- Давайте рассуждать логично: ну приду я к этому сыну. Что я ему скажу?
Меня тут знает каждая собака, он позвонит в гестапо, и завтра же я окажусь
у них.
- Зачем так пессимистично? Не надо. Мы предлагаем иной план...
- Кто это "мы"?
- Мы - это мы.
- Ну, давайте. Послушаем. Для записных книжек. - План прост. Вы, я
помню, говорили отцу, что работали в Гамбурге во время восстания двадцать
второго года.
- Да. Только я тогда выступал против папаши этого самого эсэсовца. Я
был за Веймарскую республику. Я очень не любил коммунистов.
- Не отвлекайтесь в прошлое. Давайте о будущем. Вы приходите к этому
пареньку, а лучше ненароком встречаете его у подъезда дома - мы вам в этом
поможем - и останавливаете его, задав ему только один вопрос: не Либо ли
он. Вы, конечно, будете в форме. От того, что он вам ответит, будет
зависеть все дальнейшее.
- Он мне ответит, чтобы я убирался к чертовой матери.
- Вы майор, а он лейтенант. Он никогда так не ответит.
- Ну, допустим. Дальше?
- Следовательно, он не пошлет вас к черту. Он спросит, кто вы. Вы
представитесь ему. Вас, фронтового корреспондента, героя Испании,
Абиссинии и Египта, знают в армии. Он начнет говорить с вами. Обязательно
начнет говорить. А вы его спросите только об одном - не помнит ли он
своего, безмерно на него похожего отца, одного из руководителей
гамбургского восстания, кандидата в члены ЦК Компартии Германии. Вы сами
увидите его реакцию на ваши слова. Все дальнейшее мы берем на себя.
Понимаете? Оправдание для вас - хотели дать в газету материал о том, как
сын врага стал героем войны, - мальчик ходит с орденами, ему это
импонирует. Вы не обязаны знать их тайн, вы - пишущий человек, вы не
вызовете никаких подозрений. Пусть корреспонденцию снимает военная
цензура.
(Все дальнейшее у Вихря было продумано до мелочей: за домом Либо
устанавливается слежка. Телефона у него в квартире нет - он живет в пяти
минутах от казармы. Куда он пойдет и пойдет ли вообще после разговора с
Траубом - это первое, что обязано дать наблюдение. Если Либо целый день
никуда не выйдет, тогда следует приступать ко второй стадии операции,
которую Вихрь брал на себя. Если же он пойдет в гестапо - Тромпчинский
предупреждает Трауба. А сам меняет квартиру. Если он пойдет к себе в штаб,
тогда вопрос останется открытым. Тогда потребуется еще одна встреча
писателя с Либо, тогда потребуется, чтобы Трауб срочно написал о нем
восторженный материал и постарался напечатать в своей газете.)
- По-моему, из этой затеи ничего не выйдет, - сказал Трауб. - Хотя то,
что вы мне рассказали, довольно занятно. На будущее это может пригодиться.
Ну-ка, еще раз - с карандашиком - изложите ваш план. И подробней
остановитесь на том, что мне может грозить. Последнее не от страха, а из
любопытства и разумной предосторожности - надо спрятать дневники.
- Ну, это рано...
- Я не знаю, что такое рано, я знаю, что такое поздно. И потом, в вашей
программе слабый пункт: с этим самым папашей Либо. Какой он? Его фото у
вас есть? Я ведь его не видал ни разу в жизни.
- Фото у нас нет.
- А вдруг они мне покажут с десяток фото и спросят: "Ну, какой из них
папа Либо?" Что я отвечу?
- Вы убеждены, что у них остались эти фото?
- А почему не допустить такую возможность?
- Вообще-то, эта тема для раздумья.
- В том-то и дело.
- Здесь только одно "за" - они не успеют затребовать из картотеки
гестапо эти карточки, если они даже есть.
- То есть?
- Прихлопнут. По всему - очень скоро наступит конец.
- Очень вы оптимистично говорите с немцем. Осторожней надо, сердце-то у
меня немецкое и мозг - тоже.
- Чем скорее наступит конец теперешним вашим хозяевам, тем будет лучше
для Германии.
- Это слова, Тромп, слова... Гнев против наших вождей обратится в
глумление над нацией.
- Я думаю, вы не правы.
- Ладно, милый мой представитель низшей расы, давайте попробуем спасти
Краков вместе. Хоть подыхать будет не совестно. Вы, кстати, никогда не
видели тот циркуль, которым наши идиоты промеряют черепа у неполноценных
народов?
- Видел.
- Где?
- Меня промеряли.
- Простите.
- Завтра я заеду за вами, да?
- Видимо, заезжать за мной не стоит. Давайте мне адрес, и я там
поброжу.
- Бродить не надо. Либо - человек аккуратный, он возвращается из
казармы вечером между семью и семью пятнадцатью.
- А как я его узнаю?
Тромпчинский достал из кармана фотографию и положил ее на стол.
- Вот, - сказал он, - запоминайте.
- Ладно, - сказал Трауб, - попробую.
- Спасибо, писатель.
- Э, бросьте. За это не благодарят. Я это делаю для себя. Не тешьте
себя надеждой, что вы меня к этому подвели. К этому меня подвел фюрер, моя
фантазия и деревянные циркули, которыми промеряют полноценность.
"ВОЛЧЬЕ ЛОГОВО" ГОТОВИТ УДАР
_Фюрер_. С военной точки зрения решает то обстоятельство, что на Западе
мы теперь переходим от бесплодных оборонительных действий к
наступательным. Только наступление способно снова придать этой войне на
Западе желательное нам направление. Оборона поставила бы нас за короткое
время в безнадежное положение: все зависело бы лишь от того, в какой мере
противнику удастся наращивать силу воздействия его прибывающей техники.
Причем наступление потребует не так уж много жертв в живой силе, как это
себе представляют. По крайней мере, в будущем их потребуется меньше, чем
ныне. Мнение, будто бы наступление при любых обстоятельствах
сопровождается большими потерями, чем оборона, не соответствует
действительности. Именно в оборонительных боях мы всегда проливали больше
всего крови, несли больше всего потерь. Наступательные же бои, в сущности,
всегда были для нас сравнительно благоприятными, если сопоставить потери
противника и наших войск, включая и пленных. И в нынешнем наступлении уже
вырисовывается аналогичная картина. Когда я представляю себе, сколько
дивизий противник бросил в Арденны, сколько он потерял одними только
пленными (а это ведь то же, что и убитыми, это ведь потери безвозвратные),
когда я добавляю к этому остальные потери его в живой силе, суммирую с
потерями в технике и другом имуществе, когда я сравниваю все это с нашими
потерями, то вывод становится несомненным: даже короткое наступление,
проведенное нами на этих днях, обеспечило сразу же немедленную разрядку
напряженной обстановки по всему фронту.
...Мобилизация сил для этого наступления и для последующих ударов
потребовала величайшей смелости, а эта смелость, с другой стороны, связана
с огромным риском. Поэтому, если вы услышите, что на южном участке
Восточного фронта, в Венгрии, дела не очень хороши, то вам должно быть
ясно: мы, разумеется, не можем быть одинаково сильны повсюду. Мы потеряли
очень многих союзников. И вот, в связи с изменой наших милых соратников,
нам, к сожалению, приходится постепенно отступать в пределы все бо-д лее
узкого кольца окружения. Но, несмотря на1 все это, оказалось возможным
удержать в общем и целом фронт на Востоке. Мы остановим продвижение
противника и на южном крыле. Мы встанем стеной на его пути. Нам удалось,
несмотря ни на что, создать много новых дивизий, обеспечить их оружием,
восстановить боеспособность старых дивизий, в том числе и пополнить их
вооружение, привести в порядок танковые дивизии, скопить горючее. Удалось
также, что очень важно, восстановить боеспособность авиации. Наши самолеты
новых моделей уже поступают на вооружение, и авиация ^ожет наконец в
дневное время атаковать тылы противника. И еще одно: нам удалось найти
столько артиллерии, летательных аппаратов, танков, а также пехотных
дивизий, что оказалось возможным восстановить равновесие сил на Западе.
Это уже само по себе чудо. Оно потребовало непрерывных усилий,
многомесячного труда и постоянной настойчивости даже в мелочах. Я еще
далеко не удовлетворен. Каждый день обязательно выявляются какие-то
недоделки и неполадки. Не далее как сегодня я получил очередное послание:
необходимые фронту 210-мм минометы, за которыми я месяцами гоняюсь, как
черт за грешной душой, видимо, еще не могут поступить в производство. Но я
надеюсь, что мы их все же получим. Идет непрерывная борьба за вооружение и
за людей, за технику и горючее и еще черт знает за что. Конечно, такое
положение не может быть вечным. Наше наступление должно определенно
привести к успеху...
Навести порядок здесь, на Западе, наступательными действиями - такова
наша абсолютная цель. Эту цель мы должны преследовать фанатически.
Конечно, втайне кто-нибудь со мною, наверное, не согласен. Некоторые
думают: да-да, все правильно, только выгорит ли это дело? Милостивые
государи, в 1939 году тоже были такие настроения! Тогда мне заявляли и на
бумаге, и в устной форме: этого делать нельзя, это невозможно. Еще и зимой
Перумов Ник
Афанасьев Роман
Пехов Алексей
Суворов Виктор
Емилина Ника
Майер Стефани