Чтение 60–й страницы книги ~Вселенский неудачник~

- Уж не хотите ли сказать, что раз клетки были взяты у вас, то и homo
superior - это вы? - спросил я.

Коромийцев кивнул.

- Точно так. Человек совершеннейший - это я, Коромийцев Данила Иванович,
хотя и лишенный тела, органов, документов ну и всего прочего, что позволяет
вам идентифизировать меня как отдельную от других личность. Во всяком случае,
homo superior был мной на момент создания. Но если изменения, произошедшие со
мной с тех пор, незначительны, то его клетки продолжали активно разрастаться и
совершенствоваться, и теперь я затруднюсь сказать, как далеко ушла эта
личность от моей первоначальной. Ведь каждый час его раздумий - это несколько
моих месяцев, а по объему усваиваемой информации и силе эмоций мне вообще
никогда с ним не сравниться. Но интеллект и личность, как вы знаете, вещи
разные, так что, во сколько бы раз он не превосходил меня, костяк личности у
него мой. Ну что, Тит, теперь признаете, что были неправы, утверждая, что я не
способен представить себя на его месте?

Я был потрясен. Мысли смешались, и я уже не знал, что мне думать о
профессоре Коромийцеве. Кто он гений или безумец, а, может, то и другое
одновременно, ибо только безумный гений способен заточить свою копию в сосуд и
изучать ее день за днем, не теряя присутствия духа? Но как бы там ни было -
такой человек заслуживал уважения, хотя, безусловно, и не нуждался в нем.

- Простите, не должен был судить вас так строго. Беру назад свои слова об
ученом сухаре, - сказал я.

Профессор решительно протянул мне руку, которую я пожал.

- Давайте обо вс"м забудем. Я полагаю, на нас обоих повлияла мрачная
обстановка моей лаборатории. Думаю, лучше продолжить разговор на свежем
воздухе... Вы ведь прежде не были на Эссенциалии?

- Не был.

- В таком случае я с удовольствием стану вашим провожатым. Идемте!

Уже от дверей мы разом обернулись. Нomo superior, как и прежде, с
упорством безумца смотрел на портрет и даже не повернул камеру, чтобы
проводить нас.

- Послушайте, может, это портрет всему виной? Каждую секунду перед его
глазами - и он не может забыть е"? Оттого и эта навязчивость мыслей? -
повинуясь неожиданному импульсу, спросил я. - Тонкогубая неумная женщиная,
завладевшая мыслями homo superior, опутавшая вс" его сознание - разве что-то
может быть губительнее?

- Вы так считаете? - тихо спросил профессор.

- Думаю, да. Лично мне было бы невыносимо иметь рядом портрет навсегда
недоступной женщины, - сказал я.

Профессор задумался, взволнованно заходил по лаборатории, а потом,
остановившись, с видом какой-то мучительной решимости дернул себя за бороду.

- Возможно, вы и правы, Тит. Лучше с корнем выдрать прошлое, чтобы
освободить место для будущего. В конце концов он мужчина - и должен
справиться. Хорошо, что вы сказали - без вас я бы еще долго не решился.

Коромийцев шагнул к стене и, сняв с нее портрет, решительно бросил его в
мусоросжигатель. Фотография вспыхнула и - мигом обратилась в пепел.

- Зачем вы сожгли его? - ахнул я.

- Так будет лучше. Вс" сразу - и нет пути назад, - твердо сказал
профессор.

Я увидел, каким бледным стало его лицо, и подумал о том, что он и сам не
донца изжил чувство к этой женщине.

Оставшуюся часть дня мы потратили на осмотр Эссенциалии, которая оказалась
тихим провинциальным миром - пыльным, жарким и настолько лишенным ярких
красок, что производила впечатление обесцвеченности. Взгляду было совершенно
не на чем остановиться, разве что на многочисленных оспинах и рытвинах от
упавших метеоритов, среди которых встречались и многометровые котлованы, и
совсем маленькие. Растительность была чахлая; архитектура отсутствовала, если
не называть этим громким словом торчащие из-под земли бронированные крыши; и
даже собаки ленились лаять, а лишь грустно смотрели из-за заборов.

Достопримечательностей на планете тоже не было, если не считать
осыпавшейся каменной стены, о которой много лет велись горячие споры: является
ли она памятником древнейшей працивилизации или просто природным
недоразумением. Лично я склоняюсь ко второй версии, хотя все местные жители с
пеной у рта отстаивают первую. Я могу их понять: нужно же беднягам, хоть
чем-то гордиться, если уж им достался такой тусклый мир.

К тому же профессор Коромийцев оказался никуда не годным экскурсоводом.
Будучи узким специалистом, он совсем не знал планеты, на которой жив"т,
затруднялся ответить даже на простейшие вопросы и плутал в городе, из чего я
заключил, что последние десять-двадцать лет он выбирался только в университет,
находившийся в трех кварталах от его дома.

В конце концов, махнув рукой на познавательную программу, мы засели в
небольшом ресторанчике, и профессор заказал для меня местный деликатес -
перченные лапки крусликов под винным соусом - дрянь, надо сказать, ужасную,
зато винный соус был неплох.

Когда мы вышли из ресторана, то обнаружили, что профессорский флаерс
разбит прямым попаданием метеорита. Я огорчился, но Коромийцев лишь пожал
плечами, сказав, что это здесь дело обычное.

Пришлось возвращаться домой пешком. Ночное небо полыхало от сотен
метеоритов - мелких и крупных. Падающие камни прочерчивали в атмосфере яркий
след - некоторые, поменьше, сгорали, а иные врезались в планету, отчего
поминутно ощущалось дрожание коры. Страшно было подумать, что произойдет, если
метеорит упадет на нас, но видя, что профессор спокоен, я и сам успокоился.

Ночь я провел плохо, никак не мог улечься, ворочался и несколько раз
выбегал на улицу, потому что мне все время мерещилось, что мою ракету разбило
метеоритами. Однако ракета оказывалась цела, и я успокаивался, соображая, что,
исходя из принципа моей невезучести, если "Блин" и сплющит космическим
обломком, то лишь вместе со мной.

Более-менее крепко я заснул только под утро, и то ненадолго, потому что
почти тотчас кто-то стал трясти меня за плечо. Открыв глаза, я увидел
Коромийцева. Он был в халате, босой, с взлохмаченными волосами и безумным
взглядом. Я мгновенно стряхнул с себя остатки сна.

- Что случилось, профессор?

Он схватил меня за руку и потащил по ступенькам вниз. По пути Коромийцев
что-то невнятно бормотал про экстроген и кортизол, содержание которых
превысило норму в сотни раз и дважды назвал себя тупицей и самонадеянным
ослом. В голосе профессора, если мне это не почудилось, слышались слезы.

Мы ввалились в подвал.

Видеокамера человека совершеннейшего была устремлена в то место на стене,
где на обоях еще сохранился светлый прямоугольник. Секундой позже я увидел,
что стрелка осциллографа, скользя по бумаге, проводит идеально ровную прямую.
Homo superior не перенес разлуки с последним, что привязывало его к жизни - с
фотографией.

Насколько я знаю, это единственный случай, когда кто-то действительно умер
от любви.

ВОСПОМИНАНИЕ СЕМНАДЦАТОЕ

Если вы когда-либо сталкивались с подвыпившими и буянящими астронавтами,
то наверняка удивлялись, почему они, размахивая заводными рукоятками от ракет,
нет-нет, а упомянут туманность Ориона причем в контексте отсылания туда друг
друга далеко и надолго.

Такой своеобразный юмор возник оттого, что о Большой туманности Ориона
издавна ходят нехорошие слухи. Дескать, она пожирает залетевшие ракеты, сводит
их экипажи с ума, осложняет навигацию, искажает оптику и устраивает другие
мерзости, из ряда вон выходящие даже для газовых туманностей, издавна
зарекомендовавших себя хулиганским поведением. Разумеется, большинство слухов,
как всегда в таких случаях, преувеличены, однако и дыма без огня не бывает.

Я пишу о туманности Ориона не понаслышке, в отличие, кстати сказать, от
многих так называемых "отважных исследователей", предпочитающих изучать
горячие точки Вселенной в дальние телескопы из какого-нибудь вполне
безопасного места, а потом исписывающих целые страницы своими лживыми
мемуарами (sic!), в которых описываются события, никогда в действительности не
происходившие. Мне же на десятый год звездоплавания довелось лично из конца в
конец пролететь всю туманность Ориона и на своей шкуре испытать ее
мерзопакостный характер.

Угодил я в те края случайно, стараясь, по своей обычной привычке срезать,
где возможно, путь. Я летел от красного гиганта Бетельгейзе (светимость в 15
тысяч раз выше солнечной) к Ригелю, другому гиганту (ярче нашего скромного
Солнце в 80 тысяч раз).

Несмотря на то, что рядом висели эти огнедышащие драконы, мне приходилось
пробираться сквозь гигантские, очень холодные газовые облака, занимающие почти
все межзвездное пространство Ориона. Газовая туманность, заполнявшая все
иллюминаторы, светилась алыми, размытыми тонами, которые то багровели, когда
пронизывающий ее поток электронов чуть ослабевал, то принимали мягкие
бледно-розовые оттенки, то вдруг становились такого пульсирующего кровавого
цвета, что казалось, будто я путешествую по преддвериям Ада. Одновременно с
этим физические свойства газа были таковы, что термометр снаружи показывал
минус 250 градусов, и на рулях моей ракеты сосульками висел замерзший водород.
Само собой разумеется, что летел я очень медленно и осторожно, но даже
несмотря на это Мозг продолжал пилить меня, не переставая.

- Дилетант! Идиот! - ругался он. - Зачем ты сюда потащился? Не мог
полететь через Сириус? Разве тебе неизвестно, что от Бетельгейзе к Ригелю нет
прямой дороги? А если рули замерзнут, как будешь сбивать сосульки? Да ты даже
носа не сможешь из ракеты высунуть!

Я несколько раз вежливо советовал Мозгу не каркать, но он продолжал в том
же духе, зная, что отключить звук я не решусь, потому что нуждаюсь в его
советах. Честно говоря, я уже жалел, что проявил упрямство и добровольно
забрался внутрь этой гигантской газовой камеры, но теперь сворачивать назад