готовностью разворачивались навстречу ему. Перед богом Хессу курился
фимиам. Я чувствовал его запах с избытком. Ланко нигде поблизости не было
видно. Может быть, он спал без задних ног, глотнув вина, несмотря на все
ограничения древних обычаев. Итак, я должен стать козлом отпущения. Море
сердилось на меня, его раздражало мое присутствие. Оно, в знак своего
неудовольствия, сбило корабль с пути, испортило припасы, спрятало зелень и
золото этой земли под тяжелыми белыми доспехами. Поэтому они отдадут меня
на съедение морю, утопят свое несчастье, и удача снова засияет на их
небосводе. Даже из моих вещей они ничего не оставят себе, а все бросят
вслед за мною: несчастье есть несчастье. Я не смешивал их призрачную веру
с протестами, угрозами и ненужными чудесами...
должен ли я остановить свое падение, и стоя на море, аккуратно поймать
свои вещи, пока мои ноги еще не коснутся воды?
же путем. Смешно, но это так. В конце концов, я не мог плыть. Чтобы
успокоить банду разбойников и привести мое возбужденное сознание в
состояние покоя, мудрее было идти по воде, чем погрузиться в ледяную
жидкость.
ни к чему: я был рад, что мне дано мое искусство. Позади меня закричали.
Сколько раз раздавались вслед эти крики, когда проходил волшебник?
повелители таковы, каковы они сами.
безрассудства и бреда с видениями, что время от времени случалось со мной,
я иногда допускал, что оно ждало меня. Для меня философия заменила
человеческий ужас, потому что я должен был как-то использовать мой мозг,
пока есть такая возможность. Порой я считал, что зимние ледяные просторы
юго-западных земель были плодом моего воображения. Или какого-то более
обширного и более удивительного воображения, которое думало континентами,
мечтало мирами. Конечно, я был лучше снаряжен, чем другие, чтобы лицом к
лицу встретить оцепенение ледяной равнины, которая за несколько дней - или
меньше - уничтожила бы самого сильного духом человека. Мое тело оставалось
таким же невосприимчивым к холоду, как и раньше: кожа была сухая, но не
трескалась и не шелушилась; глаза оставались ясными, хотя веки припухли;
примерно час после захода солнца, пока было еще светло, временная снежная
слепота застилала мое зрение белой дымкой. Даже ледяные ожоги моментально
исчезали с моих рук. Мне было неудобно, но я не чувствовал ни боли, ни
подавленности. Никогда прежде мое самосохранение не достигало такой
степени. Так ребенок интуитивно учится произносить звуки, владеть своим
телом, узнавать символы. Так я, без всякого усилия со стороны моего
сознания, учился этим способностям и спонтанно формировал их.
Говоря "идти пешком", я именно это и имел в виду. Я не подпрыгнул в
воздух. Левитировать, или летать, как определил бы Тувек в дни своего
пребывания в племени, - это, в конце концов, утомительно, по сравнению с
естественными средствами передвижения, известными как ноги. Мне даже
удалось подняться по прибрежным отвесным скалам без применения магии.
само себя защищало. Я не сомневался. Мне все было безразлично.
по обстоятельствам, мне действительно надо было очень мало. Я мог
проводить много дней без пищи. Теперь как раз был такой случай. Хочу
сказать, что это не уменьшило мою Силу, действительно, я почти не обращал
внимание на неудобства. Я был убежден, что вскоре мне встретится знак,
обитаемое это место или необитаемое. Итак, я питался снегом, используя его
вместо воды.
сухаря, который я съел на корабле. Как ни странно, но я не чувствовал
голода с тех пор: еще раньше я постепенно был приучен к маленьким порциям
еды. Внезапно на двадцатый день голод вернулся ко мне, как понурый
изголодавшийся пес. Наша на плечах налилась свинцом, живот прилип к
позвоночнику, и черный свет застилал мне глаза. Как дикарь из какого-то
доисторического кошмара, я опустился на четвереньки, набивал рот снегом и
с жадностью глотал его, ножом отскребая новые куски от замерзшей земли. Но
этот импровизированный обед не пошел мне на пользу. Вскоре меня стошнило,
и я лежал лицом вниз в разрытом снегу, пока тусклый свет, исходящий из
облаков, не сказал мне, что солнце собирается устроиться на ночлег. Я
собрал остатки сил, чтобы сделать то же самое.
впереди, потому что мешал слабый снегопад. Один или два раза впереди
маячило что-то похожее на горы, может, это были далекие клубы тумана.
Однажды мне встретился мрачный лес: ветви сломались под тяжестью снега, и
он превратился в лес унылых столбов. Солнце бежало над ним и равномерно
пронзало его лучами, как копьями. Когда стемнело, я нашел себе убежище в
пещере, в основном, чтобы избежать встречи с дикими зверями, встречи, на
которую я так надеялся днем. Я даже развел костер (чтобы отпугнуть
животных, иначе он мне тогда был абсолютно не нужен), воспользовавшись
масрийской трутницей, но не Силой, и кусочками сухого мха, который я нашел
в трещинах скал.
и спустился в узкую долину. Погода была ясной как никогда. В надвигающейся
темноте мне удалось разглядеть местность. Оказалось, что уже какое-то
время я поднимаюсь в горы, а я и не знал об этом.
курилась, словно среди них был разложен сырой костер. Солнце зашло, долины
и горы погрузились в серебристые сумерки.
зеленоватого зеркала водоема внизу - вознесся стройный столб бугристого
ледяного стекла. Временами с его солнечной стороны лед трескался и около
двух часов в день вода стекала вниз на замерзший водоем.
для меня была очень важным знаком: раньше пещерой пользовались, она была
связующим звеном между человеком и зверем.
но кто же не оставался? Рядом никого не было. Ни толпы, ни свидетелей, ни
женщины, на которую можно было бы лечь, ни мужчины, чтобы подраться, ни
врагов, чтобы перехитрить. Здесь была только тишина. Звуки и формы,
которые я видел, были производными от этого ландшафта. Не летали птицы, не
выли волки. Когда по горам проползала тень, легкая, как взмах крыла, - это
проплывало облако.
костер. Отколов кусок от неподвижного водопада, я стал сосать эту
безвкусную сосульку. Каким-то странным неопределенным образом я
почувствовал холод, а мои руки тряслись от голода. Я погрузился в сон, и
мне снилось, как в рассказах голодающих людей, жареное мясо, горы хлеба и
причудливая стряпня городов. В этих снах я жадно ел, набивая свое брюхо, и
никак не мог насытиться. Перед рассветом я со стоном проснулся, дрожа.
Голод усилился. Это напоминало мне чуму, и вскоре, когда силы опять
покинули меня, я снова погрузился в сон.
исключением тех случаев, когда мне надо было отползти в угол, чтобы
облегчиться. Мой живот был пуст, но, как если бы я ел гнилые фрукты, меня
несколько раз пронесло, в животе все бурлило, хотя изнутри я уже был, как
выскобленная тыква.
изголовьем. Я задумчиво смотрел наружу, минуя взглядом почерневший пепел
моего костра, на огромные алмазы звезд: некоторые из них были голубоватые,
а другие - зеленоватые и розовые. Моя голова была ясна. Я даже не боялся.
Я знал, что не умру, хотя меня начинало интересовать, что со мной станет.
Может быть, при помощи Силы я смогу притащить себе пищу - выманить
какое-нибудь животное из его зимнего логова или привести человека мне на
помощь. Однако, попытавшись сконцентрироваться, я осознал, что внутри меня
только пустота непригодного для использования мира. Ни шороха жизни.
Теперь линия берега тянулась на восток. Передо мной, на севере, был другой
выход к морю, но как далеко, сотни миль, дни пути... Мой разум помрачался,
когда я думал об этом, и по телу растекалась слабость. Моя... Сила была
совсем маленькой и еле теплилась, как искорка пламени. Замерзшие руки
одеревенели и побелели. Если так будет продолжаться и дальше, то пальцы
отвалятся, но вырастут ли новые? Некоторое время назад я предчувствовал
испытание, оно даст мне знание, которого я должен достичь. Было ли все
происходящие вот этим испытанием, этим знанием: голодание, ослабление
моего физического состояния до рвоты, до положения беспомощного
полуобмороженного младенца, лежащего на земле в пещере?
только на то, чтобы доползти до входа в пещеру и взглянуть на белую
долину, на давящую блеклость гор, дымящихся как котел. Возможно, это были
вулканы. Я держал в руках найденную кость. Меня уже не интересовало ни
мнимое будущее, ни трудности настоящего. Я думал. Я постигал непостижимые
символы бесконечности, невидимые символы надира.
ничтожной и призрачной. От этих раздумий я пустился в другие, где
сталкивались земля и небо, прекращение существования и вечность, люди и