Чтение 59–й страницы книги ~Трое из навигацкой школы~

-- Господа, где море?

-- За домом. -- И несколько рук взметнулось вверх, указывая на крышу
дворца.

Алексей обогнул дворец, продрался через колючий кустарник. Вот оно,
наконец, море!.. Он жадно, полной грудью вздохнул свежий, дурманящий воздух,
задохнулся, рассмеялся и сел на испещренный узорными следами песок. В первую
минуту Алексей не понял, что это следы чаек. Они так важно прогуливались по
берегу, были так ослепительно белы и независимы, что вспомнилось детское,
радостное -- голуби! Потом он хохотал над своей ошибкой.

Море... Пусть это только серый залив под неярким небом. Отсюда можно
плыть и на Камчатку и в Африку. С галерной верфи доносился запах дегтя и
свежеструганого дерева. Ветер ровно и упруго раскачивал верхушки сосен.
Далеко на горизонте виднелась одинокая шхуна. Справа, на уходящей в море
косе, вращала крыльями мельница, слева на маленьком, как гривна, словно
плывущем островке стоял небольшой павильон с башней и шпилем.

Алексей разделся, аккуратной стопкой сложил одежду. Море было мелким и
обжигающе холодным, но он входил в него медленно, подавляя дрожь в теле, и,
только когда вода достигла подмышек, нырнул с головой, потом, как поплавок,
выскочил на поверхность и поплыл к павильону с башней.

Павильон, прозванный в былые времена Подзорным дворцом, был построен по
приказу Петра I. Государь любил этот дом и проводил в нем время в полном
уединении, высматривая в подзорную трубу появление иностранных кораблей.
Теперь дворец перешел в ведомство Адмиралтейства, здесь хранили деготь и
смолу для галерной верфи. /

Алексей активно работал руками и ногами, но остров с загадочным
павильоном, казалось, все дальше и дальше уплывал от Него, словно корабль,
взявший курс в открытое море.

Алексей еще раз нырнул, играя с волной, как дельфин, встряхнулся, с
силой ударил по воде, подняв фонтан брызг, прокричал что-то невнятное,
ликующее и, шалый от восторга, поплыл к берегу.

¶-7-§

-- Алешка! Приехал! Ну как, нашел свою Софью?

-- Выкрал я ее у монашек. Она теперь у матушки в деревне. Никита воздел
руки, как в греческой трагедии:

-- Как Антей черпает силы от матери-земли Геи, так и возлюбленный от
красот земли черпает вдохновение. -- Он рассмеялся. -- Помойся с дороги и
ужинать.

-- Гаврила щи из трактира принес?

-- Нет, мы здесь важно живем. Какой трактир? У меня повар свой. А
Гаврила теперь человек занятой. Его так просто в трактир не сгоняешь.

Ужинали в большой столовой. Алексей совершенно оробел от необычайной
обстановки и смотрел на Никиту испуганно, словно ждал подсказки. Важный, как
архиерей, Лука сам прислуживал ча столом, с поклоном разносил блюда и
разливал вино. Алексею казалось, что он присутствовал не иначе как на
таинстве евхаристии, где не просто едят хлеб и пьют вино, а совершают
великий обряд причащения во имя дружбы и вечного спасения.

-- Ты ешь, ешь, -- приговаривал Никита, посмеиваясь над смущением
друга.

Алексей согласно кивал, стараясь аккуратно нарезать мясо, но оно
увертывалось, и проклятый соус опять брызгал на скатерть. Особенно мешала
салфетка. Куда он только ее не прятал, боясь испачкать: под тарелку, на
колени, локтем к столу прижимал -- она всюду находилась, норовя запятнать
свою белизну.

Как только Лука поставил на стол фрукты, Никита отослал его из комнаты
и придвинулся к Алеше.

-- Ну, рассказывай...

Алексей освободился от салфетки, подпер щеку рукой и задумчиво устремил
глаза в угол. С чего начать рассказывать Никите? Как записку передал в скит?
Или как скакал верхами во всю прыть, опасаясь погони? Или как встретила их
маменька?..

Они приехали в Перовское затемно. "Кого ты привез, Алеша, господи,
кого? " -- причитала мать, испуганно глядя на девушку.

Та стояла, спрятав лицо на его груди, и Алеша тихо гладил ее плечо,
замирая от легкого дыхания, которым она отогревала его гулкое сердце.

Только на следующий день, когда история Софьи была пересказана со всеми
подробностями, с лица Веры Константиновны исчезло напряжение, и она тут же
обласкала Софью: "Одно дите рожденное, другое суженое", и всплакнула: "Будем
теперь вдвоем Алешеньку ждать". О том, что Алексей сам "в бегах", о
театральном реквизите -- костюме горничной, о штык-юнкере Котове не было
сказано ни слова. Алексей и Софья согласно решили, что уже достаточно
взволновали маменьку, а потому некоторые подробности биографии сына можно
опустить.

Неделя пролетела, как миг. Мать сама напомнила Алеше о необходимом
отъезде в навигацкую школу. "Алеша, а я? Как же мне жить без тебя? " --
спросила Софья мертвым голосом. -- "Ждать", -- только и нашел он, что
ответить. -- "Ты поосторожнее там, в Петербурге, -- шепнула Софья на
прощание, -- поосторожнее, милый. "

Никита внимательно и грустно смотрел на Алешу.

-- По уставу я могу жениться только через четыр" года, -- сказал тот
тихо.

-- Ну, последнее время ты только и делаешь, что нарушаешь устав!

-- Гаврила, кофий в библиотеку! --раздался за дверью ^грогий голос
Луки.

Гаврила в белоснежном парике, малиновых бархатных панталонах и
кармазиновом, в нескольких местах прожженном камзоле вошел в комнату, неся
на подносе изящные, как цветки, чашки. При виде Алексея он улыбнулся и
степенно сказал:

-- С приездом, Алексей Иванович.

-- Экий ты важный стал, Гаврила. И какой красавец! -- не удержался от
восклицания Алексей, на что камердинер насупился и закричал с неожиданной
горячностью.

-- На что мне эта красота? Я проклятый парик устал сниматьнадевать.
Руки у меня, сами знаете, не всегда обретаются в безусловной чистоте...
соприкасаюсь с различными компонентами! У некоторых бездельников здесь
всегда чистые руки! Лука орет:

"К барину без парика входить, все одно, что голому! " -- и ругается
непотребно. Лука этот... -- Он задохнулся от невозможности подыскать нужное
слово. -- Как в Москве жили, а? Сами себе хозяева...

-- Побойся бога, Гаврила, -- укоризненно сказал Никита. -- Ты ли не
живешь здесь как хочешь?

Гаврила только рукой махнул и пошел прочь. В этот момент дверь
отворилась и в комнату ворвался Александр. Алеша вскочил со стула. Друзья
обнялись.

-- Сашка, как я рад тебя видеть! И какой ты стал франт! Не отстаешь от
Гаврилы.

-- При чем здесь Гаврила? -- обиделся Белов, но видно было, что ему
приятно восхищение Алексея. Он сел на краешек стула, непринужденно отставив
ногу в модном, с узорной пряжкой башмаке. -- Кончились, бродяга, твои
скитания? Никита рассказал мне. о твоих приключениях.

-- Не обо всех, -- быстро уточнил Никита.

-- Это я понял.

-- За побег по закону нас должны смертию казнить, за опоздание --
определить в каторжные работы. А про нас просто забыли.

-- Простим это России, -- усмехнулся Никита. -- Пусть это будет самым
большим ее недостатком! Алеша восторженно захохотал.

-- У меня теперь усы растут. И никто не сможет заставить меня играть в
театре!

-- Некому заставлять-то, -- глухо сказал Саша, и сразу тихо стало в
библиотеке.

Никита нахмурился, отошел к окну. Улыбка сползла с лица Алексея, он
замер с полуоткрытым ртом: "Ну... говорите же! "

Из собора Успенья Богоматери донесся стройный хор, шла вечерняя служба.
Одинокое, заштрихованное решеткой окно теплилось неярким розовым светом, и
казалось, что решетка слабо колеблется, вибрирует, * как натянутые струны.
Вслушиваясь в далекие голоса, Никита рассказал про казнь осужденных.

-- Господи! Что ж так свирепо! -- Алеша с трудом дослушал рассказ до
конца. -- Что они такое сделали? Не помог я Анне Гавриловне...

-- Не кори себя, Алешка. Даже если б мы успели передать бумаги по
назначению, это вряд ли что-нибудь изменило.

"Бумаги? Они-то про какие бумаги толкуют? Весь мир помешался на самых
разнообразных бумагах! " Эта чужая тайна, в которую Никита сознательно или
по забывчивости не посвятил его, больно задела Сашу, и неожиданно для себя
копируя интонации Лядащева, он назидательно произнес:

-- Они враги государства. Может, на жизнь государыни они и не
покушались, да болтали лишнее.

-- А хоть бы и покушались! -- запальчиво откликнулся Никита. -- Знаешь,
что такое остракизм? Не кажется ли тебе разумным заменить кнут глиняным
черепком? Государство от этого только выиграет.

-- Я понимаю, Саш, что они заговорщики, -- покладисто сказал Алеша. --
Елизавета -- дочь великого Петра... Но страшно, когда кнутом бьют, и
особенно женщин. Ведь повернись судьба, и тот, кого сегодня бьют, завтра
сможет наказать палача. А женщины совсем беспомощны. Я казнь никогда не
смотрел и смотреть не пойду.

Саша разозлился: "Рассуждают, как дети. А пора бы повзрослеть! Этому
очень способствуют беседы с Лестоком в ночное время. С ним хорошо говорить
про глиняные черепки. Он поймет... " И уже не пытаясь скрыть раздражение и
обиду, он процедил сквозь зубы:

-- Не пойдешь, значит, на казнь? А тебе ее и так покажут. Забыл, что