одни-то? Будут летать, пока не упадут в воду либо ударятся в скалу. Никогда
об этом не думал, не гадал, а вот увидел, и жалко сделалось пташек, спасу
нет.
хрустели, шуршали, старчески рассыпались, даже шептались, охали едва слышно
и куда-то исчезали. Но тут же белесое пятно возникало во тьме, надвигалось,
резало, подминало кусты, утыкалось в глину, чавкало, жевало и, словно
обожравшись, разламывалось или, огрузнув, тонуло в гуще воды и ночи. Нет
тайменяУшел! Скрылся! Вон какая она, река-то. Иди куда хочешь. Везде дом.
лодку, может, притащило. Вода шла на убыль. Мокрые кусты поднимались по
заплескам, распрямлялись, стряхивали с себя ил. В кустах плюхалось что-то
живое -- может, крысы, может, комья глины, может, и сами водяные? Из-под ног
моих снялся куличишка-перевозчик, как ни в чем не бывало запиликал звонким
голосом. Тут же ответно запел другой и пошел этому навстречу. И соединили
кулики песню, и умчались за протоку, бегают по берегу, заигрывают.
лодку унесло. Таймень ушел. И хоть вой, хоть молись -- никто не услышит. Тут
вроде бы и до Бога-то дальше -- не докричаться, тут, как на чужбине -- кости
и те по родному берегу плачут.
колдун был, разве бы не приколдовал тайменя?
приверхи острова. Кусты здесь измочалило, зачесало водою на обмысок, торчмя
наставило под берегом бревна, вывороченные коряги, набило хлама и льда меж
них. Все это шевелилось под напором воды, хрустело, ломалось. Приверху
острова сдавливало, словно головку боны, и казалось, вот-вот сорвет остров с
якорей, закружит, изломает на куски, развеет по реке этот земной каравай,
рыбам его скормит и нас забьет, как мышат, захлещет.
сел на подмытый яр, под которым в белых полосах пены ходила неспокойная
вода, и стал глядеть на село. Возле дяди Ваниного пикета попрыгивал и
метался костерок. Знал бы, ведал дядя Ваня, как таймень обошелся с нами и
что кукуем мы без лодки, от мира и от людей отрезанные...
увидать, дом наш во втором посаде, и почти на задах. Бабушка молится сейчас,
плачет, и дед горюет, молча. Мужики сети готовят, багры, неводы и кошки --
ловить нас. Утром весть об утопленниках облетит село и взбудоражит его.
Явится к нам Митроха, председатель сельсовета, о котором бабушка говорит,
что если б ему песий хвост, так он бы сам себя до крови исхлестал, и крупный
опять будет у Митрохи с бабушкой разговор -- давно они уж только
"по-крупному" говорят. Пока бабушка забивает Митроху, хоть он и шишка, но
тот только и ждет случая, чтоб бабушку уязвить или выслать на север, как
"злостный для общества элемент".
Митроха бабушку. Он и без того на нее зуб имеет. Митроха сватался в
молодости к тетке Марии, но отчего-то дед и бабушка не согласились отдать за
него дочь. Отдали бы, чего им стоило? Не самим ведь замуж-то. И не все ли
равно, Зырянов -- скупердяй и злыдень, да еще с грыжей, или горлопан
Митроха? Однажды я заблудился на увале. Ходил по грибы и заблудился. Митроха
нарезал там делянки дроворубам и услышал мой крик. Он взял меня за руку и
привел домой. Конечно, я бы поорал, поорал и сам бы нашел дорогу домой. Не
раз такое случалось. И вот надо же было Митрохе оказаться в лесу.
доме, догляженные и обихоженные.
больше, чем у других ребят, хоть они с матерями-отцами! Я вон ему сумку из
свово фартука сшила. В школу еще осенесь, а я уж сшила, с ручками и с
кармашком для чернильницы, как городскому...
дослушав бабушку, замахал руками Митроха. -- Но вот что запомни: если
парнишка будет болтаться где попало, я меры приму!
посреди кути, расшибленная словами: "Меры приму!"
слышал. Дед воткнул топор в чурбак и, как всегда, тихо, по увесисто сказал
Митрохе:
нас, при нас и останется. -- Помедлил и добавил: -- Не ровен час, сосед наш,
Левонтий, услышит, да пьяный ежели... Кто тебя отбирать будет?
нипочем, если он напьется. К тому же дядя Левонтий меня любит так же, как и
я его, и он село в щепки разнесет, в случае чего, из Митрохи душу вытрясет.
И все же боюсь я Митрохи. И бабушку мне жалко. А ну как "примут меры" из-за
нас с Алешкой?
Алешку и не позволил себе расклеиться. Мне было холодно, одиноко и жалко
самого себя.
безостановочном, стремительном беге река. Но мне все казалось -- не вода
это, а остров, и я вместе с ним, все мы мчимся вдаль, среди ночи, средь
реки, не имеющей берегов, остров теряет кусты, сыплет комья земли, будто
подбитая птица перья. И не убывает вода вокруг острова, а прибывает,
прибывает. Скоро она подберется к покосу, смоет костерок, нас унесет к
Караульному быку, закружит, торкнет о камень...
погас. Ночь, поздняя уже, глухая и студеная ночь.
допоздна.
свирепствовал, как сейчас, катился легко, светлый, облегченный, молодой. На
закате солнца стал веселее брать елец на таракана и на кобылку, но как
солнце закатилось -- бросила клевать рыба, и я сидел на бревне просто так,
глядел на реку, на привычные горы и не заметил, как наступила темень.
миновал Манский бык, угодил в проран между бонами, сделался ярче, краснее,
стал надвигаться на займище.
охотно откликнулся, потому что было мне радостно сообщить незнакомым людям о
родном селе, о себе, о том, что есть мы на свете. Огонек поплыл на мой
голос, и скоро я услышал:
не знал, что сказать человеку на плоту, точнее, на салике из четырех бревен.
Костерок шевелился на каменных плитах, выложенных очагом. Человек стоял с
приподнятой шляпой, свет играл в его глазах и морщинах. Он улыбался мне, как
ближнему родственнику.
мы учалили за камень салик. Пока учаливали, незнакомец успел меня
расспросить обо всем: и о селе, и обо мне, и о дедушке с бабушкой. Словно бы
ехал этот человек на праздник, так был он оживлен, говорлив, приветлив. И
мне тоже передалось его настроение, хотелось разговаривать, разговаривать. Я
помог незнакомцу перенести костерок и мешочек с плота.
кулеш?
что такое кулеш. -- При этом незнакомец снял шляпу и обнажил редковолосую
голову.
хвалил меня за усердие и все улыбался беззубым, широким ртом и говорил мне,
как в песне: "Милое дитя".
береговым луком. Я нащипал луку на бычках. Незнакомец попробовал варево,
зажмурился и тряхнул головой:
соорудил из нее черпачок, ложку отдал мне. Я начал отказываться, но
незнакомец погладил меня по плечу:
уважение и ложка. А я, милое дитя, могу употреблять еду какую угодно, где
угодно и чем угодно. Научен уважать пищу! -- Он важно и смешно приподнял
палец, после чего отхлебнул из черпака пищу, пригодную для беззубых, и
продолжал: -- Великий Горький сказал: "Человек выше сытости!" Но годы
прозябания перевернули в моих глазах многие слова, и понял я, что словами,
даже великими, не пропитаешься, понял я, что без слов прожить можно, без
пищи -- нельзя, и что доброму человеку сухарь во здравие, а злому -- и мясо
не впрок. Годы учат мудрости, милое дитя!
близкому товарищу, и понял я: дяденьке этому долго пришлось жить без близких
людей и молчать.
после чего свернул цигарку из казенной махорки, прикурил от уголька и
блаженно вытянулся на камнях, чувствовалось, да и видно было по всему, да он
этого и не скрывал, как вольно ему, как хорошо жить и наслаждаться жизнью.
Зыков Виталий
Максимов Альберт
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Орлов Алекс
Прозоров Александр