватит Брянск! - И уже намерясь съехать с холма, уже подобравши поводья,
добавил: - Я дам тебе воинов!
основном русичи, набранные под Полоцком и в Черной Руси, литвинов едва
четверть и те, почитай, все крещеные, православные христиане. Ратникам
строго наказано не зорить волости и обещана денежная награда. Михаил едет,
приотпустив поводья, а кругом - оранжевая осень, золотая осень! Чистый,
как вино терпкий воздух, сиреневое небо, золотые пожары берез и красное
пламя осин, бронзовые дубы и пламенные клены, - и как он соскучал по
своим, по дому, по родимой, родной стороне!
гордостью сказывали, как отбились, трогали платье, седло, узду, теснились,
заглядывая в глаза: князь ты наш светлый! Жена, старший сын Иван -
спасенные, целые, живые! Он целует, схватив в охапку, обоих, он счастлив,
радостен. Он ночует и не спит всю короткую ночь; между ласками,
судорожными, отвычными, говорит, говорит, говорит... Дуня всхлипывает:
<Узнаешь, узнаешь сам!> Боится высказать... Думал, о своем, бабьем,
оказывается, нет - о том, что совершилось с волостью.
и весь луг заставлен теперь шатрами. Ночь холодна, терпка, благоуханна, но
ему нечем дышать. Рассказанное между всхлипами женою не вмещается ни в
какие христианские пределы. У него каменеют скулы. Так!
Молча подъезжают на разномастных конях кое-как оборуженные мужики. Рать
растет. К Твери подходит уже почти удвоенный полк.
он не был до того еще никогда в жизни. Город перед ним, отцов город!
Город, который ему предстоит, быть может, брать с бою.
шлема, подъехал к воротам. Окликнул ратных, что, свесившись из заборол,
разглядывали воина в дорогом зеркальном колонтаре с воеводским шестопером
в руке и граненом шеломе, украшенном по краю золотым письмом, с белым
орлиным пером в навершии.
Михаил отстегнул запону и снял шелом, рассыпав по плечам светлые кудри. И
была минута тишины. Вдруг ворота с треском распахнулись, раскатились
тяжелые створы: кого-то, сбив с ног и оглушив, оттаскивали посторонь. Он
узрел только бессильно раскоряченные ноги в сапогах, - верно, волокли
кашинского ратника или городового боярчонка... К нему бежали встречу,
окружали, радостно вздымая копья. Михаил кивнул своим - впрочем, свои были
теперь все, - и, так и не надевая шелома, въехал в город.
заборах... Ропот, гул, переходящий в радостный стоустый вопль. Тверь
встречала освободителя, встречала своего князя.
хватали по дворам и на вымолах, сопротивляющихся вздымали на копья. Дядя
ускакал, сказывали, в одном сапоге. Еремеева княгиня не успела выехать и
была схвачена ратными.
Еремеиху за ворота, отослал к мужу. Тут - только глянул и велел замкнуть
на ключ в горницах. Пусть Еремей охолонет чуток да и в ум войдет!
погребам и амбарам.
литовские всадники, когда из горниц послышался новый визг и на крыльцо
выволокли упирающуюся толстую сановитую жонку, которая, властно раскидав
девок, ринула встречу Михаилу. В раскосмаченной, красной от гнева бабе он
узнал не вдруг Елену Ивановну, жену дяди Василия.
княгине опомниться и что-либо сказать ему в ответ. - Сказывают, в едином
сапоге?! - Михаил усмехнулся, недобро обнажив зубы, и, видимо, таков был
князев лик, что Елена попятилась, обвисая, точно опара.
вот нас и погубит!
увели наверх, в укреп, в затвор к Еремеевой жене.
Васильевых зачванился было. Михаил поглядел на него прозрачно, ясно так
поглядел, рек задумчиво:
казни мало! - примолвил. И боярина увели, пихнув древком копья в спину.
сторожу у бертьяниц и погребов. Распорядил, чтобы из захваченного товара,
кто сметит свое, приходили б на княжой двор и забирали. Распорядил
накормить ратных, выставить сторожу у всех ворот и оборужить тех смердов и
кметей, что пристали к нему одной душою без брони и оружия. Василий ничего
не поспел увезти, и можно стало уже теперь частично расплатиться с
литовской ратью. Себе он дал роздыху всего на два-три часа. Еще до зари
полки потянулись по сонным улицам в сторону Кашина. Дяде нельзя было дать
времени собраться с силой.
города, бросился к кашинскому князю. В Андреевском селе воинство Михаила
повстречали кашинские послы. Дядя отступался всего, уступал Тверь,
Мережковский Дмитрий
Никитин Юрий
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Пехов Алексей
Акунин Борис