пилочка для ногтей. Она останется теперь навсегда у мамы в шкатулке с
нитками.
Мячи пролетали низко над сеткой, и мама Мартина еле успевала отбивать их.
Мартин бросился к матери и крепко обнял ее. Глум сдвинул столы на веранде,
а Больда накрыла их большой зеленой скатертью и расставила тарелки.
Свежее, только что сбитое масло влажно поблескивало в масленке.
очень любят!
сам до него большой охотник!
ухмыльнувшись, прохрипел: "Не робей, приятель!" И все снова рассмеялись.
Вильме пора было спать, но ей разрешили посидеть еще немного. Все
заспорили, где ее уложить. Все, кроме матери Мартина, наперебой зашумели:
"Со мной!", "У меня!" - но когда наконец спросили об этом Вильму, она
сразу же подбежала к брату. Генрих даже покраснел от радости.
кельнершу, требовали пива. Больда встала и, отодвинув стул, сказала:
"Пойду помогу на кухне". Глум взял пустой мешок и пошел во двор - набивать
его соломой; вспотевший Билль носился по дому, собирая одеяла, а Генрих с
Мартином поднялись наверх в комнату над верандой, где для них постелили
большую двуспальную кровать. Там же уложили и Вильму.
смеялись. Мать Альберта пошла в зал за стойку, из ресторана доносились
восклицания, смех. Генрих выглянул в окно. Во дворе мерцали два тусклых
огонька: Глум и Билль, покуривая трубки, сидели на скамье у сарая. На
веранде осталась только мать Мартина. Она сидела у стола, курила и
задумчиво смотрела во мрак.
крикнул в окно:
веранду. За его спиной щелкнул выключатель, заскрипели пружины. Генрих
забрался на кровать.
взволнован появлением Гезелера. Он никогда не говорил с Генрихом о смерти
отца. История с Гезелером казалась ему слишком запутанной и сомнительной,
как и вся бабушкина премудрость. Имя Гезелера так упорно вдалбливали ему в
голову и так упорно заставляли повторять, что оно перестало страшить его.
Гораздо страшней было то, что случилось там, в подземелье, где выращивали
грибы. Тут все было страшней и проще. В этом подземелье убили человека,
который написал портрет папы. Там били и мучили папу и дядю Альберта.
Правда, наци, сделавших все это, он представлял себе довольно смутно.
Может быть, они и впрямь не такие уж страшные? Но погреб он видел сам,
своими глазами! Смрадные темные коридоры, пюпитры с уродливыми кнопками,
постаревшее лицо дяди Альберта, который всегда говорил правду. А вот о
Гезелере Альберт говорил с ним очень редко. Внизу затянули новую песню:
Вильма уткнулась головкой ему в плечо. Повернувшись к Генриху, Мартин тихо
спросил:
"Нелла! Нелла!" - громко звал он. Мама, все еще сидевшая на веранде,
вскочила, опрокинув стул, и выбежала во двор. Больда на кухне сразу
умолкла. Потом он услышал, как мать Альберта заговорила с людьми в
ресторане, и песня внизу вдруг оборвалась. В доме внезапно все затихло.
к двери и выглянул в узкий освещенный коридор.
бабушка вдруг показалась ему совсем _старой_. Он никогда не думал, что она
такая _старая_, и никогда еще не видел ее плачущей. Она бессильно повисла
на плече у Альберта, и ее всегда румяное лицо стало землистым.
Альберт.
пробрался вперед и, оттеснив Больду, подхватил бабушку под руку. Вдвоем с
Альбертом они медленно повели ее в большую комнату в конце коридора. Тут
Мартин увидел маму; она бежала по лестнице, прыгая через ступеньку, и
крикнула:
широкую коричневую дверь. Из комнаты не доносилось ни звука.
осталась одна Больда. Генрих заворочался на кровати и сказал:
к кровати. Внизу снова запели, но на этот раз очень тихо: "На лесной
опушке, где пасутся лани, в хижине убогой я увидел свет!"
слов нельзя было разобрать. Мартин чувствовал, что Генриху тоже не спится.
Ему очень хотелось поговорить с Генрихом, но он не знал, как начать
разговор.
Мартин слышал, как люди поднимались из-за столиков и, рассчитываясь с
кельнершей, шутили и смеялись. Он тихо спросил Генриха:
Вспомнил он и переселение, и то слово, которое мать Генриха сказала
кондитеру: "Ну, не тебе меня..."
неожиданно убежал с лужайки. Ведь его мама сейчас, наверное, говорит
кондитеру: "Теперь можешь меня..."
плакать. Но он сдержал слезы, хотя Генрих все равно не увидел бы в
темноте, что он плачет. Все, все это _безнравственно_. Вот и бабушка
потребовала сейчас, чтобы ей сделали укол, просто так, даже не покричав
перед этим про _кровь в моче_. Мартин с испугом подумал, что раньше она
кричала про _кровь в моче_ через каждые три месяца; теперь не прошло и
четырех дней, как ей сделали укол, а она уже снова посылает за доктором.
Она старая стала, совсем старая! Сегодня он впервые увидел, как бабушка
плачет. Ничего этого раньше не было! Но самое страшное, что бабушка даже
не притворяется больше и не хочет ждать три месяца. Она уже и четырех дней
не может прожить без укола. Жидкость бесцветная, шприц словно пустой!
Что-то ушло из его жизни и больше не вернется. Он не мог понять, что это
было. Но одно он знал: это как-то связано с Гезелером.
почему Генрих такой грустный - его мама ушла от Лео, но осталась такой же
_безнравственной_, если не хуже. Жить с Лео, конечно, тоже
_безнравственно_, но она жила с ним уже не первый год. К этому все
привыкли. А теперь она вдруг переехала к кондитеру и будет жить с ним. Это
очень скверно, но ведь и бабушка поступает не лучше: требует, чтобы ей
сделали укол, а про _кровь в моче_ даже и не вспомнила.
навсегда оставить эти разговоры о нашем браке.
Альберт снова заговорил громче:
не тут-то было. Шурбигелю она закатила пару хороших оплеух, а патера
Виллиброрда так толкнула в грудь, что он чуть не упал... - Альберт как-то
нехорошо засмеялся и продолжал: - Что же мне оставалось делать? Пришлось
лезть в драку. Он-то узнал меня потом.