Чтение 60–й страницы книги ~Человек, который смеется~

любовного наслаждения.

Двадцать четыре года, шестнадцать лет. И вот однажды утром Урсус, не
оставивший своего намерения "сыграть с ними шутку", объявил им:

- На днях вам придется выбрать себе вероисповедание.

- Зачем? - спросил Гуинплен.

- Чтобы пожениться.

- Да ведь мы уже женаты, - ответила Дея.

Она не понимала, что можно быть в большей мере мужем и женой, чем они.

Эта чистота желаний, это наивное упоение двух душ, не ищущих ничего за
пределами настоящего, это безбрачие, принимаемое за супружескую жизнь, в
сущности даже нравились Урсусу. Если он прохаживался на этот счет, то лишь
потому, что нужно же было побрюзжать. Но как-человек, обладавший
медицинскими познаниями, он находил Дею если не слишком юной, то во всяком
случае слишком хрупкой и слишком слабой для того, что он называл "плотским
браком".

Это никогда не будет поздно.

К тому же разве не были они уже супругами? Если существует на свете
нерасторжимая связь, то не в союзе ли Гуинплена и Деи? Этот чудесный союз
был порожден несчастьем, бросившим их в объятия друг друга. И, словно
одних этих уз было недостаточно, к несчастью присоединилась, обвилась
вокруг него, срослась с ним еще и любовь. Какая сила в состоянии разорвать
железную цепь, скрепленную узлом из цветов?

Конечно, разлучить эту чету было невозможно.

Дея обладала красотой, Гуинплен - зрением. Каждый из них принес
приданое. Они составляли не просто чету, они составляли отлично
подобранную пару, которую разделяла только священная преграда невинности.

Однако, как ни старался Гуинплен жить одними мечтами, ограничиваясь
только созерцанием Деи и духовной любовью к ней, он все-таки был мужчиной.
Влияния роковых законов устранить нельзя. Как и все в природе, он был
подвержен таинственному брожению заложенных в него сил, происходящему по
воле создателя. Порою, во время представлений, он невольно смотрел на
женщин, находившихся в толпе, но тотчас же отводил от них ищущий взгляд и
торопился уйти со смутным чувством раскаяния.

Прибавим, что он не встречал поощрения. На лицах всех женщин, на
которых он смотрел, он читал отвращение, антипатию, гадливость. Было ясно,
что, кроме Деи, ни одна женщина не могла ему принадлежать. Это
способствовало его раскаянию.

8. НЕ ТОЛЬКО СЧАСТЬЕ, НО И БЛАГОДЕНСТВИЕ

Сколько правды заключено в сказках! Жгучее прикосновение незримого
дьявола - это угрызение совести за дурную мысль.

У Гуинплена дурных мыслей не возникало, и поэтому совесть не мучила
его. Но по временам он чувствовал какое-то недовольство собой.

Смутный голос совести.

Что это было? Ничего.

Счастье Гуинплена и Деи было полным. И теперь они даже не были бедны.

Между 1689 и 1704 годом в их положении произошла перемена.

Случалось иногда в 1704 году, что в тот или иной городок побережья под
вечер въезжал тяжелый, громоздкий фургон, запряженный парой сильных
лошадей. Фургон напоминал опрокинутый и поставленный на четыре колеса
корпус судна: киль вместо крыши и палуба вместо пола. Колеса все были
одинакового размера и величиной с колеса ломовой телеги. Колеса, дышло,
фургон - все было выкрашено в зеленый цвет с постепенным переходом
оттенков: от бутылочно-зеленого на колесах до ярко-зеленого на крыше. Этот
зеленый цвет в конце концов заставил обратить внимание на колымагу, и она
получила известность на ярмарках: ее стали называть "Зеленый ящик". В
"Зеленом ящике" было всего лишь два окна, по одному на каждом конце; сзади
находилась дверь с откидной лесенкой. Из трубы, торчавшей над крышей и
выкрашенной, как и все остальное, в зеленый цвет, шел дым. Стенки этого
дома на колесах всегда были покрыты свежим лаком и чисто вымыты. Впереди,
на козлах, сообщавшихся с внутренностью фургона посредством окна вместо
двери, над крупами лошадей, рядом со стариком, державшим в руке вожжи,
сидели две цыганки, одетые богинями, и трубили в трубы. Горожане, разинув
рты, смотрели на эту большую колымагу, важно переваливавшуюся с боку на
бок, и толковали о ней.

Прежний балаган Урсуса уступил место более усовершенствованному
сооружению и превратился в настоящий театр. На цепи под колымагой было
привязано какое-то странное существо - не то собака, не то волк. Это был
Гомо.

Старик, правивший лошадьми, был не кто иной, как наш философ.

Чем же было вызвано такое превращение жалкой повозки в олимпийскую
колесницу?

Тем, что Гуинплен стал знаменитостью.

Урсус проявил настоящее чутье того, что у людей считается успехом,
когда сказал Гуинплену:

- О твоем богатстве позаботились!

Как помнят читатели, Урсус сделал Гуинплена своим учеником. Неизвестные
люди обработали лицо ребенка. Он же обработал его ум и постарался вложить
под эту столь удачно сделанную личину возможно больший запас мысли. Как
только подросший мальчик показался ему годным для роли комедианта, он
вывел его на сцену, то есть на подмостки перед балаганом. Появление
Гуинплена произвело необычайное впечатление. Зрители сразу же пришли в
восторг. Никто еще никогда не видел ничего похожего на эту поразительную
маску смеха. Никто не знал, каким способом было достигнуто это чудо: одни
считали этот смех, заражавший всех окружающих, естественным, другие -
искусственным; действительность обрастала догадками, и всюду на
перекрестках дорог, на площадях, на ярмарках, на праздничных гуляньях
толпа стремилась взглянуть на Гуинплена. Благодаря этому "блестящему
аттракциону" в тощий кошелек бродячих фигляров сначала полились дождем
лиары, затем су и, наконец, шиллинги. Насытив любопытство публики в одном
месте, возок переезжал в другое. Для камня не велик прок - перекатываться
с места на место, но домик на колесах от таких странствий богател. И вот,
по мере того как шли годы, а Гуинплен, кочевавший из города в город, мужал
и становился все безобразнее, пришло, наконец, предсказанное Урсусом
богатство.

- Какую услугу оказали тебе, сынок! - говаривал Урсус.

Это "богатство" позволило Урсусу, руководившему успехами Гуинплена,
соорудить такую колымагу, о которой он всегда мечтал, то есть фургон,
достаточно просторный, чтобы вместить в себе театр, - настоящий театр,
сеятель благотворных семян науки и искусства на всех перекрестках. Сверх
того, Урсус получил возможность присоединить к труппе, состоявшей из него,
Гомо, Гуинплена и Деи, пару лошадей и двух женщин, исполнявших, как мы уже
сказали, роли богинь и обязанности служанок. В те времена для балагана
фигляров было полезно иметь мифологическую вывеску.

- Мы - странствующий храм, - говаривал Урсус.

Две цыганки, подобранные философом в пестрой толпе, кочующей по городам
и местечкам, были молоды и некрасивы; одна, по воле Урсуса, носила имя
Фебы, другая - Венеры, или - поскольку необходимо сообразоваться с
английским произношением - Фиби и Винос.

Феба стряпала, а Венера убирала храм искусства.

Кроме того, в дни представлений они одевали Дею.

За исключением тех моментов, когда фигляры, также как и государи,
"показываются народу", Дея, подобно Фиби и Винос, носила флорентийскую
юбку из цветной набойки и короткую кофту без рукавов. Урсус и Гуинплен
носили мужские безрукавки, кожаные штаны и высокие сапоги, какие носят
матросы на военных судах. Гуинплен, кроме того, надевал для работы и во
время гимнастических упражнений еще и кожаный нагрудник. Он ходил за
лошадьми. Что касается Урсуса и Гомо, то они заботились друг о друге сами.

Дея настолько привыкла к "Зеленому ящику", что расхаживала в нем с
уверенностью зрячего человека.

Если бы чей-либо глаз, заинтересовавшись внутренним расположением и
устройством этого странствующего дома, заглянул в него, он заметил бы в
одном из его углов прикрепленную к стене прежнюю повозку Урсуса, вышедшую
в отставку, доживавшую свой век на покое и избавленную от необходимости
трястись по дорогам, так же как Гомо, который был теперь избавлен от
необходимости тащить возок.

Эта развалина, загнанная в самый конец фургона, направо от двери,
служила Урсусу и Гуинплену спальней и актерской уборной. В ней помещались
теперь два ложа и наискосок от них - кухня.

Даже на корабле трудно было бы встретить более обдуманное и
целесообразное расположение предметов, чем внутри "Зеленого ящика". Все в
нем было на своем месте, точно предусмотрено, заранее рассчитано.

Фургон, разгороженный тонкими переборками, состоял из трех отделений,
которые сообщались между собою завешенными материей проемами без дверей.
Заднее отделение занимали мужчины, переднее - женщины, среднее было
театром. Музыкальные инструменты и все приспособления, необходимые для
спектаклей, хранились в кухне. На помосте, под самой крышей, помещались
декорации; приподняв трап, устроенный в этом помосте, можно было увидеть
лампы, предназначенные для "магических и световых эффектов".

Этими "магическими эффектами" вдохновенно распоряжался Урсус. Он же
сочинял пьесы.

Он обладал самыми разнородными талантами; он показывал удивительные
фокусы. Помимо того, что он подражал всевозможным голосам, проделывал
самые неожиданные штуки, посредством игры света и тени вызывал внезапное
появление на стене огненных цифр и слов - любых, по желанию публики, и
исчезновение в полумраке разных фигур, - он удивлял зрителей множеством
других диковинных вещей, между тем как сам, совершенно равнодушный к