иначе! Конечно, здесь опасно оставаться, но я держусь очень осторожно, и
со мной пока еще ничего не...
Дело в том, что здесь бесполезно оставаться.
внимания. Маг сказал только, что скоро он вернется в Аалан, и тогда они
встретятся там и обо всем поговорят. Он проводил Нерею взглядом, пока
она исчезала в воздухе.
- мысленно добавил он.
***
поспорить, ему можно указать на упущения, его можно заставить задуматься
даже над очевидным. Он полон сомнений, в нем клубком вьются нерешенные
вопросы, неразгаданные загадки, в нем есть готовность прислушаться,
непредвзято изучить чужое мнение. С ним можно говорить и быть
услышанным.
который оставил искания и пустился в проповедования? С человеком,
убежденным, что ему известна истина в последней инстанции? Как довести
до его сознания, что истина - не камень в конце тропы, что она похожа на
быстрый и текучий ручей, и тот же и не тот же одновременно? Как
заставить его услышать?
своей истине, собирая вокруг себя учеников и последователей. Он отбросил
длинный перечень заповедей прежних богов, заменив их простыми
требованиями любить другого, как себя, а Единого - больше, чем себя. Он
говорил о любви и добре, смирении и покорности.
и следовали за ним, ловя каждое его слово. Маг глядел на них и невольно
задумывался о том, как же мало в этом мире любви и добра, если они были
готовы пойти на край света в погоне за единым отзвуком этих слов. Тот
человек безошибочно выбрал самую сладкую приманку из всех возможных, но
все-таки... Магу не давала покоя мысль, что проповедь добра немногим
лучше проповеди зла - то же марионеточное управление людскими головами,
готовыми подставить себя под любое ярмо. А истина выше добра и зла, она
начинается там, где кончается всякое разделение, в том числе - на добро
и зло.
уступчивость. Интересно, как звучали бы его проповеди, если бы в нем
воплотилась искра Воина или Судьи? Императора? Тем не менее тот человек
не был Жрицей, в нем жило временное человеческое сознание со всеми
особенностями его народа и эпохи. Сама Жрица говорила бы не так.
об этом, не спеша принять к рассмотрению простой и надежный способ,
предложенный Императором. Он был противником простых и надежных
способов, тем более что этому человеку было немногим больше тридцати
лет. Впереди была еще уйма времени. Его задача осложнялась еще и тем,
что он оказался замеченным и не мог приблизиться к Жрице. Иначе можно
было бы стать ее учеником, начать задавать вопросы и понемногу заставить
ее заглянуть поглубже в себя. А пока он задавал вопрос себе - возможно
ли в сложившихся обстоятельствах заставить ее вспомнить себя?
представлялось повода ответить "да". Кроме того, ему не нравились эти
абстрактные "да" и "нет" - ведь истина похожа на ручей, быстрый и
текучий, вечно изменяющийся. Должен был существовать ответ, единственно
верный в данном случае, и итогом этого ответа должно было быть
возвращение Жрицы. Безо всяких "да" и "нет".
достаточно могуществен для этого даже в плотном теле. Он исцелял, он
оживлял, он превращал одни вещи в другие - в общем, делал все то, что
было категорически запрещено творцам, потому что подходило под
пресловутый закон о невмешательстве. Но он не ведал, что творил, и не
задумывался о том, можно это или нельзя.
каждому. Он ни на миг не забывал, что был мессией. Его слава росла и
ширилась, им восхищались и его ненавидели, благословляли и проклинали.
Он уводил людей из-под одной власти под другую, утратившие влияние чуяли
в нем опасность. Ему угрожали, но он безостановочно двигался вперед. В
нем просвечивало кроткое упрямство Жрицы, так хорошо знакомое Магу.
своем стремлении выполнить то, что он считал делом своей жизни, он не
оглядывался ни на старых богов и их служителей, ни на раздраженные его
влиянием власти, ни на родных и знакомых. Произнеся горькие слова: "Нет
пророка в доме своем и отечестве своем", он пошел проповедовать в другие
края, с высоким безрассудством не оглядываясь на недругов, насмешников и
гонителей. Нет, такой Жрица не была никогда. Она всегда знала, когда
можно настоять на своем, а когда нужно уступить. А он говорил о смирении
- и не смирялся, говорил о покорности - и был непокорным. И он говорил о
любви к людям - и любил их.
с выполнением своей задачи. В конце концов, ничего страшного, если
остальные Власти посидят на собрании до вечера. Он с тайным восхищением
наблюдал за этим человеком, похожим и не похожим на чопорную в своей
праведности Жрицу, и в голове у него вертелся вопрос Императора,
заданный на собрании: а сколько это - одна человеческая жизнь?
Сказав себе это, Маг поручил Айгону наблюдать за ней, а сам занялся
другими делами, требующими вмешательства Власти: истреблял демонов,
ободрял оставшихся в этом мире Сил, проверяя заодно состояние дел в
каждой группе. Попутно он возобновил свои встречи с наиболее яркими
искрами, чтобы ускорить их развитие, пока не принято решение о
выравнивании творческих и нравственных качеств людей.
спешил успеть как можно больше и мало наблюдал за Жрицей, хотя ему было
чрезвычайно интересно, как она справляется со своей миссией. Лучше он
просмотрит ее воплощение в хрониках, у себя дома, в Аалане, не торопясь,
с удовольствием. Может быть, вместе с Нереей.
наступил тот самый день.
Айгона.
пояса, он волочил на себе эту тяжесть, эту будущую смерть. Он был
непривычен к тяжестям - никогда ему не случалось таскать на себе ни
тяжелые бревна, ни тяжелые камни. Его орудием было слово.
затаенным страхом и удовлетворением смотревших на последствия своего
"распни его!". Пыльная дорога, знойное солнце.
далеком будущем она аукнется сотнями сияющих крестов на сытых животах.
Его босые ноги с усилием упирались в жаркую пыль. Ему на голову надели
венец из дикой колючки. Острые шипы до крови впивались в кожу, причиняя
острую боль. Впрочем, это было свойством любой короны.
сумел спасти себя. Может быть, ждали чуда? Может быть, боялись чуда?
креста. Кровь текла по его лицу, смешиваясь с потом. Ему было больно, он
изнемогал под своей ношей, и никакое слово не могло помочь ему. Он был
уязвим, как все люди.
ним, словно она совершалась в первый и последний раз в этом мире? Никто
не хотел признавать, но каждый сознавал, что этот человек мог спасти
себя. Что у него был выбор.
Даже не отречься, а только слегка поступиться, чуть-чуть замедлить шаг,
на пядь отступить в сторону. Кто осудил бы его за это, если цена этого -
жизнь?
малодушные смотрели вслед человеку, который не захотел спасти себя ценой
малодушия, смотрели снисходительно и с тайной завистью, не понимая,
почему он сделал такой выбор. В отличие от тех двоих, кто должен был
сегодня умереть вместе с ним, у него был выбор.
Малодушные искали объяснение его выбору, понятное малодушным, -
возвышенное, сверхъестественное. Им не дано было понимать, что он просто
не мог отречься от себя.