Чтение 59–й страницы книги ~Санго из Чегема книга2~

Тот, кто решил не давать крестьянам разводить скот, вероятно, думал,
что крестьянин, потеряв интерес к собственному скоту, приобретет интерес к
колхозному? Но этого не случилось и не могло случиться.

Сейчас у ворот дома Тимура Кязым снова возвратился мыслями к нему. Он и
раньше много раз задумывался, почему люди, добывающие свой хлеб под крышами
контор, когда их ударяет судьба, опускаются гораздо быстрее, чем
обыкновенные крестьяне. Он это заметил и по жизням многих снятых с
должностей кенгурийских начальников.

Думая об этом, он пришел к такому выводу. Тех, кто зарабатывает свой
хлеб под казенной крышей, все время точит страх, что их выгонят из-под этой
крыши. А когда их на самом деле выгоняют из-под крыши, у них уже нет запаса
сил, чтобы сохранить свое достоинство.

А такие, как мы, крестьяне, думал он, зарабатывающие свой хлеб не под
крышами контор, а под открытым небом, никогда не испытывают этого страха,
потому что работающего под небом из-под неба никуда не прогонишь -- небо
везде, и когда его ударяет судьба, у него все-таки остается запас сил, не
подточенных постоянным страхом.

У нас корень крепче, думал он. Но и веря в то, что у крестьян корень
крепче, он все чаще и чаще с тупой болью осознавал, что хоть и крепче наш
крестьянский корень, но и крепость его небеспредельна, и порча времени,
подымаясь с долинных городков, доходит до Чегема то тайно, то явно, а
главное -- неостановимо.

Из кухни вышла жена Тимура и стала приближаться к воротам. Глядя на эту
замызганную, пожилую женщину, трудно было поверить, что в молодости она была
учителкой и работала с мужем в кенгурийской школе. Подозрительно поглядывая
на Кязыма, она подошла к воротам.

-- Теймыр дома? -- спросил Кязым, хотя знал, что его нет дома.

-- Нету его, -- сказала хозяйка, -- может, чего передать?

Кязым замялся и не ответил. Он сейчас внимательно оглядывал окна дома.
Рама крайнего справа окна явно подгнила. Остальные рамы были целые. Это надо
запомнить, подумал он.

-- А где Теймыр? -- наконец спросил Кязым, нарочно выждав.

-- Он уехал в Атары, -- ответила жена, -- а что ему передать?

Кязым знал, что он уехал в Атары.

-- А когда приедет?

-- Вечером обещал, -- отвечала жена, оживляясь тревожным любопытством,
-- зачем он тебе?

-- Да вот у нас беда, -- неохотно ответил Кязым, -- брат в Кенгурске в
плохое дело вляпался. Если в ближайшие дни не достану пятьдесят тысяч, он в
тюрьму попадет. Думал, может, Теймыр мне займет...

-- Да ты что, спятил! -- всплеснула руками жена Тимура. -- Мы отродясь
не видели таких денег!

-- Брат в беду попал, -- задумчиво повторил Кязым, -- думал, может,
Теймыр займет, поделится...

-- Поделится?! -- повторила хозяйка с гневным изумлением. -- Да чтоб я
похоронила своих детей, если у нас в доме есть хоть какие деньги, а не то
что пятьдесят тысяч!

-- Так ведь жена не всегда знает, что есть у мужа, -- вразумительно
сказал Кязым.

-- Да знать-то о чем?! -- снова всплеснула руками жена Тимура. -- Ты, я
вижу, совсем рехнулся! Я ж тебе по-абхазски говорю -- мы и денег таких
отродясь не видели!

-- Ну ладно, -- сказал Кязым, поворачивая лошадь и уже как бы самому
себе вслух, -- я-то думал, займет, поделится...

-- Да делиться-то чем, очумелый?! -- крикнула ему вслед жена Тимура, а
Кязым, уже не различая слов ее долгих проклятий, сворачивал на
верхнечегемскую дорогу.

Минут через десять он снова повернул с верхнечегемской дороги и
поднялся к дому старого охотника Тендела.

Тендел сидел у самогонного аппарата в тени грецкого ореха. Он сидел
боком к воротам и следил за тоненькой струйкой алкоголя, стекающей по
соломинке в бутылку. Сейчас был особенно заметен на его лице сломанный
ястребиный нос.

-- О Тендел! -- крикнул Кязым, останавливая лошадь у ворот.

Тендел вскочил со скамейки, костистый, не по годам проворный старик, и
глянул издали на Кязыма, сверкая своими желтыми ястребиными глазами.

-- Спешься, Кязым, спешься! -- издали закричал Тендел, приближаясь. --
Испробуй моего первача! Светопреставление! Птицу на лету сечет, птицу!

Голос Тендела был до того пронзителен, что с первыми звуками его лошадь
Кязыма шарахнулась было, но он ее удержал. Старый охотник явно напробовался
своего питья, пока его варил.

-- Не могу, -- сказал Кязым, останавливая Тендела, пытавшегося
распахнуть ворота перед мордой его лошади, -- я по делу спешу. Хочу
спросить, когда ты пирушку устраиваешь?

У Тендела внук возвратился из армии, и он собирался отпраздновать это
событие.

-- Послезавтра, -- сказал Тендел, несколько сообразуя свой голос с
близостью собеседника, однако все так же полыхая желтыми ястребиными
глазами, -- уж тебя-то известили бы!

-- Теймыра думаешь звать?

-- Как же его не позвать, разрази его молния, сосед!

-- Правильно, зови его вместе с женой!

-- А то не придет на дармовщинку-то! -- зазвенел Тендел так, что лошадь
опять попыталась шарахнуться. -- Моя бы воля, я бы их в адское пекло
пригласил!

-- Хорошо, -- сказал Кязым, поворачивая и без того все время
воротившего морду коня, -- я, может, немного запоздаю, без меня садитесь!

-- А то б не сели! -- крикнул Тендел. -- Спешься все-таки, Кязым, не
пожалеешь! Испробуй моей грушевой! Птицу на лету сечет, анассыни!

Но Кязым уже спускался к верхнечегемской дороге.

Остальную часть дня до вечера Кязым крыл дранью новый табачный сарай.
Кунта помогал ему. Вечером, когда они закончили работу, Кязым договорился с
ним, что они завтра с раннего утра отправятся в лес щепить дрань. Кунта не
понимал, для чего им надо щепить дрань, когда ее еще оставалось на несколько
дней работы. Но, как всегда, подчиняясь воле Кязыма, не стал перечить -- ему
видней.

Кязым нарочно решил щепить дрань и завтра и послезавтра, чтобы до самой
пирушки в доме старого Тендела не встречаться с Теймыром.

Рано утром, прихватив сыр и чурек, Кязым на целый день ушел с Кунтой в
лес. Он предупредил жену, чтобы она, если его спросит Теймыр, не говорила,
где он. Когда он вечером, побледневший от усталости, пришел домой, жена ему
сказала, что Теймыр трижды заходил и спрашивал его.

Она об этом говорила ему, поливая из кувшинчика воду, а он, закатав
рукава на сильных, волосатых руках и заложив воротник сатиновой рубашки,
умывался.

-- Ну и что ты ему сказала? -- спросил Кязым, подставляя огромные
ладони под струю воды.

-- Я ему сказала, что ты пошел на поля, -- ответила жена.

-- А он что? -- спросил Кязым и, не дожидаясь ее ответа, плеснул на
лицо воду и с хрустом потер ладонями защетинившиеся щеки.

-- А он спросил: "Правда ли, что брат твой попал в беду?"

Жена подала Кязыму мыло, и он, намылив руки и лицо, снова подставил
ковш ладоней под струю воды. Нуце хотелось побыстрей ему все рассказать, но
она подчинялась его ритму. Снова плеснув в лицо воду и снова подставив под
струю ладони, он наконец спросил:

-- А ты что?

-- А я говорю: "Правда!" -- как ты научил.

-- А он что?

-- А он говорит: "Какого дьявола твой муж просил поделиться?! Чем это я
должен делиться?!"

-- А ты что?

-- А я говорю: "Откуда я знаю! Это ваше мужское дело".

-- Правильно, -- одобрил Кязым, протирая мокрыми руками свою крепкую с
выпуклым кадыком шею, -- я вижу -- ты умница.

-- А он еще два раза приходил. Говорит: "Не нашел его ни на плантациях,
ни на кукурузниках". А я говорю:

"Может, в правление ушел". А он говорит: "Ну я его там перехвачу!"
Никогда в жизни я столько не врала!

-- Ты умница, -- сказал Кязым, разгибаясь, -- другого слова не
подберешь.

-- То-то же, -- сказала Нуца довольная, -- хоть раз в жизни признал
меня умной.

-- Ну-ну, -- сказал Кязым и, сняв с ее плеча полотенце, вытер лицо и
руки.

Отдав жене полотенце, он вошел в кухню и, усевшись перед огнем на
скамью, стал сворачивать цигарку. Он сильно устал за этот день, но был
доволен и тем, что они с Кунтой много драни нащепили, и тем, как вел себя
Теймыр, и особенно тем, что он это поведение предвидел.

-- Если завтра придет Теймыр, -- сказал он жене, подумав, -- скажи ему,
что я пошел с Кунтой щепить дрань в котловину Сабида.

-- Я что-то ничего не понимаю, -- удивилась Нуца, ставя узкий, длинный
столик между очагом и скамьей, -- разве вы не над домом Исы щепили дрань?

-- Ничего, -- сказал Кязым, -- пусть походит.

-- Лопни мои глаза, -- сказала Нуца, вынимая мамалыжной лопаточкой из
котла порции дымящейся мамалыги, накладывая их на чисто выскобленный столик
и пришлепывая мамалыжной лопаточкой, -- если я чего понимаю. Не стыдно
морочить почтенного, хотя бы по возрасту, человека.

-- Сукин сын он, а не почтенный человек, -- сказал Кязым.

-- Все же бывший председатель, -- заметила Нуца, беря из тарелки и
втыкая в каждую порцию мамалыги по два куска сыра, -- хоть и не любил наш