родила от фон Грозена девочку, которую назвали Лизой.
Лизаветой. Полковницей Елизаветой Федоровной...
Мадридского двора. Одно ясно - и полковница-мама, и
полковница-дочь что-то ищут. И легче всего это делать, имея
на плечах погоны...
отдал кнопку "Пуск", скрежетнул рубильником, повернул
пакетник - вентиляторы встали, гудение смолкло, экран-
иллюминатор погас.
назойливое солнце скрылось из виду. "Смотри-ка ты, был
дождь, а я и не заметил. - Хорст вышел на балкон, с хрустом
потянулся и вдохнул полной грудью. - Устрою-ка я себе день
отдыха. Погода шепчет".
влажной истомой. Снизу, с Елисейских полей, слышался запах
листьев, сгоревшего отработанного бензина, терпкой,
пробуждающей древние желания сладковатой земляной прели.
Тихо шелестели каштаны, томно ворковали парочки, ветер был
нежен, как пальцы влюбленной женщины. Только где она,
влюбленная женщина?
необъятное, во всю стену зеркало и, почему-то тяжело
вздохнув, начал одеваться - шелковое белье, шелковые носки,
шелковая рубашка. Выбрал кремовый, не бросающийся в глаза
тысячедолларовый костюм, надел нубуковые туфли от "Армани",
пригладил выбритые в ниточку усы. Снова посмотрелся в
зеркало, снова тяжело вздохнул - хорош. Сукин сын... Взял
чековую книжку, бумажник, надел шикарный, весь в бриллиантах
"Ролекс". Ну вроде все. Теперь - сказать лакею, чтобы
никаких обедов, брезгливо отказаться от машины и скучающей
походкой вниз, по широкой мраморной лестнице.
вскочил как бы подброшенный пружиной, прищелкнул каблуками и
вскинул подбородок. Слава Богу, что не закричал "зиг хайль".
Это был ветеран движения, местный активист из парижского
"Шпинне", вносящий свою малую посильную лепту в дело
возрождения великой Германии.
Заксенхаузене...
непроизвольно тронул галстук-"бабочку" и, подхваченный
людским потоком, чинно поплыл по парижским тротуарам.
Народу, несмотря на будний день, хватало - потеющие, скучные
бульвардье в соломенных немодного покроя шляпах, какие-то
быстроглазые молодые личности, юбки, блузки, легкомысленные
чулочки, брючки, джинсы, каблуки. Да, что и говорить,
женщины были хороши, на любой вкус: аппетитные,
грудастенькие, длинноногие, пикантные, румянощекие,
цветущие, с соблазнительными бедрами, волнующими икрами,
чувственно манящие, распутно-недоступные и загадочные, как
сфинкс. Только Хорогу все их сказочные прелести были пока
что побоку - он зверски хотел есть, и всеохватывающее
чувство голода заглушало на корню все прочие.
Фобур-Сент-Оноре, быстро миновал ограду церкви Вознесения и
увидел вскоре незамысловатый ресторан, над дверьми которого
неоново значилось: "Националь алярюс шик гастрономик". На
самих дверях было написано по-русски на прибитой гвоздиком
**c` b-.) фанерке: "Обеды как у мамы. Заходи не пожалеешь".
Хорст здесь бывал, а потому, сняв слишком уж респектабельный
кис-кис и положив в карман до жути заокеанский "Ролекс", он
спустился в маленький, с ребристым потолком полуподвал,
занял одноместный столик у оконца и заказал всего подряд, по
принципу - гуляй, душа. От крученых блинчиков с икрой до
наваристого флотского борща "Броненосец Потемкин". Под
хрустальный звон запотевшего графинчика с чистой, словно
слезы Богородицы сорокаградусной благословенной.
блузонах, усатый, сразу видно, водитель такси,
невыспавшаяся, в несвежем макияже стофранковая проститутка.
Да и кто пойдет-то сюда? Открывали заведение русские,
эмигранты, отсюда и ностальгические интерьер а-ля кружало,
какие-то массивные дубовые шкапы, аляповатая, в тяжелых
рамках, выцветшая безвкусица лубков. Сирии, Гамаюн,
Алконост. Сказочные птицы счастья. Несбыточного,
призрачного, оставшегося дома. В России.
"Ролексом" мог неплохо подхарчиться и у Максима. Или так уж
соскучился по капустно-свекольной хряпе? Правда, на мясном
отваре, с толченым салом, чесночком, сметаной и мучной
забелкой? С горячими, тающими во рту хрустящими пампушками?
Да нет, дело было не в борще. С неодолимой силой тянуло
Хорста ко всему русскому, связанному с Россией. Не
родительский замок в Вестфалии, не ледяные просторы
Шангриллы видел он в своих лихорадочных снах - нет, сонное
течение меж невских берегов, гранитное великолепие
набережной, закатные пожары на куполе Исаакия, город, где
осталось его счастье. Оно там, в невозвратимом прошлом - в
сказочном благоухании сирени в теплом ветерке, играющем
Машиной челкой, в ее руках, губах, ощущении близости, в
нежном голосе, полном любви... Когда принесли гуся,
фаршированного яблоками, Хорст успел освоить объемистый
графинчик, и безрадостные мысли накатили на него с новой
силой. А тут еще седой кадет с офицерской выправкой запел со
сцены душещипательно, по-русски, под гитару:
расплатился, дал на чай и официантке, и артисту, и несколько
нетвердо вышел на воздух. Ноги сами собой понесли его на
улицу Ла Боэсси к мрачному, строгого вида зданию. Однако
внешность обманчива, дом этот был очень веселый и назывался
"Паради шарнель".
Uорстом sous-maitress, помощница хозяйки, и, подмигнув,
цинично усмехнулась. - Вы как, все в своем репертуаре, мсье?
Тогда придется подождать - Зизи вот-вот освободится.
Не хам, не извращенец, не скандалист, не тушит сигареты о
ягодицы женщин. Мужчинка хоть куда. Также она прекрасно
знала, что он не станет изучать объемистый фотоальбом, а
сразу пожелает Кудлатую Зизи, заумную интеллигенточку,
приехавшую из Прованса. И что ему в ней - рыжа, костлява,
разговаривает тихо, вкрадчиво, а держится жеманно, будто
графиня Монсоро. К тому еще и неряха. А вот и она.
неутомимый, словно жеребец, клиент будет нежен с ней как в
свадебную ночь, а в решающий момент в пароксизме кульминации
вскрикнет коротко и страстно:
не изгадил простыни, а то мадам будет снова недовольна. Она
не знала, что со спины была очень похожа на Машу. Машку,
Машеньку, Марию...
разжал обманные объятия, сунул рыжей ничего не значащей для
него женщине денег и с тоской на сердце покинул веселый дом.
Все его мысли были о красавице блондинке - пышногрудой,
шикарной, с осиной талией и тридцать пятым размером ступни,
постоянно наступающей этим своим тридцать пятым размером ему
на пятки. Недолгий праздник плоти закончился, наступали
суровые будни.
плечу Тима, с хищным видом листающего отксеренную
"Камасутру", хмыкнул сурово и назидательно. - И вообще, зря
стараешься. Восток - дело тонкое. А у нас чем толще, чем
Контровский Владимир
Гюго Виктор
Сапковский Анджей
Володихин Дмитрий
Андреев Николай
Посняков Андрей