сутулой, стол загородившей спине.- Лапша,- зовет Бочкарь из звездного своего
далека неподвижное темя.
интоксикации, просит Коля объяснения у Грачика, и тот, демонстрируя
усталостью и бесконечными неожиданностями обостренную сенсорную
восприимчивость, а может, что тоже не исключено, как раз наоборот,
превозмогая себя в желании быть полезным своему спасителю, говорит:
совершенно при этом не считаясь с правой, кривую гадкую ухмылку утрируют
теперь несимметричные щеки и дьявольский прищур.
Проголодалась.
Роуд, в новом приливе торчковых ощущений взором проникающий за горизонт,
радость выпускающий, как птицу (как седого сизого орла) лететь с приветом
туда, где расцветают яблони и груши. Он, Коля. в самом деле больше не может
ждать, вникать в смысл чужих гонок, он должен немедленно добавить,
затянуться, задержать дыхание, поддержать возвышающее его, с любимой
соединяющее безрассудство гипоталамуса и надпочечников.
добродетель перепутав) через правое Ленкино плечо.
белый прекрасный клык и начинается (вот вам, однако, какая неожиданность со
стороны физиологии) от переизбытка отрицательных, черных-пречерных эмоций
легкая, но необыкновенно приятная (с мазохистским, конечно, привкусом)
вибрация в организме.
потолку. - Гулять так гулять, - говорит он, - кутить так кутить, - и еще
что-то такое, должное означать одно: он, Серега Кулинич, завелся, пошел в
раскрут и посему море ему по колени, а все прочее ниже пояса. - Минуту, -
призывает к терпению Винт и, ничего к сему не добавляя, исчезает за дверью.
торжественно скалясь и с черной болоньевой сумкой (родной сестрой
грачиковского bag'a) в руке. Свойственного победителям пренебрежения к
церемониям не скрывая. Винт отодвинул печальную медсестру и, скомандовав:
"Раз, два, три, выходи", вывалил содержимое авоськи прямо на стол. On -
сначала выпадает смятая газета, следом, вертясь и раскалываясь, десяток
вареных яиц, с приятным шлепком - жареный цыпленок (без ножек, в
полиэтилене), соль в спичечном коробке, пара пучков (один заметно ощипанный)
редиски, дюжина пирожков (сейчас выяснится - с капустой), бестрепетной рукой
верхушки лишенный кирпич пшеничного и перочинный ножик "белочка".
рукой подцепляя пирожок, а другой, вот так дела, отправляя опустошенную
сумку прямо в оконную щель.
повторений, все-таки есть, и не только она, дева с завязанными глазами. Нет,
не один лишь холодный расчет да злая насмешка правят миром, и, пожалуйста,
не спорьте. есть, есть под луной и бескорыстие, и вдохновение, да-да, и
дружба, и любовь.
сочувствия, от удачи, от яичка вкрутую, от пары пирожков с капустой да двух
стаканчиков пива затуманилась его бритая головушка, отдыха двое суток не
ведавшая. И стали одолевать Мишку видения, живые картинки возникали у него в
голове, в то время как сидел он возле Эбби Роуда, покачивался со всемм,
вынуждаемый быстрой ездой, неумело (без толку) затягивался вкруговую
ходившим косяком (учащал понапрасну пульс, напрягал попусту сердечную
мышцу). И чего ему только не представлялось, но в конце концов вспомнился
Лысому Академгородок, прошлогодний, такой непохожий на нынешний, танцы при
свечах в полутемном холле физфака, магнитофон прямо на полу посреди зала,
босые ноги, штаны с бахромой, бусы, волосы и запах, вот этот самый, ноздри
щекочущий аромат, пряный вкус тлеющей травы, теплота всепрощения и любви.
куда все это делось, что случилось, где те люди, где тот запах? А? В самом
деле, допустим, с Емелей все ясно, что с ним, понятно, в какую ловушку он
попал, в какой капкан ступил. Но где все остальные, где очки-блюдечки, где
майка с дырой под мышкой, где?"
глаза, закрывает, силится, и все напрасно, нет объяснения.
одном направлении. В Москву, в столицу. Ну, надо же, какое везение, какой
кайф, что и он, Мишка, успел на этот поезд. Вскочил на ходу и едет, едет со
всеми туда, где исполняются желания, где обретают плоть и кровь.
он был сыр, и сам он был масло. И стало казаться ему, - не будет теперь
конца его нынешнему счастью, одни лишь чудесные превращения ждут впереди: и
в Лужники он попадет, и "Шизгару давай" поорет, но самое главное -
обязательно, наверняка, сто процентов поступит в университет, в московский
(золотой? рубиновой?), звездой осененный, будет зачислен, да не куда-нибудь,
а на специализацию астрофизика.
полноты чувств и запел. Серьезно, запел вслух. Запел песню, в которой знал
наверняка только два слова (слова, слова, автор не оговорился, именно,
слова, ибо мелодию, на кою Лысый их положил, при самом доброжелательном
отношении считать оригинальной никак невозможно).
отметившему облому Дмитрия Смолера, ко второму "пусто-пусто", дыре, чернухе,
разрешившейся вновь не просветлением, а сгущением. Плохой, очень плохой
вибрацией, жабьим кайфом - "чем хуже, тем лучше", не только физиономию СМО
перекосившим, но и всю экспедицию к полюсу счастья подтолкнувшим к ужасной
катастрофе. Увы.
экстаза (эйфории), позволим себе передышку, глоток чистой, эгоизмом не
отравленной радости. Расскажем, где (поведаем историю, так и оставшуюся
тайной для всех наших героев) и как Сережа Винт раздобыл роскошный провиант.
Неожиданно для себя самого. Просто шел в ресторан, любовался пятками
плацкартных горемык, и вдруг, ба, видит на крючке над нижним боковым местом
с парой сливочных пятен на черной болонье сумка, определенно, не с грязным
бельем.
переплачивать, даже и ходить никуда не надо, просто протянуть руку. Нет, тут
даже технику описывать нет нужды, выдержку если только похвалить.
пива за истекшую ночь его почки перекачали никак не меньше пяти литров)
прошел в тамбур (профессиональную привычку салютовать дверями сочтя в данном
случае неуместной), развернулся и с видом посыльного от бригадирши двинулся
обратно, на ходу молниеносным движением освободил крючок от обузы, а уже в
следующем вагоне, ускорив ход, послал Серега мирно дрыхнувшему растяпе
телепатическое "мерси".
нет, опера Jesus Christ Superstar. Знаете, там в третьей части, вечеряя за
длинным столом, негромко, задушевно и благостно бухие апостолы затягивают:
сладкой слюной подкатывала к нЈбу строка:
возвестил мерзким своим альтом, дегенерат:
тихо, сам с собой беседу вел, терся плечом о плечо, стукнулся разок башкой о
стенку и вдруг на тебе:
очищающее течение "Христа".
тридцать-сорок. Сначала, правда, Эбби Роуд молча и споро забил три косяка
разом, причем чистой травой, табачную горку отправил с ладони со встречным
ветром вослед черной, на восток унесенной сумке. Две заметно удлинившиеся
папиросины, привстав, положил на верхнюю полку, а третью дал взорвать
Смолеру и уже после него затянулся сам, раз, еще раз, третий, передал
эстафету, повернулся к Димычу, руку положил ему на колено и завел, дыша в
смуглое ухо, увертюру. И снял плохую волну, вернул на галактическую
счастливую спираль, и когда пришло время спеть
Ильин Андрей
Русанов Владислав
Василенко Иван
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Березин Федор