ным "Мы" субтропического ливня. Тут и мухи были нечеловеческого размера
- от их ударов дребезжали стекла.
выбравшегося сдуру на середину комнатенки гигантского паука, а потом
поспешил доглядеть за садом: он уже говорил "у нас в саду" и утоми-
тельно, по-хозяйски разглагольствовал о видах на урожай и борьбе с вре-
дителями. Но тут разразился скандал. Шурка, воодушевленный чувством хо-
зяина, вынес Аде две пригоршни черешни, уверенный, что уж столько-то он
заработал. Однако владелица сада со скрипучим торжеством отчитала Шурку
при заинтересованном внимании всего двора, - он, вопреки обыкновению,
даже не таращил глаз и не дерзил - из-за загара не бледный, а какой-то
пергаментный.
дагогически одобрил: молодец, мол, не унизился до гавканья. Шурка со
сдержанным достоинством возразил, что базарят только понтари да малолет-
ки, а он поступит как серьезный человек: сегодня же раздобудет пилу и
ночью спилит всю черешню. Бабка это вполне заслужила, но Сабуров завел
ханжескую тягомотину: пожилой, мол, человек, привыкла вечно опасаться за
завтрашний день - ду-ду-ду-ду-ду-ду-ду-ду...
и большей серьезностью, и когда они наконец получили свою пригорелую ка-
шу на свернувшемся молоке, нафаршированную зародышами творога, на его
физиономии выразилось самое настоящее сочувствие:
извиниться?
кто-то подучивает - как будто не они же и выращивают все ученья, абсолю-
тизирующие вражду..."
читывать...")
том негодуем: какие они циничные!"
ладонь.
ет, "все позволено".
шаях на неопрятном загаре, рожей и статью типичный приблатненный подрос-
ток сабуровского детства, недокормленный витаминами и любовью, в ре-
зультате чего его было и не за что любить, и, может быть, именно поэтому
с его черной кооперативной майки взывала умоляющая надпись: "Kiss me!".
Личность нагло вгляделась в Шурку и с похабной ухмылочкой поинтересова-
лась:
после вчерашнего?
и Сабуров покосился назад, не собирается ли этот ублюдок запустить
чем-нибудь им в спину, однако тот уже брел восвояси. На его стриженом
наголо затылке завитком пламени подрагивал переехавший к самой шее осе-
ледец. Зад испакощенных школьных штанов был украшен фирменной джинсовой
нашлепкой. Шурка же оглядывался только на оджинсованных девиц и, окинув
их самую интересную часть взглядом знатока, выносил приговор: "Вранглер.
Монтана лучше". Элитарный осел - даже в таком случайном и кривом рыжем
зеркале хочет отразиться достойным образом. "А я-то далеко ли ушел? Но и
мне, кроме Сидоровых, не в ком больше отпечатать свою личность, каждый
новый поклон чину, а не таланту - новый приговор моему волоконцу".
ради себя (управляясь извне), Сабуров повеселел, умиляясь, на Натальин
манер, встречным кошкам с котятами или курам с цыплятами, а подсозна-
тельно - в животном образе - собой и Шуркой. Шурка тоже не пропускал ни
одной божьей твари:
кодиловой кожи. Баранов стригут - это ладно: ну, походит лысый. Но уби-
вать!..
как на заплаканной немытой физиономии. Жарища и пылища - сущие пустяки,
когда управляешься извне. Но скоро им преградила путь элегантная сетча-
тая ограда "Дом отдыха". "Махнем?" Как, с сабуровской лысиной и траги-
ческим изможденным профилем?.. "Хм, профессор!" Сабуров заколебался;
кличка "академик" окончательно сломила его: он, преувеличенно кряхтя,
перебрался за этим проворным чертенком и оказался в тенистом раю, где
плиточные дорожки и чужеземного вида светящиеся белизной коттеджики были
чисты от любых заплаканностей: судя по лицам прогуливающихся, среди
здешней ботанической роскоши древу познания места не нашлось. Зато кан-
целярии - впервые на сабуровском веку - было отведено самое скромное, а
не самое роскошное здание. "Заказанные билеты можно получить..." -
скромно приглашал корректный плакатик.
дыми холеными гуриями из руководящих амазонок. Дух, как доказала передо-
вая наука, растет из сосисок, но увы - он рождался лишь из человеческого
общения и преемственности (общения с умершими). Дух из паюсной икры,
равно как и Дух из пригорелой каши, диктовал своим подданным все ту же
зависть к тем, кто устроился еще лучше - за границей, например, - все ту
же бесконечную преданность собственным кишкам. Благоговение на лицах
встретилось только на физкультурной площадке, где отбивались поклоны
здоровью. "Вдыхайте аромат цветов", - вкрадчиво командовала англизиро-
ванная инструкторша, и ей отвечал звонкий сип, словно надували сотню ре-
зиновых матрацев. Одна номенклатурная гурия с набожным выражением подс-
тавляла трепещущие телеса искусственному водопаду, не замечая в благо-
честивом экстазе, что теряет трусы, уступающие напору целебных струй.
вдыхая аромат цветов. Друг за другом вышли к обрывчику. "Мы идем
гуськом?" - оглянулся Шурка. Раньше он думал, что гуськом - это в разва-
лочку: "Бобовский вышел из класса гуськом". И тут же не позволил Сабуро-
ву пройти под телеграфной буквой "А": "Плохая примета. В ментуру зале-
тишь".
потливостью возился с костерком возле палатки заросший по плечи тщедуш-
ный субъект в едва голубых джинсах, панцирных от многочисленных запла-
ток.
с природой... Как на Верхней Мае...
ропеченая девица (разумеется, в расширительном понимании этого слова) в
узеньких кокетливых трусиках, через край которых вспучивалось угловатое,
трескающееся по швам пузо, тоже голубеющее на особо обтянутых местах, а
за палаткой открылась совершенно голая гурия, раскинувшаяся на гальке во
всей своей рыжей кучерявой красе. Шуркины щеки из-за затылка засветились
алым - "Неужели и на Верхней Мае такие же?.."
жинивших и скользивших, как шелк по шелку. Из-за деревьев Утюг открылся
внезапно - желтый бастион, изрытый ложбинами, впадинами, уступами, - и
Сабуров снова ощутил прилив бодрости: донкихотство поступка, друг мой
Санчо, неизмеримо приятнее, чем донкихотство мысли! Когда видишь не
дальше метра перед собой, каждый уступ представляется последним и реши-
тельным. Намешать водки с перцем! Уничтожить частную собственность!
Уничтожить государственную собственность! Все должно делаться по прика-
зу! Все должно делаться по заказу! Это не мельницы, мой верный Санчо, а
чудовищные великаны, и я намерен перебить их всех до единого!
тал без умолку:
ард миллиардов миллиардов?
впервые мелькнуло сомнение, является ли очередной уступ последним и ре-
шительным, но он вдруг почувствовал едкость пота, удушливость пыли, а
главное - полсотни метров за спиной: кое-где будет почти невозможно
спуститься, шаря внизу слепыми ногами, словно копыта, лишенными цепких
пальцев. Шуркина болтовня тоже сделалась неуместной и раздражающей.
сидел сушеный кузнечик. А мы, когда маленькие были, ели жареных кузнечи-
ков - задние ноги. Во дураки были, да?
имеешь, куда он тебя заведет! Наконец настал миг, когда двинуться было
уже некуда - начались метания в предсмертной агонии. Сабуров, стараясь
снизу поддерживать Шурку, хотя это часто было невозможно, сползал, не
щадя живота своего, уже с отчаянным риском, чтобы только скорее узнать,
чем это кончится. Руки у него тряслись, что значительно увеличивало
опасность. Дон Кишот Ламанхский, переводили встарь... Взмахнув крылом,
мельница сбросила идальго на землю... Проклятое безумство храбрых...