Чтение 59–й страницы книги ~VIS VITALIS~

движения и безрадостной перспективой. Его судьба в ряду других
судеб, чуть лучше, чуть хуже...
6
Проходя мимо бронзовых мальчиков, играющих с рыбой, он вспомнил -
здесь они встречались со Светланой. Они только недавно познакомились
у Мартина; Марк, как всегда, делал что-то важное, ходил от автоклава
к термостату. Рядом занималась младшая группа, она была там, и
начала к нему приставать, что-то выспрашивать по науке. У нее был
конъюнктивит, глаза щелочками, шелушились припухлые веки, но она
совершенно этого не стеснялась. Потом он разглядел - глаза у нее
большие, синие. "Какие у тебя маленькие глазки!" - она говорила, а
он удивлялся, потому что ни с кем себя не сравнивал. Собственная
внешность не вызывала ни удовлетворения ни досады - единственная
неотделимая оболочка, внутри которой происходит главное - общение с
самим собой.
Что поделаешь, пора признать - он всегда был увлечен только собой -
как путешествием, разведкой, боем, важным заданием, бесценным
подарком... Не было времени жалеть о том, что не дано. Дело увлекало
его, если оно было ЕГО делом. Тогда он бросался в самую гущу, не
способный примериться, продумать, лишенный глубокой стратегии,
дальнозоркого расчета, он брался за самые интересные дела, не
считаясь со своими силами и возможностями, даже не думая, что будет
в середине дела, тем более, в конце. Враг случайностей, он шел на
поводу у первого же интригующего случая, его интерес моментально
вспыхивал от любого намека на сложность, глубину, тайну, также как
от обещания ясности и понимания.
Да, он был поглощен не делом, а собой - своими усилиями, мыслями,
придумками, достижениями, чувствами, ощущениями, своим пониманием и
непониманием, и потому... конечно, потому! он был так пассивен, даже
безразличен при выборе профессии, образа жизни, женщины... Он
перехватывал у жизни дело, додумывал и развивал его, как книжные
истории в детстве. Но тогда никто не мог его остановить, теперь же
собственный сюжет постоянно наталкивался на действительность - в ней
те же дела, идеи, судьбы шли по другим путям! Он не хотел жить
действительностью, он ее не принимал, и ничего, кроме своих выдумок,
всерьез принимать не хотел.
Пока наука давала пищу чувству, все было прекрасно - он смаковал
мысли, насыщал идеи образами, одушевлял приборы и молекулы, млел,
как Аркадий, над осадками, разглядывал пробирки, строил планы и
схемы как когда-то домики из песка на морском берегу... Пока он
чувствовал науку - он ею жил. А когда осталась жвачка для разума, он
тут же начал угасать, сначала скрывал это от себя, потом уже не мог.

Теперь его просто тошнило от знания, от ясности, он не хотел больше
верить, что существует в пустой коробке, которой наплевать, есть он
или нет; ему надоело все, что не касалось собственной жизни.
7
- Не годен... - бормотал он, бродя по кривым и горбатым улочкам,
проходя мимо крохотных кафешек. Он во что-то не то такую уйму
вбухал, столько себя вложил, сколько не нужно было этому делу,
сухому, узкому... В нем возникла тоска, какая бывает от картины, на
которой сумрак, дорога, одинокая фигура - и сияющий пробел на
горизонте. Ужас перед несостоявшейся жизнью охватил его. Он обязан
был, чтобы она состоялась, чтобы мать, маячившая постоянно на
горизонте его совести, сурово кивнула ему, чтобы оправдалось его
детство, полное борьбы с собой, чтобы его возможности открылись и
нашли применение. Этот страх всегда подгонял его... и сковывал:
сколько он ни говорил себе, что свободен, это было неправдой - он
сам себя сковал. Он был должен.
8
Старый протестантский собор, голые побеленные стены, высокие скамьи
с твердыми прямыми спинками... Маленькое кафе в парке, оно много
потеряло от самообслуживания. Он помнил, подходила женщина в
кружевном передничке с белоснежным венчиком вокруг головы, что-то
спрашивала у отца, тот у Марка, и они выбирали пирожные... Исчезла и
терраска, где они сидели, со скрипучим деревянным полом, столиками
на четырех крепких ножках, это тебе не пластик и гнутые трубки!...

Два своих пути он помнил наизусть. Дорога в школу, по круглым
камням, мимо высоких заборов, мимо рынка... Путь долга, тщеславия и
пробуждающегося интереса. И второй - сумрак, сумятица, восторг от
отражений фонарей в лужах, книжный или настоящий, он не знал
теперь... длинная аллея, по которой несколько мальчишек ходило туда-
сюда в ожидании приключений и боясь их... Возвращается, в передней
его встречает голос матери, он что-то отвечает, раздевается,
вступает в полумрак; она в кресле, вяжет и читает одновременно. Он
еще возбужден - от фонарей в черноте, зеленых и желтых листьев,
сияющих в круге света, от луж на асфальте - морщатся от ветра...
светящихся проводов с бегущими под ними смешными каплями,
растворившими в себе весь спектр... шумящих каштанов, скрипов старых
стволов... Кажется, он даже мечтал стать писателем, но какое место в
жизни занимали эти мечты? Теперь ему казалось, что небольшое.
9
Он отправился в пригород, где родители снимали дачу, увидел
одноэтажный белый домик с бассейном - по колено; в углу у забора
липа, здесь он сидел на ветке и ждал отца. Хотел потрогать листья,
но устыдился - театрально как-то... Дорога привела к крошечному
еловому леску, от него годами отрезали кусок за куском, заключая,
как в лагерь, в свои участки, так что осталось совсем немного. Здесь
он гулял, прятал в тайничках записки, в них имя, какая-нибудь
глубокомысленная фраза... Попытка протянуть нить сквозь время,
послание в будущее самому себе. Он выдалбливал в стволах отверстия
для записок, потом плотно закрывал корой; теперь эти послания
глубоко, под наслоениями многих лет.
Рядом он нашел маленькую залитую асфальтом площадку. Здесь он
катался на самокате, и упал. Колено побелело, покрылось малюсенькими
капельками розовой водички.
- Малокровный, - поглядев, сказала мать. - Будешь есть по утрам
геркулес, станешь сильным, вытащишь тот камень.
Камень был страшен, пальцы бессильно скользили по гладкому граниту.
Когда-то по нему гигантскими утюгами протащились ледники; теперь,
отвоевавшись, он лежал в лесистом пригороде, прогретый солнцем,
вокруг него мирно сновали большие рыжие муравьи... Две недели Марк
глотал противную массу с колючими чешуйками, потом все вместе -
отец, мать, бабка - пошли, и он с удивлением почувствовал, как
поддался гранит, полез из земли, и все лез, лез... Наконец, вылез и
упал на бок, длинный как коренной зуб... Спустя много лет мать
призналась, что вечером отец подрыл камень, вытащил и осторожно
опустил обратно. Марк испытал горькое разочарование, хотя уже был
взрослым.
10
Обратно он шел пешком, сначала по лесу, потом вдоль дороги, мимо
домиков с круглыми окнами-иллюминаторами в дверях. Разрозненные
необязательные мысли витали перед ним, он их не удерживал.
Вспоминалось детство - вечная скука, сумрак... Предложи кто начать
сначала - отказался бы... Какое-то мучительное прорастание,
карабканье... "Всегда держи голову высоко" - говорила мать, и тут же
показывала, как надо, как будто речь шла о голове. И еще -"делай
должное, пусть весь мир будет против..."
Он обходил лужи, под ногами скрипел мокрый гравий, временами
пронзительно вскрикивала птица, как ребенок во сне. Промчался
грузовик, обдав водяной пылью... "Моей религией стали ясная мысль и
немедленное действие..." Он взялся за себя с миссионерским рвением,
с решительностью, которую завещала ему мать.
- Ты чем занимаешься, объясни...
- Что же ты спрашиваешь теперь? - Заставь дурака Богу молиться... -
она насмешливо ответила ему.
11
Темнело, на горизонте вспыхивали зарницы, гасли и снова появлялись,
вдалеке шла гроза. Он вспомнил такие же судороги света, и палату,
где студентом был на практике.
- В такую ночь, - сказала старуха, что лежала у двери, - нужно
пожелать тому, кого любишь - живи... У меня нет никого, я вам скажу
- живите. Кроме жизни нет ничего, одни сказки, не верьте - в ней
самой весь смысл.
Отмахав десяток километров, он вышел к морю, сел на скамейку. Вода
была живая, в глубине кто-то ходил, боролся, пена светилась на серых
гребнях, чайки метались неприкаянными тенями, тщетно вглядываясь в
глубину. Недалеко от берега стоял лось. Видно, плыл в лесок, что
рядом, чего-то испугался и теперь думал, стоя по брюхо в воде, плыть
ли обратно, или преодолеть страх и несколько метров, отделяющих от
суши.
В его мыслях было мало нового, почти все он знал. Но истина без веры
в нее мало что значит, а он еще не верил себе. И потому продолжал,
многократно повторяя, вспоминая давно известное ему, готовиться к
тому особому состоянию полной тишины и внимания, когда приходит
уверенность, как негромко на ухо сказанное слово.
Впрочем, скажи ему это - ого! - он бы возмутился, потому что был за
сознательные решения, против неизвестно откуда берущихся голосков.
Он был против... но всегда ждал.