Чтение 59–й страницы книги ~Свидание с Петербургом~

предполагая, что за ним обитают диковинные звери.

-- Шафар, а еще какие животные на вашем дворе есть? Хивинец вскидывал
на него горящий взгляд, но не отвечал, весь сосредоточенный на картах, а
смотритель, трогая болячку над губой, сообщал гугниво:

- Львица есть, совсем старуха, а по двадцать фунтов говядины в день
трескает.

- Опять же мартышки. Этим извольте дать бананы, но и на морковь они
согласные. Дама треф... А еще есть в столице Ауроксов двор. Неужели не
слышали? Там содержатся дикие быки, подаренные королем прусским. Но
государыня ни быков, ни короля прусского не жалует. Я раньше при этих быках
состоял. Хорошее место, всегда убоинка в достатке, но потом ушел. За охрану
людей больше платят.

Третья ночь началась так же приятно и в той же компании, но игра была
неожиданно прервана. В мертвой тишине крепости вдруг раздался невнятный шум,
голоса, топот ног -- тюремная какофония звуков, понятная только стражу,
который испугался, быстро смел карты со стола и спрятал их в карман. Не
обращая внимания на Сашины вопросы, он подал Шафару знак, и они на цыпочках
вышли из камеры. Спустя несколько минут гулкие шаги раздались подле Сашиной
двери, потом послышался звук отпираемого засова. Это могло означать только
одно: рядом появился сосед. Эта бли-зость -- мало, что ли, пустых камер в
крепости -- наводила на непри-ятную мысль: он связан, с новоиспеченным
арестантом общим делом. Каким?

Утром, как обычно, служитель принес завтрак. Был он сух, сосре-доточен
и на все вопросы отвечал "не могу знать", словно не резались они в этой
камере в "дурачки с пар" и "дурачки в наклад-ку" по такой высокой ставке,
что и сказать совестно.

Однако к ужину поведение служителя переменилось. Прежде чем уйти из
камеры, он наморщил мясистый лоб, убедился, на месте ли болячка, потом через
силу выдавил:

-- Я к вам послабление имел, сами знаете. Но об этом -- молчок. В
противном случае и у вас, и у меня будут огромные неприят-ности.

-- Это понятно,-- с готовностью согласился Саша.-- Но я чело-век чести,
карточный долг не дает мне спокойно спать. Когда пой-дешь, мил человек, к
супруге моей за деньгами?

-- Не торопите меня, сударь. Такие дела не в один день дела-ются!

Служитель был верен себе, не один томительный день прошел, прежде чем,
ставя перед Сашей миску с едой, он шепнул с отвле-ченным видом:

-- Ходил. Долг получил сполна, но монеты мелкого достоинства и кошелек
плохенький.

-- Что мне просили передать?--У Саши от волнения пересохло горло.

Он был уверен, что получит сейчас записку или в крайнем слу-чае что-то
на словах, но служитель молча положил на стол кольцо с рубином. Положил и
ручкой эдак сделал; жест этот мог обозначать только одно: я честный человек,
хотя вполне мог бы и украсть.

-- Дай мне только выйти отсюда, в, накладе не останешься!-- заверил его
Саша.

Оставшись один, он надел кольцо на безымянный палец. Может, это знак
какой-нибудь -- кровавый рубин? Кольцо жало, он примерил его на мизинец,
потом посмотрел на свет.

Записка была вложена под камень, крохотная и невесомая, как лепесток.
Саша развернул ее трепетной рукой. Там было написано три слова:
"Вина--Лесток Гольденберг". "Это Лядащев",--подумал Саша, тщательно
разжевывая записку.

¶-16-§

Никита пришел в себя, когда Мария уронила чайную ложку, именно этот
бренчащий, обыденный звук вывел его из небытия. В по-исках ложки девушка
опустилась на колени и вдруг поняла: что-то изменилось в комнате. Ей
показалось, что она спиной чувствует его осмысленный взгляд. Но Никита
смотрел вверх, глаза его были не-подвижны и блестящи, как влажное зеленое
стекло.

Мария тоже посмотрела на потолок. Художник был плох, нари-сованные розы
были непомерно большими и плотными, как капуст-ные кочаны, и казалось, не
вплети их живописец в венок из незабу-док, они непременно попадали бы вниз
под весом собственной тя-жести.

Однако нельзя до бесконечности сидеть на полу. Мария медленно и неловко
поднялась. На шум Никита повернул голову, вернее, пере-катил ее с затылка на
ухо, взгляд его оставался безучастным.

-- Ложка упала,-- сказала Мария, предъявляя ее как веществен-ное
доказательство, и почувствовала, что запунцовела вся от макушки до пяток.

Он ничего не ответил, только сморщил растрескавшиеся губы. При желании
это движение можно было принять за улыбку. Мария приободрилась и села,
сложив по-ученически руки на коленях.

-- Как вы себя чувствуете, князь? Вы только молчите, не отве-чайте мне.
Вам нельзя говорить. Вы четыре дня без сознания!-- Она подняла руку с
растопыренными пальцами.--Помните? Вы были в тюрьме, мы вас похитили, а
теперь прячем...

И опять неопределенное движение губ. Мария не столько услы-хала,
сколько угадала вопрос: "Где?"

-- Во флигеле у князей Черкасских. Вокруг парк. Аглая Наза-ровна
приходила сюда, чтобы на вас посмотреть. Не приходила, ко-нечно, ее
приносили на носилках. Она замечательная! А Гаврила спит рядом в комнате.
Он, бедняга, от недосыпа еле языком ворочает. Аглая Назаровна его к себе
требовала, а как увидела вас, так и ска-зала -- пусть барина лечит, меня
потом...

Мария говорила шепотом, ей казалось, что говорить громко не-прилично,
но даже этого малого звука было достаточно, чтобы Гаврила пробудился ото
сна. Он буквально вломился в комнату, подбежал к изголовью кровати, потом
вдруг смешался, обошел ее на цыпочках и с благоговением припал к ногам
Никиты.

-- Очнулся! Слава тебе. Господи! Позади беды... Все позади. Слезы и
молитва заняли у камердинера не более минуты, с колен поднялся уже
совершенно другой человек: деловитый, уверенный и непреклонный.

-- Любезная Мария, позвольте мне занять ваше место. Перевяз-ка,
лечебное питье, сон.

Мария пробовала возражать: она поможет наложить бинты, она уже
помогала...

-- Одно дело за бесчувственным ходить, а совсем другое, когда человек в
сознании. Ваш вид может вызвать в организме ненужное волнение, и вообще... А
ну как рана откроется! Завтра приходите, а лучше послезавтра.

Гавриле очень хотелось сказать, что хорошо бы отложить визиты до
полного выздоровления барина, но пожалел девицу. Она была хо-рошей
помощницей все эти дни, и никаких там "ах, боюсь", "ах упаду в обморок!"

На пороге Мария выглянула из-за плеча камердинера. Никита смотрел ей
вслед внимательно и строго.

Выпроводив девицу, Гаврила немедленно приступил к обязанно-стям лекаря
и алхимика, принес корпию, бальзамные мази, приго-товил жаропонижающее
лекарство.

-- Кто она?-- спросил вдруг внятно Никита.

-- Девица-то? Мария Луиджи, дочка венецианского ювелирщика. Нет, вы
молчите, Никита Григорьевич! Вам нельзя напрягаться. Я вам и так все
расскажу. Добродетельная девица, эта Мария. В ка-рете ездила, чтоб вас из
беды извлечь. А сейчас все, роток на за-мок...

Гаврила начал осторожно распеленывать барина, снимая, как жу-ков,
расположенные в складках бинтов драгоценные камни. Больше всего здесь было
"зодиачных" аметистов, которые сообразно месяцу рождения Никиты должны были
"притягивать" его планету и подоб-но жизненным духам вливать силы в артерию,
печень, селезенку и кости больного. Непосредственно у раны, которая,
благодарение Богу, не гноилась и превратилась в струп, располагалась
золотисто-коричневая яшма, которая, как известно, обладает
кровоостанавли-вающими свойствами.

-- Не надо камней. Они жесткие. Как на горохе спишь.

-- Тише, Никитушка,--это несколько фамильярное и теплое об-ращение
выскочило само собой.--Я только сверху положу. Парочку маленьких. Вот так...
А теперь перекусить бы надо.

-- Посади.

Гаврила с готовностью бросился выполнять просьбу барина.
При-поднявшись, Никита покачал головой, словно проверяя, держит ли ее шея, и
замер, неожиданно поймав в зеркале свое отражение. Бо-родатый, лохматый
человек с удивленными глазами. Никита опять мотнул головой, словно
сомневаясь! что тот, отраженный, повторит его движение.

-- Не узнаете?--грустно спросил Гаврила.--Обросли вы очень и похудели.

-- Ерунда, просто я от себя отвык...-- Никита упал на подушки.

Каша, а может быть, протертая брюква, была отвратительна, но вареная
телятина показалась неожиданно, вкусной. И заснул он легко, не провалился в
бездну, когда все падаешь, подозревая, что дна во-все нет. Он вошел в сон,
как в теплую воду.

Никита проснулся, когда было очень рано, голубой сумрак висел за
высокими голландскими окнами. Верхняя створка была от-крыта настежь, могучая
ветка клена была видна каждым своим раз-лапистым листом, ствол дерева только
угадывался в тумане. Что-то капало с дерева -- дождь, роса?

Удивительно покойно было у него на душе. Все в мире пребывало в
гармонии. Хороша была эта комната с жесткой кроватью, столиком с лекарствами
и кудлатой головой Гаврилы, который так и уснул, сидя в кресле. Хорош был
мир за окном, он был просторен...

Очевидно, чтобы почувствовать это, надо какое-то время проси-деть в
темнице. В ней мир мал, как в чреве кита. Смерть тоже темница, но что люди
знают о смерти? Пока ты жив--ее нет, когда ты умер--ее уже нет, есть только